АННА ТИМОФЕЕВА-ЕГОРОВА Герой Советского Союза Я – "Береза". Как слышите меня?.. КАК НЕСТЕРПИМОЕ СТЕРПЕТЬ… (Записки летчика штурмовика) ОБМАНУЛА РАДУГА. Проводы запомнились, как яркий солнечный праздник. Хотя, вполне вероятно, день был и пасмурным. Но улыбки друзей, смех, шутки - все это так ослепляло, так кружило голову, а радость, переполнявшая меня, так туманила взор... Когда поезд отошел, уже в тамбуре вагона я долго смотрела перед собой зажмурившись, полузакрытыми глазами и ничего-то не могла разобрать... Выбор сделан - я стану профессиональным летчиком! Только так! Нельзя делить себя на две части, нельзя отдавать сердце сразу нескольким привязаностям. А небо предъявляет к человеку особые права, безраздельно захватывая все твои чувства... В Ульяновске сразу же с вокзала я умчалась на "Венец" - это самое высокое место над Волгой. И такая невообразимая ширь откры- лась там, такой простор, что дух захватило! Вот она, могучая русская река, дарящая России богатырей... И - удивительное дело!- над Волгой, затянутой молодым декабрь- ским ледком, вдруг засветила радуга. Она перекинула свое разно- цветное коромысло от берега к берегу, через все синее небо - и это зимой-то? А может, мне только почудилось?.. Но я уже звонко смеялась, веря, что это- радуга, и что она к счастью. Снова, как и там, на Казанском вокзале в Москве, в моей груди рождались волны радости, их брызги радужным туманом застилали горизонт. Да шутка ли, с блеском сданы экзамены, придирчивая ме- дицинская комиссия дала "добро"- и я зачислена курсантом летной школы!.. А вот нам выдали обмундирование: брюки, гимнастерки с голу- быми петлицами, ботинки с крагами. Кажется, лучшего наряда в своей жизни я не носила, хотя размер его и был явно великоват. Словом, все-то мне нравилось в школе, начиная с подъема и физ- зарядки до прогулки с песней перед отбоем ко сну. Занимались мы много. По учебе у меня все шло хорошо. Но однажды... Как страшный сон видится тот день. - Курсант Егорова! К начальнику училища. Когда я вошла в кабинет и доложила, как положено, все сидящие за столом встретили меня молча и только хмуро посмотрели в мою сторону. Помню, я стою по стойке "смирно" и жду. - У вас есть брат?- слышу чей-то голос, и я отвечаю: - У меня пятеро братьев. - А Егоров Василий Александрович? - Да, это мой старший брат. - Так почему же вы скрыли, что ваш брат враг народа?! На мгновение я растерялась. - Он не враг народа, он коммунист!- гневно крикнула, хотела еще что-то сказать, но у меня сразу пересохло во рту и получился какой-то шепот. Я уже и лиц сидевших в кабинете не видела, и слышала плохо, только в груди все сильнее и сильнее стучало сердце. Оказывается, мой брат был в беде. А я ничего не знала...Как приговор долетело откуда-то: - Мы исключаем вас из училища! Не помню, как я вышла из кабинета, как переоделась в каптерке в свое гражданское платье, как за мной закрылись ворота летной школы. Отлучили от неба...Обманула радуга...Счастья не получилось... И опять я оказалась на крутом берегу Волги, только теперь не на "Венце", а далеко за городом. Порылась в карманах - нашла пас- порт, комсомольский билет, красную книжечку с эмблемой метро - благодарность от правительства за первую очередь Метростроя. И все. В мучительных терзания и тревоге я решила поехать к маме в деревню, там, в родных тверских краях, меня всегда поймут и под- держат. Но я тут же спохватилась, ведь у меня ни копейки денег, не на что даже купить билет на дорогу. И тогда я направилась к горкому комсомола... ОТЧИЙ КРАЙ Каждый на всю жизнь сохраняет в памяти годы своего детства и родительский дом. И золотая пора юности навсегда остается кра- сочной, незабываемой страницей. Неугасимый огонек сердечной бли- зости с отчим краем постоянно манит нас до преклонных лет, сохраняя в душе естественную потребность посетить родные места, повидаться с близкими, поклониться могилам ушедших. Наш тверской край испокон веков славился гостеприимством. По престольным праздникам с широким русским размахом у нас принимали своих дорогих гостей со всей близлежащей округи. Традиционно со- бирались не только родственные семьи: приходили близкие по духу люди, приезжали гости и издалека. Загодя готовилось к таким тор- жествам угощение. Помню, моя мама на престольные праздники всегда варила пиво. Оно было такое сладкое, вкусное, что даже и нам, детям, давали его понемножку. Для пива у нас в огороде на высоких тычинах рос хмель. По осени мы его щипали впрок, а на печи в мешке долго лежал ячмень, пока не прорастет на солод. Из солода мама варила в русской печи в больших чугунах сусло. В сусло добавляла хмель, дрожжи. Все это потом процеживалось в бочонки, и через сутки-двое пиво готово. Кто заходил в дом, всех угощали из больших кружек, из ковшиков. Вообще-то наша деревенька Володово, затерянная в лесах между Осташковом и древним Торжком, была в одну улицу. К 1930 году всего сорок пять дворов. Летом здесь все собирали грибы и ягоды в лесах и перелесках Галанихи и Микинихи, в Заказнике и на Сидоровой Горе. Основным же занятием в наших краях, заботой многих поколений был лен. Когда он цвел, глаз не оторвешь от сине-голубого моря, а когда созревал, море золотое. А какой у нас воздух в разнотравье полей и лугов! А хрустально чистые родниковые ключи на Вешне и в Песчанке, на Лотках и Ясеницах...По извилистым берегам речки Яре- менки было много черной смородины. Зимой мы катались на лыжах и санках с Молошной горы, на Сопках и Шише, играли в простые дере- венские игры. Мужики долгими зимними вечерами чинили хомуты и сбрую, женщины пряли лен и рукодельничали, а молодежь организовы- вала танцы. В солнечную погоду с горы Шиш (никакой горы тут не было - просто сохранился один из холмов Валдайской возвышенности, теперь там стоит тригонометрическая вышка с отметкой высоты над уровнем моря) были ясно видны золотые кресты Торжокских соборов, на которые мы бегали любоваться. Когда ранней весной подсыхала земля и взрослые и дети там играли в лапту. Начало Торжка теряет- ся, по поговорке, во тьме веков. Роль Торжка, построенного по соседству с Волгой, на ее притоке Тверце, не возможно переоценить. Это был город, самим своим местоположением предназначенный для торговли, для двух огромных торговых потоков, сходившихся тут - один с севера, другой с юга. Здесь встречались пушнина и ткани, соль и оружие, мед и кожи и множество других товаров, которые привозили купцы со всего света. Но главное, Торжок был поставщи- ком хлеба. С самого основания Торжок представлял собой огромный амбар. Еще Торжок с древних времен славился удивительным народным искусством - золотым шитьем. Завезли это чудо не то из Византии, не то из Ассирии, а может быть из Вавилона. До наших времен сох- ранилось в Торжке золотошвейное искусство. После окончания четвертого класса Сидоровской сельской школы, мама решила отвезти меня в Торжок и определить в школу золото- швеек. Привезла. Но оказалось, что не подхожу по возрасту. Мама упросила начальницу принять меня условно и уехала. В школе было очень интересно. Учились одни девочки. Учителя - важные дамы - рассказывали нам о золотошвейном мастерстве. Вечерами, помню, нас парами вводили в большой зал, где стоял рояль. Старая дама в пенсне садилась за инструмент, играла, а мы хором тянули: "И мой всегда, и мой везде, и мой сурок со мною..." " И что это за зверюшка такая?"- засыпая думала я. А через неделю запросилась домой, потому что поняла - не смогу сидеть целыми днями над шитьем, поняла своим детским умом, что к такому искус- ству надо иметь еще и призвание. Золотошвейка из меня не состоя- лась. Но учиться было негде - средней школы в наших краях не было и тогда старший брат решил взять меня в Москву, а сестренку Зину увезли к родственникам в Ленинград ( ныне опять Санкт-Петербуг). ...Шагаем по Москве. Вася одной рукой тянет меня, в другой несет корзинку с моими пожитками. Я упираюсь, останавливаюсь, ошеломленная страшным шумом - стуком по булыжной мостовой колес от телег ломовых извозчиков, звонками трамваев, гудками паровозов - и удивленная великолепием трех вокзалов Каланчевскои площади. Особенно приглянулся мне Казанский вокзал - с высокой башней, удивительными часами на ней. Я никогда не видела таких высоких и красивых зданий - разве только во сне. А вот трамваев, столько спешащих куда-то людей в свои одиннадцать лет я и во сне не ви- дела. - А куда это народ-то бежит? - спрашиваю у брата. Вася смотрит на меня, улыбается и говорит: - По своим делам. Я удивленно думаю : " Что это у них за дела такие? Я вот еду без дела, так. А может быть, и не без дела?.." В вагоне трамвая мне страшно, особенно когда с грохотом про- носится мимо встречный вагон. Я даже глаза зажмуриваю, цепляясь обеими руками за брата. - Сухаревский рынок,-объявляет кондуктор. Брат подталкивает меня: - Смотри, смотри вправо. Видишь, посреди улицы высокий дом с часами? - Вижу. - Это Сухарева башня. В верхних этажах ее раньше помещались большие баки водопровода, снабжавшие Москву водой. - А почему она Сухаревой называется?- спрашиваю робко. - Тут уж история!- смеется Василий.- А историю своей роди- ны, своего народа, каждый человек знать обязан. Это наука очень нужная наравне с математикой и родной речью. - Ты слышала что-нибудь про царя Петра Первого и стрельцов? - Нет. Зачем мне про царей знать да каких-то там стрельцов? - Так вот, был такой хороший царь Петр. - Хороших царей не бывает,- не утерпела я. - Ну хорошо, пусть не бывает. Отвечаю на твой вопрос. Сухаре- вой эта башня называется в честь стрелецкого полковника Сухарева. Он - единственный, кто со своим полком остался верен царю Петру во время стрелецкого бунта. - А почему здесь базар устроили?-не унимаюсь я. - А ты слышала о войне 1812 года? - Это когда французы Москву сожгли? - Ну, допустим...- Мой брат терпелив. Он готов отвечать на тыся- чи моих вопросов.- Так вот, после войны с французами, после пожара Москвы жители города стали возвращаться домой и разыскивать свое разграбленное имущество. Генерал-губернатор издал приказ, в кото- ром объявил, что все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только раз в неделю, в воскресенье, на площадь против Сухаревой башни. Уже давно кондуктор трамвая прокричал: " Са-мо-те-ека", "Ка- ретный ря-ад", еще какие-то интересные названия остановок. Мы уже два раза пересаживались с трамвая на трамвай, а Василий все рассказывал и рассказывал и, мне кажется, что все пассажиры его слушают с вниманием, и я мысленно горжусь своим старшим братом. - Кра-а-а-сная Пре-е-сня, - протяжно кричит кондуктор, и тут Василий говорит: - Вот и приехали. По дороге к Курбатовскому переулку, где брат живет с семьей, он рассказывает мне о событиях 1905 года, о том, как рабочие Пресни забаррикадировали улицы и героически сражались с царскими войсками и жандармами. Брат показывает улицу под названием "Шмитовский проезд", названную так в честь студента Московского университета, владельца мебельной фабрики Николая Павловича Шмита. Его фабрика во время Декабрьского вооруженного восстания стала бастионом революции на Пресне, а он сам - активным участником событий. После подавления восстания, Шмита заключили в Бутырскую тюрьму и там убили. Брат еще что-то рассказывал и показывал мне, но я уже плохо слушала и плохо видела заплаканными глазами. Мне было жалко Шми- та, жалко погибших рабочих. А тут еще вспомнила тихую нашу деревню Володово, подружек, с которыми так весело было играть, и еще пуще заревела. Василий купил мне в одном из лотков Моссельпрома, кото- рые попадались на каждом шагу, длинную конфету в красивой, яркой, витой обертке с кистями, но и это меня не утешило. Тогда он стал расспрашивать о доме, о матери, о братьях. - Как папа умер, - всхлипывая и размазывая по лицу слезы, принялась рассказывать я, - мама стала часто болеть, плакать и молиться богу. Она и нас стала заставлять ходить в церковь, мо- литься, когда садились за стол. Зина с Костей хитрые - крестятся и на маму смотрят. А я так не могу, обязательно на икону взгляну. - А почему тебе нельзя на икону смотреть? - Да я ведь пионерка, кресный! Ты что, не видишь разве - на мне галстук пионерский? Брат впервые внимательно оглядел меня. У меня, действительно, был линялый-прелинялый галстук, выг- лядывавший из-под воротника пальтишка. На ногах-яловые полусапож- ки с резинками, сшитые маминым братом дядей Мишей. На голове пла- ток, а из-под него торчали две косички с бантиками. - Галстук пионерский мне сшила из своей кофточки сестра Маня, моя крестная, -похвалилась я, и тут брат заметил: - Ты меня, пожалуйста, крестным-то не зови, я ведь коммунист, депутат Моссовета... Так, разговаривая, мы дошли до дому. В семье брата мне было хорошо, особенно от теплых ручек годо- валого Юрки. Он не отпускал меня ни днем ни ночью, а если случа- чалось, что меня не оказывалось рядом, начинал так реветь, что будил всех в квартире. В школу я не ходила, так как опоздала на два месяца. Гуляла с Юркой, с ребятами из нашего двора по Курбатовскому переулку, по- могала по дому, бегала в магазин за хлебом. Как-то послали нас с Томкой, подружкой, жившей этажом ниже, за керосином на Малую Грузинскую улицу. Но вместо керосиновой лавки нас занесло в парикмахерскую. Остригли мы там косы и попросили сделать самую модную в то время прическу-"чарльстон". Ну и получили- чуть ли не под первый номер, на лбу завитушка какая-то в сторону. Вышли с Томкой из парикмахерской, посмотрели друг на друга и заплакали. Чтобы не напугать домашних, пришлось в аптеке купить по аршину марли да завязать свои легкодумные головушки. На оставшиеся деньги мы купили по два фунта керосину в каждый бидон и отправились домой. Приближаясь к дому, идем все тише и тише, наконец, наши шаги на лестнице совсем замедлились. Однако вот и Томкина дверь. Я позвонила - и через ступеньки вверх! Вскоре на весь подъезд раздались вопли моей подруги... Долго я поднималась к себе в квартиру, долго стояла у двери, но решив - будь что будет!- позвонила. Открыла Катя, жена брата. Увидела меня с забинтованной головой и запричитала: - Нюрочка, девочка, что с тобой? Да лучше бы я сама сходила за керосином! -И стала медленно, боясь сделать мне больно, разматы- вать с моей головы марлю. Сняла и обомлела. - Нет, я тебя пороть не буду, дрянная девчонка! Пусть брат тебя проучит. Садись и решай десять задач и двадцать примеров из за- дачника, который я тебе купила! - Катя взяла Юрку, бидон, из ко- торого уже успели вытечь те два фунта керосина, и ушла. Я подтерла киросиновую лужу и села решать задачки. А тут зашла соседка по квартире - спросить, почему так сильно пахнет керосином, увидела меня во всем великолепии цирюльного искусства и ахнула: - Где же твои косы, Нюрочка? - В парикмахерской остались, тетя... Соседка взяла ножницы, подстригла мою завитушку на лбу, расче- сала - получилась челочка. - Вот так лучше, -сказала она и ушла, а я опять села за зада- дачки. Вечером, перед приходом брата, Катя выпроводила меня к Томке: - Иди, посиди у Фроловых, а я Васю подготовлю. И подготовила. Когда я заявилась домой, брат сердито посмотрел на меня, ухватил за ухо и начал трепать да приговаривать: - Ах, ты негодница! Самовольница! Надо бы тебя бритвой побрить!. От наказания меня спас Юрка. Увидев такое надругательство над своей любимицей, услышав мой неистовый рев, он громко заплакал, скатился с дивана, поднялся на еще неокрепшие ножки и сделал первые шаги в его жизни - в мою сторону, защищать! Мир в доме был восстановлен. За ужином Катя даже сказала: - Вася, посмотри-ка на нее - а ей идет челочка... Зимой в нашем дворе залили каток. Привязав веревками само- дельные деревянные коньки к валенкам, мы даже выписывали на льду какие-то фигуры. Побывала я в цирке - выступал сам дедушка Дуров. Сводил меня брат и в Большой театр. Помню, шла опера Бородина "Князь Игорь". Я не понимала тогда ни музыки, ни пения, но поло- вецкие пляски и арию князя Игоря запомнила на всю жизнь. Забегая вперед, скажу, что однажды мне придется слушать эту арию в плену у гитлеровцев. Пленный итальянец Антонио будет ее петь для синьорины Анны, пока немцы не расстреляют его. Годы спустя, когда у меня родится второй сын, я назову его в честь русского князя - Игорем... Так, со всякими разностями, открытиями, восторгами отроческо- го возраста, прошла моя первая московская зима. НАРЕКЛИ ЕГОРОМ. На лето нас с Юркой отвезли в деревню. Мама, узнав, что внук не крещеный, решила исправить этот непростительный грех, и в тайне от сына и невестки окрестила Юрку в церкви и нарекла Егором. Когда брат с женой приехали в отпуск, то из каких-то источников узнали о крещении их сына. Вася рассе- рился на маму и стал ей выговаривать, что вот уже двенадцать лет Советской власти, а она все тянет назад. Невестка же, мать Юрки, перевела все в шутку, долго смеялась, и все еще и еще раз проси- ла рассказать, как крестили ее сына, и как он не хотел вылезать из купели, бил руками по воде, брызгался и весело смеялся. Когда отпуск у брата окончился, в Москву они уехали без меня. Мама воспротивилась моему отъезду: -Нечего там в Москве баклуши бить. Пусть здесь ходит в пятый класс, хотя и далековато - пять километров туда, да пять обратно, по бездорожью... Но ничего, выдюжит. Сказывали, что Ломоносов с Севера из Архангельска за грамотой в Москву пешком пришел. -Так то Ломоносов - отозвался брат.-Мы ведь тоже ходили и теперь еще ходят в начальную школу с первого по четвертый класс за четыре километра от нашей деревни да в любую погоду. -А старики рассказывали, что раньше-то в нашем Володове была своя школа и свой учитель, который учил крестьянских ребяти- шек грамоте еще до отмены царем крепостного права,- разговорилась мама. -Каким еще царем?- спросила я. -Да Александром Вторым. Разве ты не видела у нас в амбаре на полке лежит чугунная плита с изображением царя Александра - освободителя? -Вот новости! -Да какие новости. Мой дядя, отец Гавриил, рассказывал, что в нашей деревне в 1859 году был учитель, портной и пастух - остальные занимались сельским хозяйством. В школе училось один- надцать мальчиков и восемь девочек, а всего в деревне было двад- цать дворов. Нынче, Слава Богу, наконец-то открыли семилетку в деревне Ново, вот и пойдешь туда учиться. Так и порешили с моим образованием. А в тот вечер, помню, мама продолжала рассказывать вспоминая о былом: -Мы, володовские, были приписаны к Бараньегорскому приходу. Какая же там была красивая церьковь с высокой колокольней! Один колокол был такой голосистый, что даже у нас в деревне было слышно, как он зазывает к заутрене или обедне. Все порушили при советской власти... Староста вот был в деревне. Все вопросы решали на сходке и не нужно было идти к районным властям за десять километров. Придешь, а там или обеденный перерыв, или заседание, или скажут что приема нет сегодня, - вот и хлюпай обратно по бездорожью не солоно хлебавши. -Так, что, по твоему, раньше - до Октябрьской революции - жили лучше? -Несомненно! - твердо ответила мама.- Ведь был порядок. Если нагрешишь,- идешь в церковь к священнику исповедоваться и вроде на душе станет легче. С жалобой идешь к своему старосте, он вот тут недалеко жил от нашего дома. Староста по справедливости рас- судит, потому что он наш, деревенский, у всех на виду и напрас- лины не допустит. -Довольно, мама, дореволюционное время восхвалять. Посмотреть кругом - одна нищета осталась нам, строителям социализма, - по- пионерски уже сопротивлялась я "пережиткам прошлого". НО у мамы был свой взгляд на жизнь. -Ой, дочушка! Так прошла первая мировая война, потом эта Октябрьская революция, затем гражданскую развязали. Сколько из-за этого разрушений, крови, слез...Комиссары после революции начали все разрушать, богохульствовать... В тот год в деревне Ново открылась семилетка ШКМ- школа крестьянской молодежи, и я поступила в пятый класс. В ту школу из нашей деревни ходило семеро ребятишек. Каждый день - пять кило- метров туда, пять обратно - и в стужу, и в дождь, и по занесен- ным снежным дорогам, и по непролазной грязи. В шестой класс мы уже ходили только двоем. Я да Настя Рассказова. Учились, помню, во вторую смену, домой возвращались поздно. Особенно плохо было ходить осенью: темень, грязь по колено. По- лем идти веселей, чем лесом, и мы пели песни, а приближаясь к лесу, замолкали. Лес пугал своей таинственностью, все казалось, что стоит только в него войти, как схватит кто-то страшный. Иной раз и волчьи глаза светились в темноте... Из школы мы с Настей стали возвращаться все позже и позже. Учитель математики и физики Константин Евгеньевич Белаевский оставлял нас порешать непрограммные, придуманные им самим задачи. Радовался он, да и мы тоже, если решали те задачки "своим" спо- собом! Он загорался, смотрел в наши тетрадки, искренне, как нам казалось, удивлялся нашим способностям и предлагал "раскусить еще один орешек", который якобы и сам не сумел одолеть. Константин Евгеньевич учил нас самостоятельности мышления. Нередко мы "из ничего" делали приборы для физических и химических опытов, мас- терили игрушки и разные поделки для украшения класса и школьного зала. А с учительницей русского языка и литературы репетировали, а потом ставили спектакли, да не только в нашей школе, но и в деревнях Замошье, Прямухино, Велеможье (вельможи здесь жили - Полторацкие), Тавруево, Обобково, Баранья Гора... Названия все древние. Взять хотя бы Тавруево и Обобково. Здесь была битва против татаро-монгольской орды. Когда татары взяли Торжок, ново- торжокская дружина отступила в леса. На помощь ей вышла новго- родская дружина. Соединившись, они дали татарам большое сражение. Вот тут оно и было - у Бараньей Горы. Вернее-то не Баранья Гора, как теперь говорят и пишут, а Бранья Гора. Была брань. Здесь наши и остановили татар-то. Здесь и погибли полководцы Батыя -Таврул и Обоб. Их похоронили, а войско без полководцев - ничто. Орда не дошла до Новгорода. Обо всем этом нам рассказывала учительница истории и мы даже всем классом написали на эту тему пьесу. До сих пор с благодарностью и душевным восторгом вспоминаю я учительницу Анну Дмитриевну. Она, бывало, войдет в класс - высо- кая, с гладко причесанными русыми волосами, в своей постоянной "униформе" - белой кофточке и черной юбке, как-то по-доброму сверкнет синими глазами, скажет: "Дети, сегодня поговорим об ис- тории нашего родного края", - и мы, зачарованные и гордые, слу- шаем, дивимся и радуемся тому, что вот какая красивая наша Родина и какие героические были наши предки... Она нам рассказывала еще о том, что на Бараньей Горе (кстати, горы тут особой нет, а есть несколько холмов, на которых неболь- шая деревенька с церковью) бывали художники Н.К.Рерих, а позднее К.Ф.Юон. У Рериха о здешних древних местах написана картина "Го- рец" а Юона - "Табун". Ходили мы и на экскурсию в знаменитое Прямухино. А знаменито оно было хозяевами имения, его гостями и парком. Парк вместе с деревней и усадьбой основан еще при Петре 1 - это легенда, а настоящая его история началась с 1790 года, когда здесь поселил- ся молодой дипломат, доктор философии, поэт и переводчик А.М.Ба- кунин. У Бакуниных было одиннадцать детей. Старший сын Михаил, в молодости артиллерийский офицер, затем член кружка философов и поэтов, и прославил род Бакуниных. МОРЯЧКИ Однажды в наш в класс пришел молодой человек и отрекомендо- вался секретарем Каменского райкома комсомола. Он рассказал нам о Программе, Уставе ВЛКСМ, а затем спросил: -Кто желает быть комсомольцем? Прошу поднять руку. Мы все подняли руки. Через неделю тот же паренек в присутс- твии учителей торжественно вручал многим из нас комсомольские билеты. Помню, выходили мы по одному к столу, покрытому кумачом, и произносили слова клятвы - быть всегда в первых рядах строите- лей и защитников своей Родины. Выступали мы впервые, говорили кто как мог, краснея и заикаясь, но с великим наслаждением и гордостью стали носить защитного цвета гимнастерки, подпоясан- ные широким ремнем с портупеей. На портупее - узеньком желтом ремне - красным огоньком сиял Кимовский значок (КИМ-Коммунисти- ческий Интернационал Молодежи). Деньги на эти костюмы мы зарабо- тали, разгружая дрова на станции Кувшино. Рассказывали, что эту станцию построила хозяйка здешней каменской бумажной фабрики Ю.М.Кувшинова. На первое прошение, которое она написала царю с просьбой разрешить построить железною дорогу от Торжка до Каменного, протяжением сорок верст, был отказ с мотивировкой - мало расстояние. Кувшинова не успокоилась. Наняла частных проектировщиков и договорилась с ними на увеличение в проекте расстояния железной дороги на семнадцать верст. Проект был сделан и царь его утвердил. Дорога была построена. Вот почему теперь, подъезжая к Кувшинову, поезд начинает ви- лять то в право, то влево, нагоняя километры. Здесь-то, на стан- ции, мы часто и грузили дрова да разные товары - для заработка, а то и без заработка - на субботниках. Еще о Кувшиновой. Кроме железной дороги она построила для рабочих больницу, народный дом, две школы, детский сад. На фабри- ке в ночную смену обязательно кипятился чай в самоварах, рабочие могли и в обеденный перерыв попить чаю с дешевыми конфетами и баранками "за счет конторы" как говорили здесь. После Октябрьской революции Кувшинова сразу же передала все движимое и не движимое имущество Советской власти. Железнодорожная станция, а теперь и город именуются Кувшиново. Да, так вступили мы в комсомол. Теперь ко всем нашим делам прибавились комсомольские поручения. Меня и Настю Рассказову от нашей комсомольской ячейки включили в агитбригаду по созданию колхозов в Новском сельском Совете. В бригаду входили уполномо- ченный райисполкома, председатель сельского Совета, директор на- шей школы и мы с Настей - представительницы комсомола. Первый поход за колхоз - в деревню Жегини. И вот в большой избе, уставленной скамейками, собрались крестьяне. Под потолком две десятилинейные керосиновые лампы, от самосада сизой тучей дым над головами. Уже шестой раз держит речь уполномоченный райиспол- кома, доказывая преимущества коллективного хозяйства над едино- личными. Он говорит о том, что трактором куда легче и быстрее можно вспахать землю, чем однолемешным плугом или сохой, что трактором-то десять десятин за сутки обработаешь, а сохой или плугом работы на всю весну или осень. -Хватит нам сказки рассказывать, - крикнул кто-то. -Где он, трактор-то твой? -Вот вступите в колхоз и трактор получите. Когда стал выступать директор нашей школы Николай Николаевич Поляков, в задних рядах зашумели: -А ты сам-то вступил в колхоз? -Но я же учитель, учу ваших детей. -Так вот ты на жалованьи, а мы чем будем кормиться, когда все отдадим в колхоз? - не унимались в избе. - А комсомолки твои вступили? Я вспомнила, какой сегодня утром был тяжелый разговор с ма- мой. Она ни за что не хотела вступать в колхоз и мне сказала: -Ты вступай, если хочешь, а меня не трожь! Последнюю коро- венку на общий двор не поведу... Собрание в Жегинях продолжалось. Председательствующий все просил приступить к записи желающих, но никто первым на этот шаг не решался. Наконец к столу вышел худой, в рваном полушубке и подшитых валенках крестьянин и заявил: -Стало быть, делать нечего - пишите! К утру записалось в колхоз двадцать с лишним семей. А через две недели, когда скот и живность начали обобществлять, колхоз распался. Помогло этому еще и то, что в газетах была напечатана статья Сталина "Головокружение от успехов". И тут же начались аресты и ссылки кулаков. Откуда только взялись они в наших-то тверских деревнях? Тогда же образовались комитеты бедноты из са- мых ленивых, понятно, бедных крестьян. Я помню несколько показа- тельных судов в нашей Новской школе, которые проходили по ночам. Отца моей подружки Насти Рассказовой -Василия Рассказова, -имевшего в хозяйстве одну корову, одну лошадь и две овцы объяви- ли кулаком, а мою маму, имевшую к тому времени одну корову, -под- кулачницей, потому что она защищала, как могла, своего соседа Рассказова. "Кулаков" судили, а то и просто без суда и следствия ссылали невесть куда... Меня с Настей за невыполнение комсомольского поручения и за "связь с кулаками", долго не думая, из комсомола исключили. С какой же душевной болью положила я на стол перед Толькой Гурь- яновым, нашим активистом, свой комсомольский билет! Ему многие возражали, отстаивая нас, но он уперся и долго читал какие-то цитаты из "Капитала" Маркса. Я стояла поникнув, ничего не слыша, ничего не понимая. А дома всю ночь писала длинное-предлинное письмо в обком комсомола, в котором просила разобраться в моем деле, восстановить меня в комсомоле и строго наказать Тольку Гурьянова... К окончанию школы в комсомоле меня восстановили. На выпускной вечер мы с Настей пришли, как говорили у нас в деревне, разнаря- женные "в пух и прах". На нас были черные юбки из "чертовой кожи", белые кофточки из коленкора с матросскими воротниками, на ногах - прорезиненные тапочки и белые носочки. На вечере мы пели песни, читали стихи, танцевали. Нас с Настей, как "морячек", упросили исполнить "Яблочко", и мы с радостью выплясывали, как умели. Вместе со свидетельствами об окончании школы всем нам дали рекомендации на дальнейшую учебу. Меня и Гурьянова рекомендовали в педагогическое училище, Настю Рассказову - в сельскохояйствен- ный техникум. Никитину, Милову, Лиде Раковой рекомендовали за- кончить девятилетку и учиться дальше в институте. ПОДЗЕМКА Но страницы газет звали нас на стройки пятилетки, и почти весь наш выпуск разъехался - кто куда. Все стремились, как тогда говорили, участвовать в индустриализации страны. Мы хотели рабо- тать и учиться. В то лето брат Василий с семьей отдыхал в деревне. Маме он помог накосить сена для коровы, заготовил дров на зиму . Много рассказывал о Москве, о стройках, о том , что в столице будет подземная железная дорога - метрополитен. -Это зачем же ? - спросила мама. -Чтобы быстрее добираться до работы, -ответил Вася.- Во многих развитых странах метрополитен построен еще в середине прошлого века . В Лондоне "подземка", как ее там зовут, была открыта в 1863 году с поездами паровой тяги. В Нью-Йорке - в 1868 году , в Париже - в 1900-м... Мы все удивлялись осведомленности брата, а больше всего тому, что в Москве будет метрополитен. Не слыханное ранее слово! Про себя я уже твердо решила, что поеду с братом и постараюсь устроить- ся работать на этой загадочной стройке. Но когда объявила об этом маме, она запротестовала, запричитала: мол, вот растила, растила детей, а они все разлетаются из родного гнезда и останется она одна - одинешенька. Вася убедил маму, что в Москве я буду обяза- тельно учиться дальше. С тем и уехали. По приезде в столицу я первым делом отправилась искать райком комсомола. С робостью вошла в здание и начала гадать, в какую бы дверь постучаться. -Что вы ищете, девушка? - спросил меня парень, одетый в спе- цовку. -На Метрострое хочу работать! -Комсомолка? -Да! -Пиши заявление, - предложил парень и спросил проходившую мимо девушку: - Куда ее пошлем? -А что она умеет делать? -Пока ничего, - ответил он за меня. -Тогда давай в ФЗУ "Стройуч" Метростроя. -Добро! И парень тут же в коридоре у окна написал мне на клочке бу- маги адрес училища: Старопетровско-Разумовский проезд, дом 2. -Езжай на двадцать седьмом трамвае до конца, а там спросишь. И я поехала. В ФЗУ, в приемной комиссии, мне сказали, что Метрострою очень нужны арматурщики. Что такое арматура, для чего она - я не знала, но твердо ответила: -Хорошо, буду арматурщицей! Метростой был стройкой комсомола - "Комсомолстроем", и про- фессию каждый выбирал себе не ту, что нравилась, а ту, какая требовалась. Три с половиной тысячи коммунистов, пятнадцать тысч комсо- мольцев в спецовках, касках, "метроходах" (так назывались рези- новые сапоги) стояли в авангарде замечательного строительства. И это определило успех: в короткий срок - за три года - была со- оружена первая очередь подземки. Работа была тяжелой. Без при- вычки первое время болели руки, спина, но никто не унывал. Дев- чата ни в чем не хотели отставать от парней. Врачи не пропускали нас на работу под землю, но мы всячески добивались этого разре- шения. А когда женщинам категорически запретили работать в кес- соне , три делегатки отправились искать правду к самому Калинину. Председатель Верховного Совета СССР согласился не сразу. -Как мне известно, при кессонном способе проходке тоннеля, рабочие находятся в герметически закрытой камере, куда нагнета- ется сжатый воздух,- рассуждал Михаил Иванович.- Его нагнетают до тех пор, пока давление не остановит напор плывуна- водонасыщен- ного грунта. Сжатый воздух отжимает своим давлением грунтовые во- ды и осушает породу. Как же такое может выдержать хрупкий женский организм? Нет, нельзя девчатам в кессон, рожать не сможете. -Родим, Михаил Иванович, обязательно родим и метро построим!- убеждали метростроевки Всесоюзного старосту и добились своего - стали работать в кессоне. Газета " Ударник Метростроя" писала о первой девушке - кессон- щице: "Когда Соня Киеня 29 июня 1933 года натянула на себя жест- кую брезентовую спецовку и неуклюже отправилась в забой, многое ей показалось необычным и даже страшноватым. Она признавалась, что под бровями ломило, а в ушах ощущалось пудовая тяжесть. Но она выдержала кессон." В Софье Киене так счастливо и неожиданно сочетались твердый характер, требовательность, шахтерская хватка и удивительная женственность, доброта, словом, красота внешняя и душевная. Соня стала любимицей Метростроя, его гордостью. Ее избрали на десятый съезд комсомола. В Кремле первой в мире девушке - кессонщице М.И.Калинин вручил орден Трудового Красного Знамени. Центральные газеты и журналы печатали портреты Сони, ей посвящали стихи, и белокурая красавица-метростроевка стала маяком не только в Метрострое. Она стала получать много писем от женщин из-за рубе- жа. Жена английского портового рабочего писала ей: " Ваш пример, Соня, обнадеживает нас. Борьба будет упорной, но мы победим, и если не сами, то наши дочери смогут быть счастливыми, как и вы." Из Англии же одна богатая леди прислала Соне журнал мод и подпи- сала, мол, вот платье на двенадцатой странице будто для вас, оно так элегантно в сочетании с вашими белокурыми волосами... Софья Александровна Киеня легендой вошла в историю Метрост- роя. А родилась она в глухой белорусской деревне. Отец рано умер и осталось у матери на руках шестеро малолетних детей. Школы в деревне не было. В распутицу и в мороз в домотканной одежонке, в лаптях ходила Соня в соседнее село, где старая учительница учила детей грамоте. В Москву ее привез дядя, материн брат. Русского языка она не знала, говорила только по-белорусски, школьная под- готовка была слабая и пришлось ей, тринадцатилетней, пойти в третий класс. После школы Соня поступила в техникум, а в 1933 году с путевкой комсомола пришла в коллектив метростроевцев... А я пока учусь в метростроевском ФЗУ " Стройуч". Ежедневно четыре часа практики, четыре часа теории. Гляжу, как играют в руках инструктора Нефедова кусачки. У нас, фабзайчат, они становятся тяжелыми, из рук падают, когда мы начинаем вязать проволоку или откусывать ее. С чертежами еще труднее разобраться. Чтобы быть ближе к ФЗУ, я перебрался в общежитие, находив- шееся там же. Это был целый городок из бараков. В бараке четыре большие комнаты, в комнате в три ряда кровати с тумбочками, посередине - стол. За этим большим столом из досок, покрытым клеенкой, мы и уроки делали, и чай пили. Завтраков, обедов, ужинов как таковых у нас не было. Был хлеб, немножко сахара да кипяток из кубовой. На двадцать восемь рублей, которые получали, много-то не разгуляешься. Вот и сейчас пишу, а сама смеюсь, вспоминая, как мы с под- ружкой Тосей Островской на Бутырском рынке продавали чай, полу- ченный по карточкам. Нам дали по ордеру на ботинки, а денег выку- пить их не хватало, вот мы и решили сделать "бизнес". Стоим на рынке, дрожим. Я держу в руках две пачки чая, Тося - в роли зазывалы. Подходит к нам какой-то мужик и с ходу начинает хулить сорт нашего чая, видимо сбивая цену. Я не стерпела такой напрасли- ны и как выпалю ему: -Понимаешь ты в чае, как свинья в апельсинах! Эх как он взвился: -Милиционер! Милиционер! Мы пустились бежать со всех ног, куда глаза глядят. Пришли в себя в Тимирязевском парке. Одну пачку чая при вынужденном отступлении потеряли. Вторую тут же решили отвезти Тосиной бабушке на стан- цию Сходня. Бабушка пожурила нас, мы дали ей слово никогда в жизни не зарабатывать деньги таким путем и отправились в училище. Запомнился мне с тех давних лет наш инструктор Нефедов. Замечательный был мастер своего дела и очень добрый к нам, его ученикам. Жил он с многочисленной семьей в семейном бараке, зани- мая совсем небольшую комнату. "В тесноте, да не в обиде",- любил говорить инструктор и приглашал нас к себе в гости. Мы, придя к Нефедовым гурьбой, человек семь-восемь, вначале стеснялись, долго не раздевались, топтались у порога. Но со временем осмелели, оттаяли от доброты учителя и его семьи и стали приходить и званые и незваные - в любой день. Когда что-то в работе не получалось, Нефедов терпиливо, не повышая голоса, показывал, рассказывал, держа в своей умелой руке чью-нибудь худенькую руку с кусачками, и приговаривал: -Ничего, ничего... Не боги горшки обжигают. Теорию у нас читали преподаватели с инженерным образованием, что в те времена было редкостью и большой роскошью. Мало-помалу и я научилась и чертежи читать, и держать правильно кусачки, научилась различать диаметр железных прутьев и обжигать тонкую проволоку для вязки их. Экзамены мы сдавали в шахте 21-21бис "Красные ворота", где проходили практику. Здесь нас и оставили работать арматурщиками. КРАСНЫЕ ВОРОТА. Красные ворота - не только великолепный памятник архитектуры. Это, прежде всего, памятник в честь победы русского оружия в Полтавской битве. Сначала - при Петре I - были "Триумфальные варота". После пожара 1737 года московское купечество построило на их месте но- вые - для въезда на коронацию в Кремль царицы Елизаветы. Эти тоже сгорели. Тогда, по проекту Д.В.Ухтомского, в 1753-57 годах опять были построены ворота, опять "Триумфальные", а позднее за ними прочно установилось название "Красных ворот", поскольку через них шло движение из центра города в "Красное село". В 1928 году у "Красных ворот" была снесена церковь "Трех Святителей". На этом месте расположилась шахта Метростроя N21, а позднее, в 1934 году, построили вестибюль станции "Красные ворота". Так вот здесь, во дворе шахты, что у Красных ворот, мы и сде- лали первые заготовки балок для железобетонной "рубашки" тоннеля. Все заготовки поднимали на эстакаду, оттуда грузили в клеть и спускали в шахту. Тогда, на первой очереди Метростроя, спускали в шахту и поднимали из шахты подъемником только грузы, шахтеры же спускались и поднимались по лестнице. Эта лестница запомнилась мне на всю жизнь - узкий колодец, или ствол, а в нем почти отвес- ная лестница с маленькими площадками. Если поднимается или спус- кается кто-то навстречу, то разминуться на лестнице очень трудно - такая она узкая, вся обледенелая, скользкая да полутемная. Рукавицы с рук приходилось снимать, так как в них не удержишься за скользкие-то ступеньки. Свет от малюсеньких лампочек в плотном тумане теряется, на руки, держащиеся за ступеньки, наступают са- поги спускающихся следом шахтеров. Страшно, очень страшно было первый раз спускаться в шахту!.. Но чем дальше от поверхности земли, тем светлее и теплее, и вот мы уже на глубине 4О-5О метров. Наша арматура лежит в стороне, а к стволу непрерывно подходят вагонетки с породой, которые стволовой вкатывает в клеть и отправляет на-гора. Стволовой - шахтер, принимающий и отправляющий грузы вверх и вниз. Одет он в резиновую куртку, сапоги, широкополую резиновую шляпу, сразу не разберешь - мужчина это или женщина. Он кажется великаном не только по одежде, но и по тому, как лихо расправля- ется с доверху нагруженными породой вагонетками. Однако клеть отправлена, и стволовой, сняв сначала свою шляпу, а потом и ке- почку, повернутую козырьком к затылку, поправляет пышные белоку- рые волосы. -Зина! В кино пойдем сегодня? - спрашивает парень, подкатив- ший очередную вагонетку. -Нет, - строго отвечает белокурый стволовой, - у меня сегодня учеба, - и вновь нахлобучивает шляпу, натягивает рукавицы и стас- кивает груз, спустившийся в шахту. Мы, бригада вчерашних фабзайчат, взваливаем арматуру на плечи и, согнувшись от тяжести, шагаем вперед - по штольне к тоннелю, туда, где должны собрать ее точно по чертежам, связать проволокой каждое перекрестье. Затем плотники сделают опалубку из досок, а бетонщики зальют все это сооружение бетоном. Движем- ся по штольне цепочкой. Идти трудно: груз очень тяжелый, и хочет- ся его сбросить, распрямиться, отдохнуть. Но мы несем дальше, и кто-то тихонько начинает песню: По долинам и по взгорьям... Неожиданно резкий толчок, яркая, как молния, вспышка - и тьма. А во тьме отчаянные крики...Меня сильно ударило током. Очнулась на шахтном дворе. Несут куда-то. Вижу машину "скорой помощи". Испуга- лась, вырвалась из рук, несущих меня, и кинулась было в сторону кучи гравия... В Боткинской больнице я пролежала две недели. Когда вернулась на шахту, то узнала, что погиб Андрей Дикий, крючками арматуры зацепив за оголенный электропровод. Смерть Андрея потрясла нас всех, но еще более взволновало письмо его отца, пришедшее уже после смерти сына. Он писал ему : "Ридный сыну! Гроши вид тебе мы с мамой одержалы и дуже вдячны за заботу про нас, старых людей. Выбач нас: мы тоди противились твоему видизду и не дали тоби нашего благословения. Сынку! Мы не знали твою адресу, а теперь на недели прииду до тебе. Е на дорогу гроши, кабаньчика закололы - привезу тоби до- машней колбасы и сала. Мать хвора и поихать не зможе..." Прочитав письмо, мы, девчонки, разревелись, а ребята, посо- вещавшись, решили созвать комсомольское собрание. И вот протокол общего собрания комсомольцев первого участка смены инженера Алиева: "Постановили: 1. Организовать комиссию в количестве пяти человек для встречи отца нашего товарища, комсомольца Дикого Андрея, погибшего на посту. 2. Силами и средствами комсомольцев привести в порядок могилу Андрея Дикого на кладбище. Сделать ограду и по договоренности с мраморным заводом Метростроя - плиту с высеченными на ней именем и фамилией погибшего." В память о товарище мы сделали все, что могли, и это было единственным утешением для убитого горем отца. Меня до работы не допустили, а в шахткоме предложили путев- ку в плавучий дом отдыха. Я отказалась: решила поехать в деревню к маме. Ей я ничего не писала о приезде, а когда вышла из вагона на станции Кувшиново очень удивилась встречающим меня маме и сестре Марии - моей крестной. - Как вы узнали, что я приеду? - спросила я сестру. Мария разъяснила просто: - Да маме сон какой-то приснился, вот она спозаранку приехала ко мне и говорит: "Поедем встречать Аннушку - сегодня приедет". А ты знаешь нашу маму, она, как командир - прикажет - и выполняй без разговорчиков! У нее же сердце вещун, как она любит повто- рять. Мама остановила Марию, обращаюсь ко мне: - Ты что так похудела, дочушка? Да и бледная уж очень... - В поезде укачало, - схитрила я, - ведь ты знаешь, как за Торжком железная дорога виляет. - Да, уж не приведи бог, - сказала мама. Мы уселись в телегу и поехали в Володово. Как раз начинался сенокос, цвели травы. Мама будила меня еще затемно, и полем мы шли к лесу, где должны были косить. Солнышко только - только поднималось, освещая землю. Просыпались птицы и начинали щебетать на все голоса. Дойдя до леса, мама укладывала под ель старый пиджак, узелок с пищей, точила свою и мою косы и со словами: "Ну, дочушка, становись за мной," - начинала косить. Вначале коса у меня то залезала носком в землю, то за куст задевала, но потом дело пошло на лад. Когда солнце начинало при- гревать , мама отбирала у меня косу и заставляла отдыхать в тени под елочкой. Какое это было блаженство - растянуться на свеже - скошенной траве! Немного болели руки и ноги от непривычной работы, но эта усталость была приятной, настроение приподнятое, и я не- заметно засыпала на теплой родной земле, которую сейчас именуют так административно сухо - "Нечерноземье"... Проснусь, а рядом сидит мама, в руках у нее берестовый куле- чек, в нем лесная земляника. На чистом полотенце разложены два больших ломтя хлеба, два яйца и бутылка молока. Все такое вкус- ное - кажется, в жизни своей я никогда ничего вкуснее не ела. Отпуск мой пролетел незаметно, и вот я опять в шахте. С сен - тября учусь на рабфаке Метростроя - то утром, то вечером - посменно. Работали мы по шесть часов с полной отдачей сил, не считаясь ни с чем. Порою не выходили из шахты по две смены. Однажды, отработав вечернюю смену, остались в ночь. Помнится, вязали арматуру под сводом в тоннеле. Ужасно уставали руки, поднятые с кусочками вверх. А в тоннеле душно, жарко, хочется спать, особенно к утру. Кто-то из нас, свернувшись калачиком, заснул на ступенях лесов. Вдруг, как нарочно, под землю спустились начальник нашей шахты И.Д.Гоце- ридзе и нарком путей сообщения. Увидели спящего, остановились. - Почему дети в шахте? - грозно спросил нарком. - Это комсомольцы, - ответил Гоцеридзе. - Немедленно отправьте наверх! И отправили бы. Но мы взбунтовались. Отстаивая свое право ра- ботать в шахте, правдами и неправдами прибавляли себе года. Труд- нее было тем, кто ростом не вышел. Через неделю все уладилось - мы вновь вязали арматуру, но на глаза начальству старались не попадаться. Странное дело, сколько бы раз я не проезжала станцию метро "Красные ворота", она мне кажется самой красивой. Иногда выйду из голубого экспресса, подойду к пилонам из красного мрамора, огля- нусь - не смотрит ли кто в мою сторону? - и легонько поглажу хо- лодный камень: моя комсомольская юность... Когда мне говорят, что "Красные ворота" не из самых красивых станций метро, что есть станция куда краше ее, я сержусь. В 1939 году на архитектурной выставке в Париже станции "Красные ворота" была присуждена высшая награда - гран-при! Не случайно же. Не случайно и теперь наша станция - архитектурный памятник, который находится под охраной государства. Здесь все монументально, значи- тельно: широкий карниз поддерживается мощным невысокими столбами - пилонами. Белый свод, темно - красные пилоны, в промежутках между пилонами видны арки. Пол из квадратов красной и желтой метлахс- кой плитки. Авторы архитектурного проекта нашей станции академики И.А.Фомин и Н.Андриканис. Американский консультант, а на первой очереди были иностран- ные специалисты и консультанты, категорически запрещал строить станцию такой, какой она была запроектирована и какой стала. Здания, мол, наверху не выдержат. Но мы мечтали и о красивых улицах Москвы, и о легком, свободном передвижении по городу - о быстром транспорте. Мы не могли отказаться от своей мечты и счи - тали точнее. Работали лопатой да кайлом, мороженую землю разогре - вали и добились своего. На шахте нашей была такая атмосфера, Что в забой спешили все с какой-то радостью, удовольствием. Ведь это счастье - с радостью идти на работу и считать себя нужной, полезной людям, сознавать, что после тебя останется на родной земле что-то сделанное тобой, твоими руками. Да что говорить, удивительно боевой дух был у молодежи. Нас беспрестанно влекло что-то сделать, чему-то научится. Я и Тося Островская сначала сдали нормы на значки ГТО - "Готов к труду и обороне!", ГСО - "Готов к санитарной обороне!",потом - на значок "Ворошиловский стрелок" - и все мало. Записались в хор, стали ездить в Сокольники кататься на роликовых коньках. Тося хорошо каталась, а я уже разбила себе и локти и колени, но упорно подни- малась с асфальта, продолжая учиться, и наконец - ура! - научи- лась. ИЗ ШАХТЫ В НЕБО Однажды в шахтном буфете я прочла объявление о приеме в пла - нерную и летную группы аэроклуба Метростроя. А пеед этим IX съезд комсомола выдвинули призыв:"Комсомолец - на самолет!" Выездная реак- ция "Комсомольской правды" была у нас на Метрострое, агитировала. Она появилась у нас в марте 1934 года в тяжелые дни шахты 21-21=бис. Вагон "Комсомолки" со своим неизменным прицепом был установлен в одном из тупиков Казанского вокзала. Руководил выездной редакцией известный тогда фельетонист Семен Нариньяни. 19О дней проработала "Комсомольская правда" на строительстве станции метро "Красные ворота". За это время было пропущено 115 номеров газеты, 18 га- зет - молний, всевозможные плакаты. Завершилась работа выездной редакции выпуском специального объемистого номера, сброшюрован- ного как журнал и покрытого "мраморной бумагой". Этот номер предназначался "Первому пассажиру Московского метро " - так зна- чилось на нарядной обложке. В тоже время наша многотиражка - "Ударник Метростроя" - сообщала, что неподалеку от станции Малые Вяземы метростроевский аэроклуб получил площадку под аэродром, четыре самолета у-2 и три планера. Будущие планеристы, летчики, парашютисты приглашались для корчевания пней, строительства полевого аэродрома, ангаров для самолетов и планеров. Что ж, корчевать так корчевать! По правде сказать, втайне я давно мечтала о полетах, как мечтают о далеких странах, манящих, но недосягаемых. И вот, прочтя объявление о приеме, набралась смелости и сделала первый шаг- отправилась по указанному адресу, на улицу Куйбышева, 3. Нашла. А заходить боюсь. Уже прочитала все плакаты, стенга- зету, объявления, развешенные по коридору, а к заветной двери с надписью "Приемная комиссия" подойти все не решаюсь. -Вы кого ждете, девушка?- спрашивает меня военный в форме летчика. Я не видела его лица: уставилась на нарукавный знак, вышитый золотом, - эмблему ВВС. Вот такую эмблему мне в далеком далеке подарят летчики, узники Костринского лагеря. Они сплели сумочку из соломы, на которой спали, вышили на ней эмблему ВВС (пропел- лер самолета) с моими инициалами - А.Е. (Анна Егорова) и тайно передали мне... А тогда, заикаясь я начала говорить, что очень хочу поступить в летную школу аэроклуба и вот даже заявление принесла. -Заявления мало, - сказал он.- Нужны рекомендации с шахты, от комсомольской организации, медицинское заключение, свидетель- ство об образовании и метрика. Когда все документы соберете, приходите с ними на мандатную комиссию. Комиссия решит - принять вас или нет. Поблагодарив летчика, окрыленная тем, что начало сделано, я выскочила на улицу и, не чувствуя под собой ног, помчалась в сторону Красных ворот, на шахту. В комитете комсомола мое поступление в аэроклуб одобрили, а вот в бригаде... -И куда тебя несет нелегкая,- мрачно прокомментировал Вася Григорьев.- Лучше бы тебе, Егорова, в институт пойти учится, а летать пусть - пусть парни летают. -Да куда ей, дохлой такой, лезть в летчики! От удара током еще не оправилась,- высказалась Тося Островская. Эх, Тося, Тося, а еще задушевная подружка...Спали, можно сказать, вместе - в общежитии рядом койки стояли, работали в од- ной бригаде, на рабфаке учились вместе. Даже платья и кофточки у нас были "взаимозаменяемые", вернее, одна вещь на двоих: сегодня она в юбке с кофтой, а я в платье, завтра - наоборот. Тося меч- тала стать врачом, а я еще не решила, кем быть, и на этой почве у нас случались споры. Забегая вперед, скажу - Антонина Сергеев- на Островская выучилась - таки на врача и всю войну была на фронте хирургом. А тогда она очень хотела, чтобы и я шла с ней вместе в медицинский институт. Все сомнения, несогласия со мной остановил наш бригадир. -Она жилистая, выдюжит. Пусть поступает! - заключил он и дал мне рекомендацию. Теперь предстояло пройти медицинскую комиссию, да не одну, а две. Сомнений было много. Пугали какими-то лабиринтами, ямами, якобы придуманными врачами для тех, кто хотел летать. Но, к моему удовольствию, никаких лабиринтов и ям на комиссии не было. В обыкновенных кабинетах сидели обыкновенные врачи, которые прос- лушали, простукали нас, повертели на специальном кресле, испыты- вая вестибулярный аппарат, и, если не находили никаких отклоне- ний, писали: "Годен". Правда, на вторую комиссию из двадцати человек пришли только двенадцать. Для меня все обошлось благополучно. Все врачи напи- сали одно, самое чудесное из всего русского языка слово - "здо- рова". Оставалась еще мандатная комиссия. Люди, кто в военной (летной) форме, кто в сугубо штатских пиджаках, убеленные сединами и совсем молодые вот уже который час сидели за большим дубовым столом и решали, кто достоин чести подняться в небо. Справки, характеристики, рекомендации... Груда их на столе. Читай, разбирайся, мандатная комиссия. Но что документы - сухота одна. Нужно посмотреть на кандидата, по- думать, определить, на что он годен, задать вопросы, не предус- мотренные справками. И вот, отработав в шахте ночную смену, я помылась в душе, переоделась, позавтракала в шахтной столовой и направилась на мандатную комиссию. Распологалась она в бывшей церкви в Яков- левском переулке, что у Курского вокзала. Теперь здесь были классы и кабинеты аэроклуба. Меня долго не вызывали, и я - после ночной-то смены - засну- ла, сидя в углу на деревянном диване. Но стоило услышать свою фамилию - вскочила и, не оправившись ото сна, влетела в кабинет. Надо было предстать перед высокой комиссией по-военному, доло- жить по всем правилам, а я только и сказала: -Это я, Аня Егорова, с двадцать первой шахты... Все сидящие за большим столом дружно засмеялись. Вопросов же ко мне было бесконечно много: спрашивали о роди- телях, о братьях, о сестрах, и о работе, и о географии. -Определите долготу и широту города Москвы, - помню, предло- жил кто-то из дотошной комиссии. Я подошла к карте, висевшей на стене, долго водила пальцем вверх по меридиану и вправо по параллели, наконец объявила. Все снова засмеялись. Но почему? Оказывается, перепутала долготу с широтой. -Она же смущается,- вмешался представитель комсомола. - Ударница она. -Ну, если ударница...- шутливо протянул летчик, тогда скажи, девушка, в какую группу ты, собственно, желаешь поступить? Я поняла, что "мычать" больше просто невозможно, нужно взять себя в руки и заговорить нормально, толково, иначе все рухнет, выгонят и только. Второй раз не позовут. Я вздохнула поглубже и сказала: - Пилотом хочу быть! -Э-э, какая шустрая, оказывается, а комсомол уверял, что она смущается. Сразу не куда-нибудь, в летную требует... -Кто-то из-за стола буркнул: - Рановато, по возрасту не под- ходит, годок подождать надо. Что за притча: из-за возраста меня в золотошвейки не прини- мали, из-за возраста из шахты на-гора выпроваживали и вот опять, когда я, сделав подлог, прибавила себе два года, опять по воз- расту не подхожу7 -Пойдешь пока на планер... -А что это такое? -Не знаешь ? Странно...-Летательный аппарат. Ну как тебе попроще объяснить: самолет без мотора... -Так, значит, я напрасно о моторе мечтала?- вырвалось у ме- ня, я подошла к столу вплотную и заговорила быстро-быстро, обра- щаясь по существу лишь к летчику: -Планер планером, а мне на самолет надо... Ведь я же очень, поймите, очень летать хочу... -В этом году полетаете на планерах, понравится в летную группу переведем. -Следующий! Закрыв за собой дверь, я бессильно опустилась на кем-то лю- безно подставленный стул. Со всех сторон сыпались вопросы: "Ну, как там?", "Куда тебя?", "Строго спрашивают?". Всю зиму мы занимались теорией. Трудно было совмещать работу и учебу на рабфаке, в аэроклубе. Но мы ухитрялись с Тосей и в кино сходить, и на танцы изредка. Театр оперетты шефствовал над нашей шахтой, и нам часто давали билеты на спектакли. Нашим кумиром был артист Михаил Качалов, я даже была влюблена в него. Старалась попасть на спектакли с его участием и тогда садилась поближе к сцене, слушая его бархатный голос, как завороженная. Ранней весной стали мы ездить в село Коломенское на практи- ку, туда, где когда-то холоп Никитка, соорудив себе крылья, прыгнул с высокой колокольни. Там с крутого берега Москвы-реки и парили на планерах. Конечно, по нынешним временам все делалось тогда весьма примитивно. Планер УС-4 устанавливали на крутом бе- регу, закреплялся штырем, в кабину садился курсант, а остальные спускались на склон, брались за концы амортизаторов , прицеп- ленных к планеру, и по команде инструктора: "Натя-ги-вай!"- рас- тягивали их, чтобы "выстрелить" сидящего в кабине безмоторного аппарата как из рогатки. Чтобы побыть в воздухе две-три минуты, а остальное время так вот натягивать амортизаторы планера, я ездила в Коломенское, отработав смену в шахте, все лето, каждый день. К осени на шахте уже в наклонном стволе в ноздри ударил уютный запах теплой сырости, малярки и лака. Добрый запах отде- лочных работ, верный признак того, что дело близится к заверше- нию, рождал в груди приятные чувства. Ощущение чего-то праздничного, волнительного сопровождало нас и тогда, когда мы шли по почти готовому перрону станции. Кто-то заботливый тщатель- но выгреб и вымел еще накануне лежащий здесь строительный мусор, убрал с глаз все ненужное, уложил на пол фанеру и рубероид. Вот когда рождалась традиционная чистота московского метро! Первыми ее ревнителями были сами строители. И мы шагали по бетонному перрону осторожно, будто по зеркальному паркету. А ведь стены станции еще стояли "раздетыми". Еще несли и несли тяжелые ящики с электрооборудованием. Еще архитекторы и инженеры прикидывали, что где доделать. В общем, еще требовалась уйма труда, чтобы сказать москвичам: "Добро пожаловать!" Вчерашние арматурщики сегодня займутся облицовкой. Привычное явление для тогдашнего метро. Люди хотели возводить станции от начала до конца, осваивали несколько смежных специальностей. Начальник смены подвел нашу бригаду к одной из стен, возле которой стояли ящики с облицовочной плиткой, носилки с цементным, сказал: -Вот стоит, понимаете, красавица. Наряд требует. Оденете ее до обеда? - Конечно оденем! - Дам распоряжение, чтобы цемент вам шел без перебоя. Договорились7 Со стеной мы управились досрочно и нам всем выдали талоны на ударный обед в шахтерской столовой. Вторую половину смены мы устанавливали красные мраморные плиты и полировали пилоны. В октябре 1934 года в метро прошел пробный поезд из двух красных вагонов. Какое же было тогда ликование! Мы кричали "ура", пели песни, обнимались, плясали, бежали вслед за вагонами. Мы были несказанно рады, Дыханьем сдували Последнюю пыль С ореховой балюстрады ... Первая поездка в поезде Метрополитена оставляет неизгла- димое впечатление. Что творилось под землей 6 февраля 1935 года, когда строители "промчались" через свои тринадцать станций! А 15 мая 1935 года Московский метрополитен был открыт для всеоб- щего пользования. За ударную работу на метро Московской комсо- мольской организации была вручена высшая правительственная награ- да - орден Ленина. Большую группу строителей метро тоже отметили орденами и медалями. Замечательной школой мужества, становления характера и закалки стал для нас Метрострой. "ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ!" ...-Ну хватит землю копать, пора браться за ум. Поступай-ка в институт, а пока, я договорился, поработаешь в редакции газеты "Труд". Должность не ахти какая, но зато будешь среди умных и образованных людей, глядишь, повлияют на твой партизанский характер,- заявил брат и отвез меня во Дворец труда на Солянку, где размещалась редакция. И стала я читать письма рабкоров, читать да определять - в какой отдел отнести. Работа интересная, но мне не хватало кол- лектива энтузиастов "Комсомолстроя". Так что, "промучившись" в "Труде" четыре месяца, я удрала на строительство второй очереди метростроя, на шахту 84-85-"Динамо". Только теперь стала работать слесарем по ремоту отбойных молотков и перфораторов, заодно и общественным библиотекарем при шахткоме, а вечерами занималась уже в летной группе. Рабфак и планерная школа были окончены - я получила среднее образование, являлась инструктором-планеристом. В аэроклубе мы изучали теорию полета, аэронавигацию, метеоро- логию, "Наставление по производству полетов" и материальную часть самолета У-2. К весне по воскресеньям стали ездить с инст- руктором на аэродром в Малые Вяземы для наземной подготовки. Садились на Белорусском вокзале на паровичек - электричек тогда еще не было, - и полтора часа до Вязем. Оттуда через лес вдоль речки Вяземки километровый поход до аэродрома. Наш аэродром!..Он уже ждал нас - за деревней Малые Вяземы большое, обрамленное лесом, поле. Были построены ангары, слу- жебные помещения, жилой дом - все руками курсантов-метростроев- цев. Тех самых комсомльцев, которые по велению сердца пришли в шахты Метростроя, а теперь горели желанием взлететь из-под земли в просторное небо Родины. Подготовке к полетам мы, курсанты, обучались по небольшой книжечке в голубом переплете. Называлась она "Курс учебно-летной подготовки школ ВВС РККА" или просто КУЛП. Нам строго внушали, что книга эта написана кровью летчиков. В ней были и указания кур- санту-летчику по изучению и освоению курса летной подготовки, и общечеловеческие советы. Возьмем, к примеру, пункт пятый: "Постоянно воспитывать в себе: воинскую дисциплинированность, как на земле, так и в полете; организованность, культурность в работе и в быту; постоянную внимательность даже к мелочам, акку- ратность, точность, быстроту в действиях и особенно разумную инициативность при выполнении поставленной задачи". Очень дель- ные советы! Тогда мы учили страницы этой замечательной во всех отношени- ях книги чуть ли не наизусть. Вот, пожалуйста, еще один из ее пунктов: "Не падать духом при временных неудачах: наоборот, при неудачах проявлять еще больше настойчивости, упорства и воли, еще больше работать над преодолением трудностей, при успехе не зазнаваться, не допускать ослабления внимания, расхлябанности, насмешек над товарищами. Помнить, что в летней работе серьез- ное осмотрительное отношение к каждому полету и занятию, к каждой мелочи необходимо каждому летчику, независимо от его качеств, летного умения и стажа. Нарушение этого правила обяза- тельно кончается поломкой или аварией, соблюдение его обеспе- чивает постоянную безаварийную высококачественную работу". Десятки раз мы перечитывали ее страницы перед полетом, перед выполнением очередного упражнения, при подготовке к экзаменам. Учили и "Наставление по производству полетов" -НПП. На аэродроме же первым делом держали экзамен перед механиком по знанию самолета и мотора. Затем, установив самолет на штырь, по очереди садились в заднюю кабину (в передней сидел инструк- тор) и, действуя рулями, учились взлетать, разворачиваться, приземляться на три точки. Инструктор терпеливо показывал, как проектируется горизонт на различных режимах полета. Для этого мы на руках то поднимали хвост самолета, то опускали, то зано- сили его в стороны. Наконец сданы все зачеты, окончена наземная подготовка, и в следующее воскресенье мы должны летать. Как долго тянется время, когда ждешь...Я уже опять работаю в шахте, в бригаде Залоева, расчеканщиком. Чеканим швы тюбингов (это гидроизоляция тоннелей). Очень трудно чеканить свод тонне- ля - устают поднятые вверх руки с чеканочным молотком. К тому же вода льется сверху прямо в рукава и по всему телу. Стоишь, как под ливнем. Когда чеканишь лоток тоннеля, трудности возникают другие. Нужно убрать много мусора, земли, все это унести на но- силках и ведрах к стволу в вагонетки. Затем очистить от грязи болты, швы тюбингов и тряпками протереть их досуха. Затем песко- струйным аппаратом прочистить швы, продуть сжатым воздухом и уже только тогда начинать чеканочным пневматическим молотком закла- дывать в швы свинец и утрамбовывать раствор. Работа наша счита- лась вредной, то и дело буфетчица подвозила нам молоко прямо к рабочему месту и заставляла пить - сколько сможем! В бригаде каждому поручалось определенное задание. Моя зада- ча - сделать раствор из цемента, жидкого стекла, песка и других компонентов, согласно дозировке и заложить его в швы тюбенгов. Работа не сложная, но в рукавицах это делать очень неудобно да и неспоро. Тогда я сняла их и давай ладошками втискивать раствор между стенок тюбингов, а они чугунные, неровные. После смены отмыла руки, гляжу, а кожи на них нет, и они страшно болят. "Как же полеты?" - мелькнула тревожная мысль. Прибежала в санчасть - доктор так и ахнула: -Что же ты, глупая, наделала! -А к воскресенью они у меня заживут? -спрашиваю. - Мне ведь на полеты нужно. - Какие там полеты!- заворчала докторша, смазывая чем-то мои руки и забинтовывая их. Выдала бюллетень и запретила снимать повязки и мочить. На второй день я все же вышла на работу, но забивать раствор в швы не смогла даже в рукавицах. Стала тогда носить ведрами це- мент и песок. Чтобы не тревожить больные ладошки, ведро я брала как дамскую сумочку и несла на согнутой в локте руке. Электроники да автоматики в те времена не было. В тоннеле у нас, однако, работал щит с рукой эректора. Щит делал проходку, рука эректора укладывала чугунные тюбинги по тонне каждый в кольцо. Здесь они закреплялись толстыми болтами. Проходя с очередным ведром цемента, я вдруг услышала кри- ки. Спорили парни из бригад проходчиков. Шуму и так было много - от отбойных молотков, чеканочных, работающих на сжатом воздухе, от шипения шлангов, от вагонеток. Но парни перекричали весь этот производственный шум. - Аня! Аня! -слышу, зовут меня. - Скажи, как правильно : , , опера или опера? Передо мной два здоровых парня - красные от спора, сжимающие в руках огромные гаечные ключи. Я встала между ними, на всякий случай, и примирительно говорю: - Давайте лучше поговорим об оперетте. Ведь театр оперетты наш шеф. Ну, а об опере...Что вам сказать?..-тяну, надеясь, хоть , что-то вспомнить. - Если по-французски, то будет опера, а по-рус- , ски-опера. Парни поутихли, посочувствовали, что руки мои забинтованы, и один спрашивает: - Почему тебя никогда на танцах не видно? - Некогда, я же учусь в летней школе нашего аэроклуба. - И уже летала?- спросили шахтеры в один голос. - Конечно,- слукавила я, покраснела и, нацепив на руку ведро, пошагала к себе на участок. - Что у вас, Егорова, с руками? Почему несете ведро с цемен- том на бедре, а не в руке?- спросил идущий навстречу начальник смены. - Мне так удобно,- ответила я и прибавила шагу. В начале смены бригадир не допускал меня до работы, но я убедила его, что хоть немного, но буду помогать бригаде в выполнении плана, и осталась. К концу второй пятидневки руки мои поджили, и я тут же отпра- вилась в аэроклуб. На аэродром теперь надо было ездить каждый день. На шахте дела шли хорошо, но вот когда я попросила перевести меня в одну утреннюю смену, так как летать предстояло каждый день, бригадир Залоев запротестовал: -Не пущу! Не имеешь права! Какой же он красивый, как бы впервые увидела я своего бригади- ра. Черные с синевой огромные глаза горят огоньками из-под пушис- тых длинных ресниц. Брови взлетели-как два крыла. Кудрявые воло- сы выбились из-под шахтерской шляпы. Высокий, статный. Уродливая спецодежда будто ему идет. А он, пока я его рассматривала, что- то еще кричал на своем родном осетинском языке и бегал взад- вперед по площадке, размахивая чеканочным молотком. Вот, думаю, по своей кавказской горячности стукнет меня молотком, а Залоев, успокоившись, примирительно говорит: -Нэ сэрдыс на мэня, добра тэбе хочу. Брось свой полеты, мо- жешь голову потэрят. Вот построим станцию, пойдешь учиться в институт на дневное отделение, в какой только захочешь, а сейчас, Аня, надо работать. -Нет, Георгий, спасибо за совет, но полеты я не брошу. И вот, отработав смену в шахте, собираемся, как на праздник, - на свидание с небом! В вагоне по дороге на Малые Вяземы шумно, весело. Поем песни. Запевает красивая белокурая девушка в синем вельветовом платье с красными пуговицами. На шее у нее шелковая косынка под цвет глаз - голубая. Это Аня Полева тоже учлет аэроклуба. Незаметно пролетает полтора часа - вот уже и к аэродрому идем пешком. За неделю, что здесь не были, позеленели лужайки. Красивы были и волнистые линии вспаханного поля. Вдоль ручья и тропинки к аэродрому сплошные заросли орешника и ольхи с золоты- ми сережками. А кое-где уже и черемуха расцвела. Виктор Кутов сбегает с тропинки и лезет в кусты - первые мне цветы. Я еще сержусь на него, но подарок, однако, принимаю. А сержусь я на Виктора вот за что. Когда был призыв Хетагуровой к девушкам, чтобы ехать на Дальний Восток, я горячо откликнулась и принялась увольняться с работы. Перестала даже посещать занятия в аэроклу- бе. Отдел кадров увольнять никого не торопился и отослал меня в шахтком к председателю Шабовте - старому шахтеру, уважаемому очень человеку. Мы его не просто уважали, а любили и шли к нему со всеми радостями и горестями, как к отцу. Когда я подала ему заявление об увольнении, он надел очки, прочитал, потом посидел молча, подумал, посмотрел на меня внима- тельно и сказал: - Я не видел твоего заявления, уходи... А вечером приехали "делегаты" из аэроклуба - Кутов и Тугуши. - Почему не посещаешь занятия? - Уезжаю на Дальний Восток, -сказала я. - А почему? - спросил Тугуши. - Ведь и наша стройка комсо- мольская и не менее важная, чем Дальний Восток. - Замуж, может, захотела выйти? Так зачем так далеко ехать? Выходи за меня, - горячился Виктор. Я стала говорить, как на уроке политграмоты, что это патрио- тический призыв, что еду я по зову партии и по велению сердца. - А почему только девушек призывают? Вам что, проще и легче осваивать тайгу, чем парням? В душе я соглашалась с ребятами, но упрямо доказывала "деле- гатам" обратное. Тем не менее на второй же день заявление об увольнении порвала и вечером пошла на занятия в аэроклуб. И вот в руках черемуха от Виктора. Отламываю малюсенький лепесточек и начинаю гадать: вместо обычного "любит - не любит", шепчу про себя: "Полечу - не полечу..." Выходит "полечу", и, радуясь, я бегу легко и свободно навстречу своему будущему... ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ. Все было чудесно в то утро - и солнце, и небо, и земля, которая пружинит под ногами, и казалось, только раскинь руки как крылья - и полетишь. А что в жизни удивительнее полета?.. Помню так. Летное поле с жаворонками - колокольчиками. В ряд выстроились наши самолеты и мы - в синих новеньких комбинезонах, осоавиахимовских шлемах с очками. Каждая группа напротив своей машины. Начальник аэроклуба принимает рапорт начлета. Все замерли. А ветерок в лицо, дышится легко, свободно. И так хорошо жить на белом свете, так радостно! И думаешь: никогда-то не будет конца ни твоей молодости, ни самой-то жизни... -По самолетам! - летит команда начальника аэроклуба. Наш инструктор - Георгий Мироевский садится в первую каби- ну, во-вторую - учлет Тугуши. Мы все очень завидуем товарищу: ему первому посчастливилось подняться в воздух. -За-апус-кай моторы! - подает команду начлет. -Выключено! - глядя на техника, стоящего около винта самоле- та, произносит инструктор. - Зальем! -Есть, зальем! - кричит техник, проворачивая винт. -К запуску! -Есть, к запуску! -От винта! -Есть, от винта! - и техник, сильно дергая лопасть - срывая компрессию, отбегает в сторону. Винт закрутился, мотор заработал, почихивая чуть заметным дымком. Инструктор выбросил в стороны руки, что означало - уб- рать из-под колес колодки. И вот самолет плавно порулил к старту. С инструментальной сумкой, колодками, чехлами мы сидим в "квадрате" и наблюдаем за самолетом. "Квадрат" - это такое место, где находятся все свободные от полета учлеты аэроклуба и техники. Каждый не сводит глаз со своего самолета.Вот наш сделал несколько кругов над аэродромом и приземляется. Все срываемся встретить его, но техник строго останавливает: - Пусть-ка одна Егорова встретить. Ухватившись рукой за дужку крыла, бегу широкими легкими ша- гами, стараясь не отстать от машины. Инструктор, не включая мотора, приказывает садиться следующему, а мы окружаем Тугуши и засыпает его вопросами. - Ну как, хорошо? - Хорошо!-отвечает, улыбаясь во весь рот. - Как хорошо?-спрашиваю я.-И ничуть не страшно? - Нет, не страшно. - А что ты видел? Тугуши задумывается: - Голову инструктора, счетчик оборотов с зеркалом, в зеркале лицо инструктора. - И больше ничего? - Ничегошеньки,- серьезно отвечает Тугуши под наш общий смех. Подошла моя очередь. - Разрешите садиться?-обращаюсь к инструктору. Мироевский кивком головы разрешает, и я забираюсь в кабину, пристегиваюсь ремнями, соединяю шланг переговорного аппарата. Стараюсь делать все степенно, не спеша, чтобы не выдать волнения. - Готова?- нетерпеливо спрашивает инструктор, наблюдая за мной в зеркало. И, силясь перекричать гул мотора, я кричу: - Готова! Через переговорный аппарат получаю указания: в полете ин- структор все будет делать сам, а я - только мягко держаться за управление и запоминать действия рулями. - Старайтесь заметить направление взлета, ориентиры разво- ротов. Взлетаем!-слышу наконец команду. В воздухе говорит один инструктор: - Старт юго-западный. Справа Голицыно, Большие Вяземы, слева - железнодорожная станция Малые Вяземы. Выполняем первый разворот. Я вся - внимание. Стараюсь запомнить, что там, внизу, не упустить бы и работу с рулями самолета... - Под нами станция Малые Вяземы. А вот здесь второй разво- рот, запоминайте, -настойчиво продолжает Мироевский. Когда мы пролетаем над пашней, самолет сильно качнуло. Я, бросив управление, ухватилась обеими руками за борта, а инструк- тор словно и не заметил моего движения. - Высота триста метров, летим по прямой. Управляйте самоле- том ! Вот этого я не ожидала. Но принимаюсь работать педалями, ручкой управления, сектором газа. Спокойно летевший в горизонтальном полете самолет начал крениться то в одну сторону, то в другую, то задирать нос выше горизонта, то опускать его-как лошадь у плохого седока. Помню, была у нас в деревне лошадка по кличке Лидочка. Ку- пили ее по дешевке, не зная ее характера. А характер у Лидочки оказался трудный. Очень она не любила работать.То не хочет везти воз - ляжет прямо в оглоблях и не встает, пока не проголодается. То задумает седока сбросить и сделает это именно тогда, когда от нее и не ждешь. Попросили как-то меня отогнать Лидочку в луга. Села я на нее верхом и поехала. Все шло сначала хорошо, но стоило мне ослабить повод, как она сразу же с рыси перешла в галоп - и понесла, понесла...Пытаюсь остановить ее, дергаю за повод, кричу: "Тпру, тпру!"- куда там! Она несет прямо на лес, а я подпрыгиваю на ее спине без седла, ухватившись руками за гриву, и ору что есть мочи: "Помогите!.." Но все напрасно. Скоро лес, и надо прыгать. Прыгнула, но но- гой зацепила за повод. Лидочка протащила меня по земле какую-то малость и остановилась... Так было и в том полете. Машина в неумелых руках не желала подчиняться. И мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем инструктор взял управление. Самолет сразу успокоился, а меня охватило отчаяние: "Все, отлеталась! Неспособная, да к тому же трусиха..."Хотелось только одного - чтобы никто не знал о моем позоре: не справилась с самолетом даже на прямой! Рушилась моя надежда стать летчиком. А Мироевский как ни в чем ни бывало говорит о третьем разво- роте, просит следить за посадочным "Т" - параллельно ли знаку идем. Закончив третий, инструктор убирает газ, и со снижением мы подлетаем к последнему, четвертому, развороту.Я держусь за ручки управления, но так, чтобы не мешать инструктору. Вот он переводит машину на планирование, затем выдерживает над землей и приземляет ее на три точки. - Все, -слышу голос в наушниках.- Приехали! Теперь рулите на стоянку. А я перевожу по-своему: "Все, отлеталась. Отчислит, как не- способную". Сам зарулив машину на место, Мироевский выключил мотор и стал вылезать из кабины. Я, отстегнув ремни, тоже неловко выбралась на крыло и спрыг- нула на землю. - Разрешить получить замечания? - спросила тихо, не поднимая головы. - Что с тобой, Егорова? Не плакать ли собралась? - Ничего у меня не вы-хо-ди-ит! - А у кого сразу выходит? -засмеялся Мироевский.- И Москва не сразу стоилась... Я - ЛЕТЧИЦА ! Первое воскресенье июня день был, как день: яркий, теплый, летний. С рассветом кое-где на горизонте еще высились причудливые дворцы белых облаков, но к началу полетов и они растаяли. Небо высветилось. Погода что надо - авиационная. Ветерок, правда, шалил немного . Но в меру . Аэродром по привычке проснулся рано . И когда диск солнца поднялся над вершинами деревьев, высокий , худой наш инструктор Мироевский уже обходил молча строй учлетов. Он почему-то сегодня придирчево осматривал нас, как солдат в строю, наше летное об- мундирование . Как всегда , как много раз до этого . И так же приветливо своим красивым, неожиданно низким голосом произнес: - Первой со мной полетит Егорова, если нет возражений. Какие уж тут возражения. Шаг из строя, и вся моя фигура выражает полную готовность. - Разрешите садится? - Садитесь... Я ловко вскочила на крыло. Затем перемахнула в кабину. Заднюю. Так положено. В передней - место учителя. - Выруливайте! Послушный У-2, переваливаясь уткой с боку на бок, порулил по жесткой траве к взлетной полосе. -Берите управление на себя!- скомандовал Мироевский. -Есть взять управление... Это был обычный совместный с инструктором полет по кругу. Привычно поднялись, привычно сели. Подрулили к месту стоян- ки. Затем место инструктора занял командир звена. И снова - в воздух. И снова-приземление. И тут удивило меня появление в неурочный час у взлетной полосы начальника летной части. Командир звена уже отстегивал привязные ремни, перекинул через борт ногу. Пора подниматься и мне. Но комзвена сделал знак рукой: сиди, мол. На добром продолговатом лице Мироевского, подошедшего к машине, - улыбка. Значит - порядок, значит - дово- лен. А тем временем к самолету уже направляется сам начлет аэро- клуба, на ходу застегивая шлем, натягивая кожаные перчатки. На- чальник летной части аэроклуба Лебедев был простой и сердечный, доброжелательный человек. Мы, учлеты, не слышали, чтобы он, даже в трудный момент, вспылил, накричал на кого-то, унизил чье-либо человеческое достоинство. Он внимательно выслушивал нас, своих подчиненных, тактично делал замечания, давал полезные советы. Читая лекции, он внушал нам, что человек в небе обучается не только летнему мастерству. В небе он формирует свой характер, свой взгляд на жизнь. Успехами своими каждый пилот обязан не столько природным задаткам и способностям, сколько умению работать. Вся ваша летная жизнь еще впереди. Так что собирайте все лучшее, что есть в вас - отвагу, выдержку, любовь к делу, и трудитесь! Только на этом пути вы сможете заслужить благодарность народа... И летчик Лебедев был изумительный. Рассказывали, что он на- гражден китайским орденом за отличную подготовку летчиков из китайцев в объединенной авиационной школе в городе Урумчи. А ка- кого мастерства надо было достичь в обучении китайских летчиков - неграмотных, не знавших русского языка, в жизни не видевших самолета?.. Мы, все курсанты, очень хотели попасть на проверку к начлету, а не к начальнику аэроклуба. "Неужели выпустят самостоятельно?" - мелькнула дерзкая, волнующая мысль. Впрочем, тут же я устыдилась ее: "И как на ум пришло такое? Ведь еще ни один учлет не летает самостоятельно.." "Что-то будет!.." - думаю, а начлет уже усаживается в первую кабину. -Произведите полет по кругу. Высота триста метров, посадка у "Т" на три точки, в ограничители,- слышу его голос через перего- ворный аппарат. Повторяю задание и запрашиваю разрешение выруливать. -Выруливайте и взлетайте! -Начлет демонстративно положил руки на борта кабины, тем самым показывая, что все я должна теперь де- лать сама, а он здесь человек почти посторонний и в управление не вмешивается. Ну что ж, сама так сама.Я ведь давно управляю машиной, просто присутствие инструктора как-то успокаивает: все-таки знаешь: случилось что - непременно поможет. Плавно увеличиваю обороты мотора и взлетаю. Делаю все так, как учили. Вот уже и последняя прямая "коробочки" - самая ответ- ственная. Планирую. Определяю высоту выравнивания. Чуть заметным движением беру ручку на себя, и самолет приземляется на три точки возле посадочного "Т". -Заруливайте! - слышу команду начлета. Когда самолет остановился, Лебедев приказал мне оставаться в кабине, а сам направился к Мироевскому. Что-то сказал ему, и тогда инструктор крикнул, чтобы в первую кабину положили мешок с песком. Делалось это для сохранения центровки самолета, когда учлет вылетал самостоятельно. Так оно и оказалось. Инструктор, заглянув ко мне в кабину, сказал: -Полетишь самостоятельно. Делай все так, как сейчас с нач- летом. Вот когда у меня пересохло во рту и вспотели ладошки! Мне хотелось поблагодарить инструктора за то, что научил летать, что выпускает в группе первой, хотелось найти много добрых и хороших слов, но, так ничего и не сказав, только шмыгнув носом, я стала натягивать на глаза летные очки раньше времени, уже не обра- щая внимание на то, как техник самолета пристраивал к сиденью мешок с песком. Сколько месяцев я ждала этих коротких слов - лети сама, этого знака высшего доверия для молодого летчика. Грезила им, на разные лады произносила и все думала, в какой обстановке оно прозвучит. И вот прозвучало... Мироевский стал помогать технику привязывать мешок с песком в первой кабине и приговаривал: - Это Егоровой, чтобы не скучно было. Меня заменит. Ну, сме- лее, летчица... Все будет в порядке... Спокойнее. - Контакт!.. - От винта! Снова пропеллер пустился считать свои обороты. Снова вздрог- нула машина. Все мое внимание сосредоточено на приборах. Инструктор Мироевский, взявшись за консоль крыла, шел рядом до исполнительного старта. И от его крепких, умелых рук через все тело самолета невидимыми импульсами передавалась мне уверенность. Вот они: ручка управле- ния, сектор газа, рукоятка магнето...Сотни раз трогала их, верте- ла. Заставляла машину выполнять сложные маневры. Но все это было под контролем старшего товарища. А теперь одна отвечаешь за каж- дое движение своего и самолета. Сама. Странное дело, если нес- колько секунд назад ответственность придавила меня, то сейчас у старта тяжести как не бывало. Развернула У-2 на взлете. Сердце бьется ровно, дышится легко четко работает мысль, память молниеносно подсказывает запрограм- мированные действия. Предельная собранность и целеустремлен- ность. Нет, полеты с инструктором даром не прошли. Машина набирала скорость... Еще мгновение и шасси оторвались от земли. Я лечу! Все шло как надо. Главное было - четко и грамотно выпол- нить все элементы полета... Многие ли люди знают, что такое полет? Скажете: миллионы. Вот сколько их переносится из города в город, с континента на континент. Но разве можно сравнить открытую кабину учебного самолета с наглухо задраенным салоном пассажирского лайнера? В нем все словно в автобусе. Стены, окна, потолок. В нем можно ходить, двигаться, не обращая внимания ни на какие атмосферные условия. Комфорт. В его условиях у вас иллюзия полета. Вы не летите, а едете по воздуху. Другое дело на учебной машине. Хотя бы на том же У-2! Здесь все отдано воздуху. Голова, плечи, руки. Опусти ладони в жесткие воздушные волны и ощутишь тугую леденящую струю. Обернись вокруг -ни кого в целом свете. Лишь небо, ты и самолет, послушный твоей, человека, воле. Он поднимает тебя все выше и выше к звездам, к солнцу. Хочешь развернуть его в сторону - развернется, хочешь опустить ниже - опустится. Ты - его господин. Счастье переполняло меня. Хотелось петь, кричать в простор. Кричать о том, что я - летчица, что я могу повелевать самолетом! Я - простая русская девчонка, девчонка с Московского метростроя. Чудо, которое показалось мне вечностью, длилось всего нес- колько минут, ровно столько, чтобы успеть совершить круг над аэ- родромом. И вот У-2 уже снова бежит по траве. Около посадочного "Т" стоит Мироевский. Он поднял вверх большой палец и сделал белым флажком какой-то знак. Сначала я не поняла, в чем дело, а потом догадалась: разрешает второй полет. Значит, все исполнила как надо. Во втором полете не было предела моей радости! Я пела, потом что-то кричала, наконец, сняв ноги с педалей, попыталась выбросить какие-то коленца и не заметила, как приблизилась уже к четвертому развороту. ...Стараюсь, очень стараюсь посадить машину как можно точнее. Мне это удается: сажусь у самого "Т" на три точки. Встречает самолет наш старшина Хатунцев. Одной рукой он ухватился за крыло, а другую держит поднятой вверх с оттопыренным большим пальцем. Я в отместку за то, что заставлял мыть хвост самолета, показываю ему язык и прибавляю обороты мотора. Самолет рулит быстрее, Ваня бежит во весь дух, сопровождая меня. И так радостно мне в эти ми- нуты, так ликует душа, что кажется, нет в мире человека счастли- вее меня! Зарулив на стоянку, выключаю мотор. Ребята, облепив самолет, задают какие-то вопросы, поздравляют, но я спешу доло- жить руководству аэроклуба о выполнении задания. - Молодец, Егорова. Летайте и дальше так, - сказал начлет и крепко пожал мне руку. В тот день из нашей группы вылетели самостоятельно трое - Хатунцев, Петухов и я. После полетов идем в распоряжение техника, и опять старшина Хатунцев "доверил" мне мыть хвостовое оперение самолета. Я не сержусь, а наоборот, сегодня с удовольствием взялся за тряпку, мыло и ведро с водой. Вечером на разборе инструктор объявил нам благодарность, а Тугуши отругал: - Почему вы смотрите в полете только на приборную доску? Где ваш объем внимания? Так летать нельзя! Вы разобьетесь сами и меня убьете. На посадке только хочу дать вам управление, гляну в зеркало, а вы смотрите не на землю, а на приборную доску. У нас ведь не слепые полеты!.. А еще надо свободнее вести себя в воз- духе, не напрягаться и не бояться. Самолет надежный, и смеясь, добавил: - История знает случай, когда наш самолет У-2 взлетел и сел без пилота. Мы все смеемся, а Мироевский вновь терпеливо расска- зывает о полете по кругу, показывает маршрут на макете, рисует на доске, затем просит Тугуши повторить все. Учлет повторяет толково. У него ведь инженерное образование. На словах получается даже лучше, чем у инструктора, а в следую- щем полете он опять смотрит на приборы. Инструктор снова застав- ляет его тренироваться на земле, в кабине самолета. И вот нако- нец лед тронулся. Тугуши догнал нас. ЛАНДЫШ. К концу июля, когда мы все вылетели уже самостоятельно, нам предложили взять на работе отпуск и выехать в лагеря, на аэрод- ром. На шахте мне никаких препятствий не чинили. Напротив, наш комсомольский "бог" Женя на всех собраниях ставил меня в пример. - Время сейчас грозное, суровое. С Запада надвигаются тучи войны. Империализм, опираясь на набравший силы фашизм, готовит нападение на страну Советов,- гневно говорил он и призывал ребят вступать в члены Осоавиахима, приобретать военные специальности. На призыв секретаря комитета комсомола откликнулись многие юноши и девушки. В том числе Алеша Рязанов - слесарь механичес- кой мастерской нашей шахты. Забегая вперед, скажу, что Алеша окончил аэроклуб, затем Борисоглебскую военную школу летчиков-истребителей и в первый же день войны начал боевой счет сбитым фашистским самолетам. Рязанов защищал небо Москвы, Сталинграда, Кубани, Прибалтики. За мужество и героизм, проявленные в боях с врагами, наш метро- строевец Алексей Константинович Рязанов дважды был удостоен звания Героя Советского Союза...Ведь как тогда было? Работали, учились, и еще учились защищать Родину. Взять хотя бы Мотю Астахову. Работая в шахте, она овладела многими специальностями прямо "на ходу". Бетонщицей, изолировщи- цей, лебедчицей, штукатуром, мраморщицей, то есть, какая специ- альность в данный момент нужнее, тем она и работала. Училась на рабфаке Метростроя и посещала курсы радисток в школе Осоавиахима. В апреле 1942 года было принято постановление Государствен- ного Комитета Обороны (ГКО) о призыве на военную службу женщин. В начале в войска связи, следом за первым постановлением было принято следующее - о призыве девушек в Военно-Воздушные Силы. Далеко до принятия этих постановлений Мотя Астахова была уже на фронте тяжело ранена в грудь... Получилось так. В глубокий тыл противника забросили группу разведчиков в составе восьми человек. Семь мужчин и одна девушка - радистка - Мотя Астахова. Разведсводки, посылаемые Астаховой на Большую землю, шли ре- гулярно, но вот однажды связь оборвалась... Фашисты напали на след разведчиков, окружили и, казалось, выхода нет, но смельчаки с боем вырвались из кольца и устремились вперед. Шальная пуля, посланная фашистами вслед беглецам, догнала Мотю. Тяжело ранен- ная радистка упала вместе с рацией в глубокую воронку от бомбы. Товарищи успели только оставить Астаховой фляжку с водой, заб- рать у нее рацию и прикрыть девушку хворостом, оказавшимся под рукой. Десять дней не могли придти к тому месту, где оставили ра- дистку, а когда пришли, то к великой радости, Астахова оказалась на месте, живой, но была в тяжелом обморочном состоянии. Все это происходило на территории Литвы. Разведчики соорудили тогда носилки и понесли своего боевого товарища на ближайший хутор к крестьянке, с которой у них была уже договоренность. Хозяйка хутора, когда увидела израненную девушку, закрести- лась, заплакала и вытирая фартуком слезы, стала что-то причитать на своем языке. Затем показала на верх сарая, где в сене была устроена ниша. Разведчики понимали, что грозит хозяйке хутора, если у нее фашисты обнаружат разведчицу, да и сама литовская женщина все это знала, но по-матерински приняла радистку. Какими-то травами, примочками лечила мужественная крестьянка разведчицу... Наконец, Мотя стала поправляться, чем искренне радовала свою спасительницу. Под Новый год за Астраховой пришли товарищи по разведгруппе. Горячо поблагодарили разведчики хозяйку хутора за спасение по- павшей в беду русской девушки. Как при встрече, прощаясь, простая литовская крестьянка горько плакала и целовала Мотю. И опять на Большую землю полетели разведсводки "Ландыша" - такой у радистки был позывной. После войны Астахова вернулась на родной Метрострой. Вышла замуж. Родила, а затем и вырастила сына, продолжая работать на Метрострое. А о том, как она воевала, как сумела выстоять и вы- держать, вернее выжить, попав в такую страшную беду, не любила вспоминать. Обычно, когда ее спросишь, Мотя отвечала смеясь: -Я же русская, славянка. Помните, как у Некрасова: Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет... И все же, однажды поведала она мне: "Лежа на дне воронки от бомбы - это я после узнала, а так просто в яме, на дне которой была вода, - все мое внимание, все мои силы были направлены на то, чтобы не потерять сознание и не выдать себя стоном. Я знала, что кругом фашисты и мне было очень страшно, да и очень болела грудь..." Много лет спустя, командир отряда разведчиков, в котором служила Астахова, надумал писать воспоминания и стал собирать материал. Работая в архиве, он наткнулся на интересные данные о "Ландыше". Оказывается, что радистка Астахова за годы войны пе- редала по своей рации столько разведсводок, что ей, по статусу, положено было присвоить звание Героя Советского Союза. А у Моти всего-то был один орден - "Отечественной войны". Последний раз я видела Матрену Никифоровну в Доме культуры Метростроя, выступающей перед молодежью. Она вышла на сцену- ху- денькая, небольшого росточка, с копной русых волос, в красивом синем костюме цвета ее глаз и со смущенной, но обаятельной улыб- кой на лице. С трибуны она говорила о том, что женщине не свойственно брать в руки оружие. Женщина - мать, продолжательница рода чело- веческого, хранительница очага. А потом Матрены Никифоровны Астаховой не стало. Не стало нашей русской мадонны, которая поло- жила на алтарь Отечества всю свою волю, храбрость, силы, разум, молодость. Но жизнь продолжается. Ее сын Владимир, окончив МИИТ - тоннельный факультет, работает инженером на метрострое, там, где трудилась его мать. Подрастают внуки... Жизнь продолжается! ПРИДАНОЕ Однако вернемся опять на шахту 84-85, что у стадиона "Динамо" в Москве. Я быстро оформила отпуск. Получив деньги, почти все отослала маме в деревню и написала в письме, что еду в лагеря, а в какие - не объясняла. В лагерях распорядок дня нам установили армейский. Подъем, физзарядка, уборка палаток, завтрак - если полеты во вторую сме- ну. Когда в первую, то подъем еще затемно, а начало полетов - с зорькой. Вскоре мы все отработали полеты по кругу и приступили к самому интересному - пилотажу. Опять штудируем "Наставления по производству полетов", где сказано, что цель фигурного пилотажа - научить пилота полностью использовать летное качества самолета. Это помогает в совершен- стве овладеть маневром машины, необходимым летчику в боевой работе. Летаем на пилотаж пока что на земле. Инструктор Мироевский держит в руках модель самолета и разбирает с нами все элементы полета: куда смотреть, что видеть, как действовать рулями не только по направлению но и по темпу, размаху движений. - Егорова, - спрашивает он, - что это за фигура - "мертвая петля"? - Петля, - отвечаю я, - это замкнутый круг в вертикальной плоскости. - Молодец. Садись, - подбадривает Мироевский и шутливо обра- щается к Петухову: - А что же такое штопор - с чем его едят? Иван встает степенно, сгоняет за спину сборки комбинезона, опускает руки по швам, серые глаза его загораются, и он начинает: - Штопором называется быстрое вращение самолета по крутой спирали со снижением. Возникает при потере скорости самолета. Штопор как фигура не имеет самостоятельного значения. Но при тренировках обязателен для всего летного состава. Ваня с детства привык делать все добротно, с чувством собс- твенного достоинства. Родился он в крестьянской семье под Воло- коламском. А приехал как-то в Москву к старшей сестре на канику- лы, да так и остался у нее. Он окончил школу, затем ФЗУ. Ваня - мастер на все руки. Со своим закадычным дружком Костей Рябовым из автолома они собрали автомобиль. Так что на аэродроме у нас бочки с бензином стали подвозить к самолетам не на подводе, а на автомашине. - Штопор необходимо научиться делать для того, - продолжает Петухов, - чтобы выработать у каждого летчика уверенные навыки вывода самолета из непроизвольного вращения, которым может за- кончиться любой элемент полета при неправильном его выполнении. - Тугуши! А что вы знаете о бочке? - спрашивает Мироевский. - Это двойной переворот через крыло в горизонтальной плос- кости. Вывод в направлении ввода, - отчеканивает на одном вдохе учлет, - но на нашем самолете У-2 "бочку" не сделаешь - скорость мала. Тугуши, как научился летать, переменился. Когда у него не получалось с полетами, он ходил поникший, без улыбки, даже чер- ные глаза его тогда казались бурыми. А теперь Тугуши весь сияет На аэродром приезжает в белой рубашке с галстуком. Серый ковер- котовый осоавиахимовский костюм тщательно отутюжен, ботинки на- чищены до блеска - на них даже аэродромная пыль не садится. Поб- рит Тугуши до синевы, глаза сверкают! Мы между собой начали на- зывать его грузинским князем. - А вот иммельман как выполняется? Кутов! - дотошно выспра- шивает инструктор. Виктор Кутов, кареглазый паренек с нежным, как у девушки, лицом, показывает порядок выполнения этой сложной фигуры. Виктор работает на мраморном заводе Метростроя и учится в вечернем тех- никуме. Он очень любит читать, пишет стихи и собирает книги. По- купает он их обычно в двух экземплярах. Один - себе, другой - мне. Мне-то негде хранить книги, и я отношу их в нашу шахтную библиотеку. Иногда в дарственной книге я обнаруживаю стихи, на- писанные от руки. Автор их - Виктор Кутов. Я бережно беру стихи из книжки, когда нет никого рядом, читаю, перечитываю, складываю в сумочку, а в общежитии прячу подальше, в свою заветную шкатул- ку... Но вот и теория, и самостоятельные полеты по кругу, и назем- ная подготовка пройдены. Нас уже допустили в "зону" - на отра- ботку пилотажа. Виражи, мертвые петли, штопор из красивых терми- нов учебников становятся реальными показателями нашего мастерст- ва. А мы неудержимо стремимся дальше - как можно лучше овладеть искусством самолетовождения. Виктор Кутов и Тугуши стали моими постоянными спутниками, даже в столовой старались сесть за мой стол. Виктор мне нравился, а вот Тугуши - нет, хотя он старался изо всех сил угодить мне, пытался даже льстить: "Ты, Аня, будто родилась в машине, даже завидно. В первый раз поднялась самосто- ятельно в воздух и никаких замечаний не получила. Да что там за- мечания, самолет в твоих руках, Аня, как конь объезженный. А ме- ня ни черта не слушает". Я промолчала, да и что я могла ответить - если бы это высказал Виктор...Настроение у всех бодрое, при- поднятое: каждый день открывает что-то новое. То и дело слышишь: - А знаешь, я на "мертвой петле" чуть не сорвался в штопор! - Да не виражи у тебя получаются, а "блинчики". - Ну и пикирнул сегодня Витя!.. И вот однажды идем со старта, как всегда, строем и во всю силу легких поем свою любимую: Все выше, и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц... Вдруг кто-то из ребят перебивает: - Смотри-ка, братцы, что это в девчачьей палатке краснеет? Песня оборвалась. Все еще издали начали рассматривать нашу палатку с поднятыми боками. А подойдя ближе, увидели, что моя армейская койка застелена сверху роскошным красным стеганым оде- ялом. Рядом на табуретке сидит женщина - моя мама. - Братцы, вот это приданное !..- все дружно захохотали. Старшина тогда разрешил мне выйти из строя. Я наспех поздо- ровалась с мамой и выпалила: - Ну зачем ты привезла одеяло? На смех людям!.. - Дочушка, так ведь тебе холодно под солдатским-то. Как чуя- ло мое сердце. - Мне, как и всем, нисколечко не холодно! И забери ты его, пожалуйста, обратно, а то меня совсем засмеют. Но тут подошел мой инструктор, познакомился с мамой, полюбо- вался одеялом и сообщил, что я хорошо летаю, а скоро буду пры- гать с парашютом. -Как летает? - воскликнула мама и встала с табуретки, бес- сильно опустив руки. Удивился и Мироевский: - Почему же ты, Егорова, не написала матери, что учишься ле- тать? Я промолчала, а мой инструктор стал объяснять маме, по воз- можности популярно, что же это такое - самолет У-2. - Не волнуйтесь за дочку! Наш самолет совершенно безопасен - ну как телега. Только телегу везет лошадь, а у самолета мотор в несколько лошадиных сил. А вот что одеяло привезли - это хорошо, по ночам-то мерзнут все: лес близко, речка... Мама успокоилась и доверительно обратилась к инструктору: - Уж вы приглядите за ней, сынок, а то она у меня какая-то взбалмошная: то под землей выдумала работать, то в небо полез- ла... - Хорошо, мамаша, хорошо. Будет полный порядок. Не беспокой- тесь за дочку. В тот же день мама уехала в Москву. Одеяло осталось у меня, но, правда, довольно часто стало пропадать. Раз в дождливую по- году я решила его разыскать и нашла в палатке у ребят: завернув- шись в него, как в спальный мешок, крепко спал Лука Муравицкий... ЛУКА МУРАВИЦКИЙ И АНЯ ПОЛЕВА. В шестнадцать лет приехал Лука в Москву к родному дяде. Дядя расспросил племянника о здоровье родителей, о родной деревеньке, затерянной в белорусских лесах, о братьях, сестрах и племянниках. Затем, не жалея времени, повел он племянника показывать дос- топримечательности столицы и как бы между прочим спросил: - Ты, Лукаша, где хочешь учиться? В школе или в ФЗУ - спросил так, как будто вопрос уже решен - оставаться Луке в Москве, а не ехать обратно в деревню. - Пойду в ФЗУ, - ответил паренек, - получу профессию, а там видно будет... Шло время Лука уже работал проходчиком в шахте Метростроя, учился в аэроклубе. По окончании программы он был направлен вмес- те с Рябовым, Харитоненко, Петуховым Вильчиком, Хатунцевым, Кутовым и другими аэроклубовцами в Борисоглебскую военную школу летчиков. После училища младший лейтенант Лука Захарович Мурав- ицкий служил на Дальнем Востоке. Война застала Муравицкого в Московском военном округе. Он участвовал на своем "ястребке" в воздушных боях на дальних под- ступах к столице, а затем - под Ленинградом. Командира звена Муравицкого отличали не только трезвый рас- чет и храбрость, но и готовность идти на все, чтобы одержать по- беду над врагом. Самолетов в начале войны у нас было мало и как-то Муравицкому пришлось лететь одному - прикрывать железно- дорожную станцию под Ленинградом, где шла разгрузка эшелона с боеприпасами. Истребители, как правило, летали парой, а тут - один... И странностью казалось всем, что Лука на каждом своем "ястребке" белой краской выводил по фюзеляжу "За Аню". Командо- вание приказывало Муравицкому стереть надпись, но опять перед вылетом в бой на фюзеляже самолета по правому борту -"За Аню"... Никто не знал, кто же это такая Аня, о которой Лука помнит, даже идя в бой... Однажды прямо перед боевым вылетом командир полка приказал Муравицкому немедленно стереть надпись и больше такое, чтобы не повторялось! Тогда - то Лука и рассказал командиру, что это его любимая девушка, которая вместе с ним работала на Метрострое, училась в аэроклубе, что и она любила его, собирались поженить- ся, но... Она разбилась, прыгая с самолета. Парашют не раскрыл- ся... Пусть она не в бою погибла, продолжал Лука, но готовилась стать воздушным бойцом, защищать Родину. Командир смирился. В этом вылете все шло спокойно. Лейтенант зорко следил за воздухом в районе станции, но как усмотришь, если над головой многослойные облака, дождь. Когда Муравицкий делал разворот над окраиной станции, в промежутке между ярусами облаков он увидел немецкий бомбардировщик. Лука резко увеличил обороты мотора и помчался наперерез "хейнкелю-III". Атака лейтенанта была неожи- данной и на "хейнкеле" не успели открыть огонь, как пулеметная очередь прошила бомбардировщика и тот, круто снижаясь, стал уди- рать. Муравицкий догнал гитлеровца, вновь открыл по нему огонь и вдруг пулемет замолчал. Летчик сделал перезарядку, но, видимо, кончились боеприпасы. И тогда Муравицкий решил таранить врага. Он увеличил скорость самолета - "хейнкель" все ближе и ближе. Вот уже видны в кабине гитлеровцы, не уменьшая скорости, Мура- вицкий приближается почти вплотную к фашистскому самолету и вин- том ударяет по хвосту. Рывок и винт истребителя рассек металл хвостового оперения "хейнкеля-III"! Самолет противника врезался в землю за железнодорожным полотном на пустыре. Лука тоже сильно ударился головой о приборную доску, прицел и потерял сознание. Очнулся - самолет падает к земле в штопоре. Собрав все силы, летчик с трудом прекратил вращение машины и вывел ее из крутого пикирования. Лететь дальше он не мог и пришлось ему посадить ма- шину у станции... Подлечившись, Муравицкий вернулся в свой полк. И снова бои. По несколько раз в день вылетал в бой командир звена. Он рвался в бой и опять, как до ранения, по фюзеляжу его истребителя было тщательно выведено: "За Аню". 22 октября 1941 года, через четыре месяца после начала войны Лука Захарович Муравицкий за образцовое выполнение боевых зада- ний, за мужество и отвагу был удостоин звания Героя Советского Союза. В какой-то из армейских газет я прочитала стихи М.Мату- шевского в честь Луки. Старший лейтенант Муравицкий ---------------------------- Если быстро растворился вражеский клин, Пулеметы теплы от стрельбы, И от сбитых горящих фашистских машин Возникают на небе столбы, И в испуге меняющий курс "мессершмит" Не вступает в решительный бой, А простроченный "юнкерс" как свечка горит, Оставляя дымок за собой, И подстреленный "ворон" лежит вдалеке, Винт отрублен и корпус пробит, - Значит, в первом звене на своем "ястребке" Муравицкий в атаку летит. 30 ноября 1941 года летчик-истребитель командир звена Герой Советского Союза Лука Захарович Муравицкий геройски погиб, защи- щая Ленинград... ПРЫЖОК В ПРОПАСТЬ ...Но это еще все впереди. А пока работаем на Метрострое, летаем в аэроклубе - пилотируем в зонах неподалеку от аэродрома, выполняем полеты по маршрутам. В нелетную погоду мы изучаем устройство парашюта, его уклад- ку и правила прыжка. Предстоит постичь и это - возможно, приго- дится... Все очень просто в изложении инструктора парашютиста Владимира Антоненко. Но когда время пришло прыгать - ночь я спа- ла беспокойно На утро погода выпала ясная - значит, прыжки состоятся. Пом- ню, надела я парашют, зарядила его, то есть натянула тугие ре- зинки, прицепила их прочными крючками к петлям клапанов. Инс- труктор проверил "зарядку", а медсестра Ира Кашпирова - пульс, и тут начало что-то у меня "шевелиться" и болеть в груди... Иду к самолету по-медвежьи, парашют связывает движения. Не- ловко взбираюсь на крыло и устраиваюсь в переднюю кабину, в зад- ней - летчик Николай Лазарев. Взлетаем, набираем высоту 8ОО метров. - Приготовиться! - слышу голос летчика. - Есть приготовиться, -отвечаю я, суетливо вылезаю на плос- кость и, держась за стойку, смотрю вниз. Ой, как страшно! Хочется обратно в кабину, и я, наверное, залезла бы, но летчик убрал газ, крикнул: - Пошел - и легонько подтолкнул меня. - Есть пошел! - кричу и прыгаю в "пропасть"... Дальше действую, как учили. Дергаю за кольцо, но почему-то кажется, что тросик не вытягивается и хлопка не будет, а, зна- чит, и парашют не раскроется. Вдруг сильно встряхивает, над головой раскрывается белоснежный купол, а я сижу как в кресле, на ремнях. Вокруг удивительная ти- шина, но меня охватывает безудержная радость, и я не то пою что-то, не то кричу. Но вот земля уже близко. Я поджимаю немного ноги и падаю на правый бок - все по правилам. Затем быстро встаю, отстегиваю парашют, гашу купол и начинаю его собирать. Тут подоспевают ребята, помогают мне, и мы дружно договариваемся прыгать еще и еще. Уж очень большое удовольствие! После прыжка чувствую и землю как-то по особенному и себя тоже. Появилась какая-то уверенность, что все могу. Невольно вспомнились стихи нашего метростроевского поэта Сергея Смирнова: И, впервые выйдя из забоя, Вытер лоб, который был в росе, И впервые землю под собою Ощутил во всей красе. Это чувство было, как находка, Я впервые шел не семеня - Крупная, хозяйская походка Стала появляться у меня... Осенью, когда учебная программа на самолете У-2 была закон- чена, к нам на аэродром приехала государственная комиссия НКО (Наркома Обороны). Вначале экзаменовали по всем теоретическим предметам, затем стали проверять технику пилотирования. Все мы пилотаж в зоне выполнили на отлично. Комиссия осталась вполне довольна. Настало время расставаться и нам с лагерем, аэродромом, инс- труктором, товарищами. Было радостно и чуточку грустно. Радостно, что обрели крылья, а грустно - расставаться ведь всегда груст- но... Я по-прежнему работаю на шахте, после работы открываю библи- отеку, расположенную в шахтной столовой. Вместо стеллажей для книг - буфеты, и я сижу за ними как буфетчица и выдаю духовную пищу - книги. Через месяц выпускной вечер аэроклубовцев. В театре на Малой Бронной мы вновь собрались вместе. Все принаряженные. Ребята да- же галстуки надели. Доклад делал начальник нашего аэроклуба Гюбнер. Он сообщил, что большинство ребят, окончивших аэроклуб, направляются в военные школы летчиков-истребителей, и вдруг нес- колько торжественно, повысив голос, а может быть, мне просто по- казалось, объявил: - Есть и одна "женская" путевка. В Ульяновскую школу летчи- ков Осоавиахима. Ее мы решили предоставить... Анне Егоровой. От неожиданности и радости у меня перехватило дыхание. Неуже- ли мечта, которую вынашивала, осуществится?.. В перерыве меня все поздравляли, а я все еще не верила, боя- лась верить, что так будет. Поверила только тогда, когда получи- ла направление в школу и проездные документы до Ульяновска. Среди провожающих выделялась красивая девушка в красном бе- рете, красном шарфе, перекинутом небрежно через плечо за спину, а другим концом развевающимся на груди. Одета она была в черное пальто, а на ногах туфли на французском каблуке. Вздернутый но- сик и голубые глаза придавали лицу веселое выражение. Это была Аня Полева. Она также как и я прошла летную подготовку в нашем метростроевском аэроклубе. Аня по-хорошему завидовала мне, уезжающей в летное училище, и говорила, что обязательно продолжит полеты в тренировочном от- ряде аэроклуба и также добьется путевки в Ульяновское училище. - А как же Лука? - Что Лука? Он уехал в училище. Я тоже буду учиться, а когда "выйдем в люди" обязательно поженимся... В аэроклубе все знали о большой любви между Аней Полевой и Лукой Муравицким. Они не скрывали своей любви, она была у всех на виду, при полной открытости и гласности. Аня работала в шах- те камеронщицей, а Лука с отбойным молотком и перфоратором - проходчик. Он бывал в ее семье в Лоси - в Подмосковье, а она у него, жившего у родного дяди. Везде бывали вместе. Конечно, здо- ровый буреломный шахтер часто злился на " недотрогу". Лука жало- вался Виктору Кутову, что вот "верчусь" около нее более трех лет и никак не уговорю пойти за меня замуж. Правда, за эти годы она из меня кое-какую дурь выбила, вроде как подготовила к своей жизненной линии. Вот и летчиком стал из-за нее... - Понимаешь,- говорила Аня, - я не могу теперь без неба, без аэродрома, его бензинового воздуха, - и, смеясь добавляла, - я больна полетами и Лукашкой! - Понимаю, понимаю,- отвечала я ей. Мы нежно с ней распрощались и не знала я того, что через год Анны Полевой не станет... СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ Отлучили меня от неба в Ульяновском летном училище, порушили мечту. Обманула радуга... Секретарь горкома комсомола, куда я обратилась, долго мол- чал. Потом потер руки, почесал затылок, причесал пальцами рук ежик русых волос и горячо воскликнул: - Придумал, Егорова! Пойдешь работать пионервожатой в трудко- лонию НКВД для малолетних правонарушителей. Будешь там до оче- редного набора в училище. За это время все утрясется, брата тво- его обязательно освободят, и ты поступишь опять. Начальником ко- лонии хороший человек - он поймет. А впрочем, идем к нему... Так я поселилась при колонии в маленькой комнатке деревян- ного дома. Колония занимала большое трехэтажное здание из крас- ного кирпича, почти в центре города на Базарной площади. К дому примыкал большой двор с сараями и мастерскими. Все ребята четыре часа учились в классах и четыре часа работали тут же во дворе, в мастерских. Конечно, трудно было из малолетних преступников создать кол- лектив. Каждый из детей, а там были от восьми до шестнадцати лет, имели за плечами преступление. В каждой группе был свой "во- евода". Вот я и решила начинать с него. Но, как его выявить? На- чала с того, что просто ходила, смотрела, слушала. Приходила в класс, садилась за последнюю парту и наблюдала, а там в задних рядах шла своя жизнь. Тетрадки, выданные учительницей русского языка для диктанта, молниеносно превращались в карты и тут же шло "сражение". Проигрывали все, вплоть до обеда. В столовой можно было наблюдать такую картину: один, объедаясь, съедал нес- колько обедов, а у проигравших текли слюни... Дом, в котором размещалась колония, был с калориферным отоп- лением, и вот по ночам, после отбоя, часть ребят уходила в под- вал и там среди котлов со свечкой играли в карты. Воспитатели че- го только не предпринимали: и заколачивали подвал, и закладывали кирпичом, и уговаривали, и стращали - отвадить от подвала долго не удавалось. Выдали одной группе новые бушлаты. На второй день уже часть их была продана на "толкучке", которая находилась неподалеку от колонии. Ухитрились спуститься со второго этажа на простынях вниз, на улицу - продали бушлаты и купили водки. Напи- лись, переломали в спальне все кровати, стол, тумбочки, выпусти- ли пух из подушек, забаррикадировали дверь. Пришлось вызывать пожарную команду и водой из брандспойта усмирять мятежников. После этого "бунта" часть отправили в колонию более строгого режима, а остальных бунтарей расформировали по разным группам. На мое предложение записаться в кружки: стрелковый, авиамодель- ный, мореходный - никто даже бровью не повел. Присмотревшись еще и еще раз, посоветовавшись с воспитателя- ми, учителями, я отобрала восемь мальчишек из разных групп и по- вела во Дворец пионеров, который в Ульяновске был просто замеча- тельный. А там, по моей договоренности заранее, приняли нас как старых, хороших друзей. Лед тронулся. Затем повела ребят в бронетанковое училище и авиотехническое. Везде встречали нас заинтересованно: показывали, рассказывали и даже стали нашими шефами. К нам зачастили курсанты-танкисты и авиамеханики. Они-то, как я теперь понимаю, и зажгли огоньки в душах трудных ребят. К концу третьего месяца моей работы пионервожатой был создан первый отряд юных пионеров. Впервые во дворе колонии прозвучал пионерский горн, забил барабан и тридцать мальчишек в красных галстуках, со знаменосцем и ассистентами промаршировали мимо импровизированной трибуны, вышли за ворота и влились в ряды пер- вомайской демонстрации ульяновцев. Когда дела наши более или менее наладились, пришел приказ, запрещающий всякую пионерскую деятельность в колониях несовер- шеннолетних правонарушителей. И я уволилась. Дополнительного набора в летном училище еще не было. Жить продолжала при колонии. Работать поступила на военный завод имени Володарского за Волгой. Начальник отдела кадров спросил: - Кем у нас хотите работать? Я ответила, что прошу принять меня на любую работу, а спе- циальность у меня строительная - арматурщица, чеканщица... - Пойдешь в бухгалтерию счетоводом! - Но я никогда не работала на счетной работе. - Ничего, научишься, - сказал кадровик и добавил, как бы раздумывая:- В цех послать тебя - там работа по сменам, да и за- работок будет первые три месяца ученический, а в бухгалтерии - в одну смену и оклад постоянный. Тебе же учиться надо. Придешь к главному бухгалтеру и скажешь, что работала раньше счетоводом. - Я не сумею работать в бухгалтерии, - повторяла я. - Сумеешь! Сумеешь! - И оформил счетоводом. Когда пришла к главному бухгалтеру, он спросил меня, каким я счетоводом работала? - Как каким? - удивилась я. - Ну, по учету или по расчету? - По учету, - бойко ответила я, помятуя наказ кадровника. - Вот и хорошо. Пойдете в транспортный отдел к старшему бу- хгалтеру. В бухгалтерии транспортного отдела мне тут же предложили при- няться за работу и указали стол, за которым я буду сидеть. - Подсчитайте, пожалуйста, перечни, - бухгалтер протянул мне пачку исписанных цифрами листов. Но как считать, на чем? Передо мной лежали счеты, стояла какая-то машинка. Кругом все бойко щелкают костяшками, а я ведь совсем не умела считать. И все же к обеду я все листы подсчитала, правда, не на счетах, а на бумажке, чтобы никто не видел, как я считаю в выдвинутом ящи- ке стола. В обеденный перерыв все пошли в столовую. Звали и меня, но я отказалась и решила поговорить с М.М.Борек - бухгалтером по уче- ту, сидящей со мной рядом. Как только все ушли, а Мария Михайлов- на обедала часом раньше, чтобы отдел не пустовал, я обратилась к ней. - Мария Михайловна, пожалуйста, объясните мне, как считать на счетах, и что это за машинка стоит передо мной? Мария Михайловна удивленно взглянула на меня через пенсне. - Это арифмометр. Но как вы будете работать, не имея специ- альной подготовки? Я молчала, да и что могла сказать! - Вот что, будем заниматься в обеденный перерыв и после ра- боты час, а сейчас я вам объясню на счетах сложение и вычита- ние... С тех пор прошло очень много лет, но до сих пор я с благо- дарностью вспоминаю Марию Михайловну Борек - потомственную ле- нинградку. Она научила меня бухгалтерскому учету, всячески под- держивала, оберегала. Она вовлекла меня и в общественную работу. Но как только я узнала о дополнительном наборе в училище, - тут же отнесла заявление в приемную комиссию. На предварительной беседе в приеме мне было отказано. - В прошлый набор ты скрыла, что твой брат враг народа, а теперь опять хочешь пролезть в училище? Нас не проведешь - мы бдительные... СПАСИ, ГОСПОДИ, ОТ НАПРАСЛИНЫ! И опять я ехала в поезде Ульяновск-Москва. В общем вагоне было очень людно, накурено. Плакали дети. На самой верхней полке вздыхала я о своем любимом брате и порушенной мечте. - Умаялась сердешная, целый день вздыхает, в рот росинки ма- ковой не взяла и не встает, - говорил пожилой, приглушенный голос с нижней полки. - Может, хворь какая одолела?- высказывал свое мнение мужчина с лысиной по всей голове. - Известно, какая - любовная, - противно хихикнул чей-то визгливый голосок. "Много ты понимаешь, - подумалось мне и я от- вернулась к стене, а голову накрыла пальто. - Какой же это враг народа мой брат? Да ведь брат - сам народ..." Нас у родителей было шестнадцать человек детей - восемь умер- ло, восемь осталось в живых. Нужда заставляла отца приниматься за отхожий промысел. Он работал то возчиком - возил рыбу из Осташко- ва, с Селигера, то ездил в Торжок за огурцами. А были годы, когда и в Петрограде работал на красильной фабрике. Мерз отец в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Вернулся он после всех этих баталий больной и в 1925 году умер - сорока девяти лет от роду. Васе, самому старшему из братьев, очень хотелось учиться. Но, окончив четыре класса Сидоровской школы, по решению семейного совета, пошел в "мальчики" к портному. Отец тогда сказал так: - Давай, мать, продадим овцу, и я отвезу Ваську в Питер. Попрошу там Егора Антоновича замолвить словечко у хозяина. Гля- дишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возмож- ности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. - И дальше он обратился к сыну: - Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай. И Вася выбрал - портного. До самой Октябрьской революции учился мой брат. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое- как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что вы- живет Вася или нет - одному Богу известно. Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой - длинного, худого, наго- ло постриженного. Дома Вася прожил недолго - поступил работать на железную дорогу в Кувшинове. А спустя какое-то время рабочие выдвинули его продавцом в свой магазин. В стране разруха, голод - продавцами выбирали самых надежных, тех, кому верили. А потом Васю перевели во Ржев, затем в Москву. Обычная биография рабочих парней тех лет: работал, учился на рабфаке, стал коммунистом. Затем уже он окончил Плановую академию, Комвуз. Рабочие фабрики "Москвошвей N5" избрали Василия своим депутатом в Моссовет. "Начальник плано- вого отдела Наркомвнутторга СССР - какой же это враг народа? - думала я, перебирая всю жизнь любимого брата. - Клевета! Напрас- лина!" Да, напраслина. И я вспоминала, как мама молилась Богу, стоя на коленях перед иконостасом, как вначале перечисляла все наши имена - своих детей, - прося у Бога нам здоровья и ума, а потом каждый раз в конце молитвы повторяла: "Спаси их, Господи, от напраслины!" Тогда в детстве я не понимала этого слова, а сейчас оно обнажилось передо мной во всей своей страшной наготе ... Как медленно движется поезд. Но мне, подъезжая к Москве, стало все как-то безразлично. Куда и зачем я еду, к кому? Вот и Москва Город моей комсомольской юности. Именно здесь неожиданно круто повернулась моя судьба, накрепко связав деревенскую девушку с го- родом и небом. Москва встретила пасмурным, дождливым днем. В этот раз меня здесь никто не встречал, никто не ждал. С вокзала я позвонила на квартиру брата Василия. Ответила его жена - Катя. Узнав мой голос, разрыдалась и долго не могла выговорить слова. Немного успокоясь, спросила: - Ты где сейчас, Нюрочка? - На Казанском вокзале. - Жди меня у главного входа, я сейчас приду. - И вот я стою - жду. Прошел час, другой... И вдруг я заме- тила плохо одетую, с поникшим взором женщину. - Катя!? Оказалось, что она искала меня, одетую в военную форму, а я ее красавицу - смолянку с пышной прической, с блестящими синими глазами и гордой статью... Опять были слезы. Она схватила меня за руку и повела в глубь вокзала. Мы нашли свободную скамейку, сели и Катя рассказала, что Васю судила "тройка", приговорила к десяти годам заключения, приписав ему шпионаж и связь с англий- ской разведкой. Его статья в "Экономической газете" была, якобы, перепечатана англичанами и этим он выдал какую-то государствен- ную тайну... - Десять лет! За что? - всхлипывая, говорила Катя.- Нюрочка, родненькая, ты, пожалуйста, больше мне не звони и не заезжай. Я сегодня только на минутку забежала в квартиру за Юркиными вещич- ками. Мы с ним теперь кочуем по знакомым, хотя многие нас боят- ся... А я боюсь, что меня дома могут арестовать... Что тогда будет с Юркой? - плакала Катя. Плакала и я. Мы расстались... Куда мне было податься? К Виктору в авиачасть? - ни за что в таком-то виде... В аэроклуб? - Нет! На Метрострой? - Нет! Под сожалеющие взгляды, чтобы все напоминало о самом счаст- ливом времени, о дерзновенных мечтах, чтобы каждый намек о прошлом травил душу? Нет! Может, потом, а сейчас?.. Куда глаза глядят! Вот в расписании поезд, который довезет меня до брата Алексея. Значит в этот город... Поезд плелся, спотыкаясь на каждом полустанке, и от того ко- леса отстукивали не весело, а тоскливо: "пло-хо те-бе... пло-хо те-бе"... В городе Себеж брата не оказалось, его перевели на новое место службы. Переночевала я там у соседей, а утром опять в путь. Денег в кошельке у меня оставалось только двенадцать рублей. Не хватало двух рублей до городка, где работал мой брат Леша. Ничего. Купила билет на все деньги, а то, что одну станцию не доеду - не беда - дойду. Еду опять в общем вагоне и опять на верхней полке. Чтобы не плакать, прислушиваясь к стуку колес: "ку-да ед-шь... ку-да ед-ешь...", а затем колеса сменили свою "песню" на другую: "Где-е твоя во-ля, где-е твоя во-ля..." Воля, воля... Неужели у меня ее нет? Если есть, то почему я лежу вот так- пластом на полке и ничего не хочу предпринять? По- чему не борюсь за свое право летать?.. Вспомнились слова любимого всей молодежью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Саши Косырева: "Ни когда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо иди- те вперед..." - Смело и гордо идите вперед! - повторила я, и в этот момент состав вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановил- ся, словно предоставил мне право выбора. - Где это мы стоим? - свесив голову вниз, спросила я. - Чай Смоленск, - ответил мужчина. - Сколько стоим? - Минут тридцать, не менее... Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и - к выходу. Мужчина, сидевший на нижней полке, переглянулся с попутчиком и произнес сочувственно: - Как есть не в своем уме... На что тот заметил: - Может стибрила что? - Тьфу ты, окаянный, - старушка сплюнула с досады, - зачем напраслину наводишь?.. " САМ " Поезд ушел. В то время, когда он вильнул за последний смо- ленский семафор, я подходила к зданию обкома комсомола. Зимний рассвет едва только начинал подсинивать белые стены домов древ- него города и, естественно, обкомовские двери были на запоре. Потолкавшись у входа и сильно продрогнув, я пустилась трусцой по улице. Добежала до афишной тумбы. Затем обратно. И так несколько раз, пока приятное тепло не растеклось по всему телу. А время шло. Город постепенно менял окраску, синие тона сменились розо- выми. Начинался день. Вот уже где то совсем рядом прогромыхал первый трамвай, прогудел первый грузовик. Открылась и заветная дверь. Вместе с первыми посетителями ворвалась в обком и я. Су- нула голову в одну комнату, в другую - не то. - Где тут у вас секретарь помещается? - требовательным голо- сом спросила я у какого-то тщедушного парнишки в очках, важно шествовавшего с большущим кожаным портфелем по коридору. Тот глянул удивленно на меня по верх очков: кому это сразу "сам" потребовался? Но, уловив в моем лице и взгляде настойчивость, выяснять не стал, а просто сказал: - Там, за углом обитая черным дерматином дверь... Маленькая пухленькая секретарша грудью преградила мне ту дверь, но и тут не то мой вид, не то взгляд, не то рост застави- ли ее уступить мне дорогу к заветной двери. Воспользовавшись этим, я решительно переступила порог, и сразу со входа, боясь как бы меня не остановили, залпом выпалила: - Мне нужна работа и жилье. И как можно быстрее! Молодой человек, сидящей за большим письменным столом, уди- вленно сквозь очки посмотрел на меня, приподняв голову. - Ты, собственно, по какому делу, товарищ? - Дело мое не терпит отлагательств... И страшно волнуясь, а оттого путаясь, я стала рассказывать о себе. О метро, об аэроклубе, о летнем училище, о брате... Ничего не скрывая, ничего не тая - как на духу. Секретарь слушал молча, в его взгляде виделась живая заинтересованность. По мере того, что он узнавал, в нем отражалось и теплое участие. Он понимал, как мне показалось, что отстранили девушку от любимого дела. И не просто девушку, а комсомолку, овладевавшую сложным летным мастерством. Большая война стояла на пороге. Крепила свою оборо- ну и страна Советов. Невиданными темпами развивалась индустрия, перевооружалась армия. Обо всем этом прекрасно знал секретарь обкома и, слушая мой сбивчивый рассказ, все более удивлялся: как могли учлета без всяких причин снять с самолета в то самое вре- мя, когда так требуются летные кадры, когда Осоавиахим не успе- вает готовить курсантов для военных училищ, когда программа доп- ризывной подготовки напряжена до предела!.. - Документы у тебя какие при себе? - Вот, - я положила на стол паспорт, комсомольский билет, красную книжечку - благодарность от правительства за строитель- ство метро, первой очереди и справку о том, что я закончила пла- нерную и летную подготовку в аэроклубе. Читая документы, секретарь задавал мне вопросы, как бы не- взначай сам отвечал, сочувствовал, куда-то звонил, кого-то вызы- вал к себе, а я сидела на диване и... плакала. - Ну, а наших ребят сумеешь учить планерному делу? - Конечно, смогу! - Отлично. Мандаты у тебя подходящие. У меня даже дыхание остановилось. - Ну, рева, пойдем обедать, - слышу его насмешливый голос, обращенный ко мне. - Спасибо, не хочу! - Пойдем, пойдем, - он потянул меня за руку. После обеда, увидев мой пустой кошелек, одолжил двадцать пять рублей до первой получки. - Ты вроде бы работой и жильем интересовалась? - в голосе секретаря веселое лукавство. - Мы тебя тут, пока ты ревела, про- сватали на Смоленский льнокомбинат счетоводом. Будешь сальдо - бульдо подбивать. Планерную школу организуешь. На комбинате кол- лектив боевой, молодежный. Езжай прямо в отдел кадров. Я об всем договорился. А как устроишься, иди в аэроклуб к комиссару, там, я слышал, есть тренировочный отряд для тех, кто уже закончил пи- лотскую подготовку. У тебя сколько братьев? - неожиданно спросил секретарь. - Пять. - Ну вот, какая ты богатая на братьев, а у меня ни одного. Если в автографии будешь писать о всех братьях - много бумаги израсходуешь. Поняла? - Спасибо за совет! - В аэроклубе покажи все свои "мандаты" и попросись принять тебя в тренировочный отряд. На том и порешили. - Какие возникнут вопросы, не стесняйся, приходи... - Спасибо... - всхлипнув носом, пробормотала я, и пулей пом- чалась на льнокомбинат, благодаря свою судьбу: какая же я все- таки счастливая на хороших и добрых людей! В тот же день меня приняли счетоводом по расчету прядильщиц, к вечеру поселили в общежитие, в комнату, где жила лучшая стаха- новка комбината Антонина Леонидовна Соколовская. А в аэроклубе меня зачислили в тренировочный отряд, и я опять стала летать. " КОККИНАКИ " О, какое это счастье - после работы спешить в аэроклуб, где нас уже ждала полуторка, и мы катили на аэродром, далеко от го- рода, от городской суеты... Глубокой осенью мы сдали государственной комиссии теорию и практику полета и были распущены до особого распоряжения. Надежды на то,что мне дадут направление в летную школу у меня не было. В отряде у нас училось еще пять девчонок - потомственных смолянок, а я ведь была приезжая. Так что решила не ходить в аэроклуб и занялась подготовкой в авиационный институт. Именно в авиационный, а ни в какой-то другой. Если уж не удастся летать , так буду хотя бы рядом с самолетами. Когда-то и брат Василий настаивал, чтобы я училась... Пишу - когда-то, а ведь прошло всего полтора года, как я распрощалась с Москвой, Метростроем, аэроклубом, товарищами, Виктором, братом... Где-то далеко на севере отбывал Василий наказание без права пе- реписки... Мама сообщала, что сочинила она с помощью добрых людей про- шение нашему земляку - Михаилу Ивановичу Калинину о невиновности Васеньки. Ответа не получила и тогда решила сама поехать в Моск- ву. "Катя с внучонком Егорушкой отвели меня в приемную всесоюз- ного старосты, а сами ушли. Большая очередь была, народу много понаехало. Дошел и мой черед. Я-то думала, что это сам Михаил Иванович, но взглянула на принимавшего, а бороды клинышком не обнаружила, - рассказывала мама.- Ждала, что помощник меня к земляку поведет, а он мне только и сказал: "Председатель Верхов- ного Совета по таким вопросам не принимает..." Я продолжала работать на льнокомбинате. Два раза в неделю занималась с планеристами, посещала курсы по подготовке в инсти- тут. Однажды вечером в выходной день, зашла я в кафе, села за сто- лик и заказала мороженое. - Егорова! - кто-то окликнул меня сзади. Повернулась на голос - и вижу комиссара аэроклуба. Подошла к его столику. Он познакомил меня со своей женой, дочкой и усадил рядом. - Почему же ты не ходишь в аэроклуб? - спросил меня комиссар. Я высказала свои сомнения, а он мне и говорит: - Зря, а ведь вчера после долгих споров мы решили отдать единственную женскую путевку в Херсонскую авиационную школу тебе. - Мне? - Да, тебе Коккинаки, - и, обращаясь к жене, пояснил: - ре- бята прозвали ее "Коккинаки", вот и я Аню так назвал, - и мы все дружно засмеялись. - Ничего, называйте, - я, - мне даже нравится, ведь братья Коккинаки прославленные летчики, испытатели и рекордсмены. - Завтра же бери в штабе аэроклуба направление, увольняйся с комбината и быстрей езжай в Херсон. Учти, придется там тебе сдавать кроме специальных предметов экзамены по общеобразова- тельным предметам за среднюю школу. Конкурс большой, готовься! В Херсоне действительно был большой наплыв воспитанников аэроклубов страны. Приехали из Москвы и Ленинграда, Архангельска и Баку, Комсомольска-на-Амуре и Минска, Ташкента и Душанбе. На штурманское отделение в училище принимали только девушек, а на инструкторское - в основном парней. В первую очередь нас направили на медицинскую комиссию. Кто прошел, того включали в группы для сдачи общеобразовательных предметов. Математику устно принимал старый преподаватель педа- гогического института и мы, убедившись, что он плохо слышит, по- могали друг другу подсказками, и большинство получили пятерки. Но "ряды" наши заметно редели. Вот уже пройдена и мандатная комиссия. По совету секретаря Смоленского обкома комсомола я ничего не сказала о своем старшем брате.. Наконец вывешены списки принятых, читаю: " Егорова - на штур- манское отделение". Большой, бурной радости, такой, какая была у меня в Уль- яновске, не прорвалось, но все же, бегу на почту и посылаю маме телеграмму - хочу ее порадовать. Да, порадовать, сообщить, что ее дочь приняли в летнюю школу! Вот пишу это сейчас, а сама ду- маю о том, как мне не хотелось, чтобы сын Петя поступал в военное летное училище. Я его всячески отговаривала, и он, кажется, со- гласился со мной, а потом, спустя недели две, подошел ко мне и говорит: - Мама! Любовь к авиации мне привита с твоим молоком. С ран- него детства я слышу разговоры о самолетах. Знаю, как трудно было стать тебе летчиком, но ты добилась своего. Отпусти и меня... Мама, пожалуйста, отпусти... И я сдалась. Втайне надеялась, что не примут сына, так как поехал он в училище поздно, без направления военкомата. И вот получаю телеграмму: "Рад, счастлив: принят.Целую.Петр". Но рада ли была я? Материнское чувство брало верх над разу- мом. Мне очень хотелось, чтобы сын жил в родном гнезде, учился или работал где-то рядом, чтобы я могла, когда нужно, опекать, подсказывать ему, подставить в трудную минуту плечо... А что думала в те давние годы моя мама, получив телеграмму из Херсона? Вот ее письмо: "Родная моя, здравствуй! Я получила твою телеграмму. Рада за тебя. Но еще больше бы я радовалась тому, если бы ты не стремилась в небо. Неужели мало хороших профессий на земле? Вот твоя подружка Настя Рассказова окончила ветеринарный техникум, живет дома, лечит домашний скот в колхозе, и никаких нет тревог у ее матери. А вы у меня все какие-то неспокойные, чего-то все добиваетесь и куда-то стреми- тесь. От Васеньки никаких известий нет. Ох, дочушка, изболелось у меня о нем все сердце. Жив ли сердечный? Помню, как приехала к нему в Москву, а он уже директор и депутат какой-то. Надел он на меня свою кожаную тужурку, взял под руку и повел в театр. А там все зеркала, зеркала, а я-то думала, что это на нас похожие идут - удивленье одно. Хотя бы ты за него похлопотала. А ты учись, старайся. Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы - счаст- лива и я. Вы в горе - горюю и я, ваша мать. Восемь человек вас, детей, у меня и за всех я в тревоге. Все разлетелись мои птенцы. Вот и последнего -Костю проводила в ар- мию. Дала ему наказ служить верно и честно, но когда поезд с ним стал скрываться за поворотом - упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось - ума не приложу"... Эх, мама, мама! Как тебе сказать, как объяснить, что такое для меня полеты. Это моя жизнь, моя песня, моя любовь. Кто побы- вал в небе, обретя крылья, никогда не изменит ему, будет верен до гробовой доски, а если случится, что не сможет летать, все равно полеты ему будут сниться... Мне нравилось, как вели занятия преподаватели в нашем учили- ще. Особенно интересно проводил занятия по метеорологии старый морской капитан в отставке, избороздивший все моря и океаны. Он был, как открытие для нас всех. Капитан входил в аудиторию, важно подняв голову в форменной фуражке с очень высокой тульей. Мы все вставали, приветствуя капитана, и мысленно, глядя на его тщательно отутюженную и подогнанную по фигуре форму, мне хотелось быть похожей на него. А роста капитан был совсем маленького, с глубоко посаженными глазами, которые как светлячки глядели на нас добро и уважитель- но. Каждый раз лекцию капитан начинал со старинного поверья - календаря: "Если солнце село в тучу, берегися штурман бучи..." Или еще какую-либо поговорку, касающуюся нашей будущей профес- сии, вспоминал наш кумир. Я впервые поняла, что такое хороший преподаватель: он любит свою профессию, увлечен ею, знает ее хорошо и уж обязательно слушателям своим привьет любовь к предмету и даст хорошие знания. Война с Финляндией ускорила наш выпуск. Программу обучения в школе резко сократили, закруглили и подвели к экзаменам, кото- рые мы сдавали тоже в спешке. Нам даже обмундирование не сумели пошить, так и выпустили - в старых гимнастерках и юбках, в каких были курсантами. "ДОЧУШКА, НЕ УПАДИ!" Меня отправили в аэроклуб города Калинина - штурманом аэро- клуба. На месте оказалось, что штурман там уже есть, а не доста- вало летчика - инструктора. Я согласилась с радостью, потому что очень хотела летать, и после проверки техники пилотирования была допущена к обучению учлетов. Выделили мне группу в двенадцать человек. Ребята все разные и по общей подготовке, и по физическому развитию, и по характе- рам. Одно объединяло - любовь к авиации. Всем не терпелось по- скорее закончить наземную подготовку и начать летать. Я их пони- мала. Часто к нам на занятия приходил командир звена старший лей- тенант Черниговец. В армии он был летчиком - истребителем, и в Осовиахим его послали на укрепление инструкторских кадров. Чер- ниговец действительно мастерски летал, хорошо знал математику, физику, легко объяснял громоздкие формулы по аэродинамике. Кур- санты любили его за уважительное к ним отношение. Очень помог Петр Черниговец в подготовке первого аэроклубовского выпуска и мне. В один из летных дней разбился старший летчик - инструктор И.М.Гаврилов. При ударе самолета о землю курсанта выбросило из кабины в сторону, он сгоряча поднялся и побежал... Врачи осмот- рели его, послушали и дали освобождение от полетов, а через пять дней и его не стало. Полеты прекратились. Курсанты ходили пону- рые. Командир звена Черниговец приказал построить все звено для разбора случившегося. - Самолет, как вы знаете, - начал он, - есть самолет и каким бы он ни был тихоходным и простым, к нему надо относиться на Вы, то есть внимательно и серьезно. И тот, кто этим пренебрегает - будет наказан. Опытный летчик - инструктор Гаврилов понадеялся на курсанта, а тот пренебрег законами аэродинамики или плохо знал ее - и вот результат. На последнем развороте, как все мы видели с земли, самолет задрал нос, потерял скорость и свалился в штопор. Высоты не было, чтобы машину вывести из критического положения, и он врезался в землю. Профессия летчика, - продолжал Черниговец, - как вы убедились, не только романтична, но и опас- на. Но носы вешать не будем давайте, займемся делом! -И он начал рисовать тут же на песке различные положения самолета в воздухе, одновременно объясняя и спрашивая то одного, то другого курсанта. И лед тронулся. Для инструктора самостоятельный вылет его ученика - такое же событие, как собственный вылет. Помню, первым я выпускала в своей группе учлета Чернова. Уже получено "добро" от командира отряда, но я волнуюсь и прошу еще слетать с ним командира эскадрильи. Комэск сделал с Ченовым полет по кругу да как закричит: - Чего зря самолетный ресурс вырабатывать - выпускай! С волнением взяла я в руки флажки, как когда-то брал их инструктор Мироевский. Все смотрят на учлета, а он сидит в каби- не сосредоточенный, серьезный и ждет разрешения на взлет. Тогда я поднимаю вверх белый флажок, а потом резко вытягиваю руку, показывая флажком направление вдоль взлетной полосы. Самолет с курсантом пошел на взлет, а мне кажется, что я что-то не сказала, хочется громко крикнуть ему вслед еще какие- то наставления. Не выпуская самолет из поля зрения, иду к финишу, чтобы встретить своего питомца у посадочного "Т". Вторым выпускаю учлета Жукова, он тоже вылетел отлично. Много хлопот доставил мне курсант Седов. Если Чернову все дава- лось легко, то Седов полеты усваивал медленно, но твердо. Это я поняла позже, когда все двенадцать курсантов летали самостоя- тельно, и я стала подсчитывать часы налета по вывозной программе. Оказалось, что Седов налетал со мной меньше всех. Как же так, задумалась я, Чернова все время в пример ставила, а Седова больше заставляла заниматься наземной подготовкой. В ре- зультате на Чернова израсходовано больше и горючего, и самолето- моторного ресурса. Летают же оба к концу программы одинаково, даже Седов чуть-чуть изящнее, увереннее. В один из дней нагрянула Государственная комиссия. Я была спокойна - мои ребята летали хорошо. Одному только учлету поста- вили четверку за высший пилотаж, остальным - отлично. В день авиации у нас на аэродроме праздник. Мы, инструкторы - летчики, к нему готовились заранее. Летали строем, отрабатыва- ли одиночный пилотаж, парами, шестерками. Летали и на планерах, а парашютисты готовили свою программу, но сбрасывать их должны были мы - летчики. И вот рано утром аэродром готов к приему гостей. Толстым ка- натом отделены места для зрителей. Мы еще и еще раз проверяем самолеты, уточняем программу и праздник начался. Наконец, диктор объявил мой полет. Выполнила я комплекс высшего пилотажа над аэродромом, приземлилась и не успела зару- лить, как мне говорят: "Твоя мама здесь". Оказывается, узнав из областной газеты, что будет праздник, она приехала в Калинин и прямо с поезда - на аэродром. Мама, конечно, и корзиночку с гос- тинцами прихватила с собой. Устроилась за барьером на травке и стала смотреть, что же это делается в воздухе. Сидела спокойно до тех пор, пока не объявили мою фамилию. Тут она заволновалась, а когда самолет стал делать пилотаж, мама с криком "Дочушка, упадешь!" - бросилась на летное поле, к центру аэродрома, держа свой повязанный праздничный фартук с кружевами так, как будто подставляла мне, чтобы в случае падения я попала на него. Дежурные привели маму в штаб. Выяснилось, о ком она так бес- покоилась, и тогда начальник аэроклуба предложил ей покататься на аэроплане. Мама от полета категорически отказалась. После выпуска курсантов нас, инструкторов, премировали поезд- кой на пароходе из Калинина в Москву - на сельскохозяйственную выставку. ...Плывем по матушке-Волге, любуемся красотами ее берегов, а затем - по каналу. Я впервые вижу шлюзы, удивляюсь и восхищаюсь этим сооружением. Ну, вот и Москва. Мы осмотрели выставку. Побы- вала я и у своих на Арбате. Катя работала вязальщицей на трико- тажной фабрике, Юрка учился в школе. Поговорили обо всем. Брат прислал с "оказией" записку. Писал, что плыли они долго по Енисею на барже вместе с уголовниками. "Урки" измывались над "политическими", отнимали и одежду, и пищу, а охрана словно ничего не замечала или не хотела замечать. В Игарке их высадили на берег и повели своим ходом в тундру. Многие простудились и погибли. Осталось меньше половины... В Москве уже действовало метро второй очереди и меня потянуло посмотреть свою станцию - "Динамо". Колонны облицованы самоцвет- ным ониксом. Между колонн - скамья, а над нею в проеме барельеф физкультурника. Красиво! Но я не поглаживаю ласково холодный мрамор рукой, как у "Красных ворот" - здесь я на отделочных рабо- тах не была, мрамор не шлифовала. Узнаю, что почти все мои това- рищи по метростроевскому аэроклубу закончили летные училища и служат в частях Военно-Воздушных Сил. Виктор Кутов - летчиком- истребителем в авиационном полку на западной границе. Он-то пишет мне письма в стихах, просит отвечать на каждое, но мне, как всег- да, некогда. После окончания училища Виктор приехал ко мне в Херсон с надеждой увезти меня с собой, но я и слушать не хотела. - Вот окончу училище и сама к тебе приеду, - ответила тогда своему жениху. - Не приедешь! Я тебя хорошо изучил. Тебя надо силой замуж брать. - Вот и займись этим! - вырвалось у меня в сердцах. Виктор уехал, а мне было очень и очень тоскливо. Я шла в учи- лище и горько плакала... Может предчувствовала, что видела его в последний раз... Пять дней мы гостили в Москве, а вернулись домой - принялись работать, да так напряженно, что не стало у нас даже и выходных дней. Всю предвоенную зиму мы готовили летчиков по спецнабору из допризывников. Они были полностью освобождены и от работы на предприятиях, и от учебы в учебных заведениях. Аэроклуб выплачи- вал им стипендию. Мы же их к весне подготовили и почти всех ре- комендовали на ускоренный выпуск в летные училища. Фактически у нас тогда было два набора - с отрывом от производства и без от- рыва. Курсанты, занимавшиеся теорией без отрыва от производства, к полетам приступили летом - после выпуска спецнабора. День за днем мы помогали им обретать крылья, еще не все вылетели самос- тоятельно, вдруг... " ДЕВЧАТА, ВОЙНА! " ... Полеты затянулись до вечера, а июньский вечер не скоро приходит. Я уже устала, но домой не пойдешь. Нужно еще провести разбор с учлетами, оформить документацию. Только села за стол - в дверях голова подруги Машеньки Смирновой: - Не засиживайся, Анюта- утром в лес. С солнышком поднимем!- сказала и упорхнула. "Ну конечно же, вспомнила я, сегодня суббота. Уже сколько недель без выходных работаем, можно и отдохнуть. Здорово девчон- ки придумали - в лес. Погода как по заказу стоит. А мест заман- чивых под Тверью тьма-тьмущая. И ходить далеко не надо. Садись на трамвай - довезет прямо в сосновый бор, тот, что за текстиль- ной фабрикой "Пролетаркой" С первым трамваем и выехали. Обрадовались инструкторы - в кои-то веки собрались вместе. В вагоне смех, шутки, песни... Кондуктор трамвая возмутилась: - Расшалились, как школьники - управы на вас нет!.. Нас пятеро девчонок. Два авиамеханика - две марии - Никовна и Пискунова, два инструктора-летчика-общественника - Тамара Константинова и Маша Смирнова и мы, два инструтора-летчика после Херсонского авиационного училища - я, Аня Егорова и Катя Пискаре- ва. Это она, Катя Пискарева, потом, в войну, будучи летчиком женского полка на беззащитном самолете ПО-2 бросала ночью моря- кам-десантникам Эльтигена (ныне Геройское) боеприпасы и продукты. Спланирует тихо - с выключенным мотором, сбросит груз да как закричит в ночи: "Полундра! Забирай подарки!" - И улетит под градом снарядов в скрещенных лучах прожекторов. И так пять-шесть вылетов за ночь... А пока мы идем, любуемся светлыми нашими просторами. В траве кое-где мелькают увядающие ландыши - как подарок нам от природы. Но мы их не срываем - бережем. Вышли на берег Волги, нашей рус- ской красавицы - реки, выбрали удобное местечко на ее высоком правом берегу и присели, любуясь проплывающими мимо пароходами. Но от них обычно летит музыка, а сегодня почему-то непривычно тихо. И вдруг над Волгой слышим отчетливый голос диктора, эхом отдающийся в лесу: " Война..." Сразу померкли все краски природы. Куда-то девалось наше ра- достное настроение. Мы сразу стали старше своих лет. Сегодня наступило время наивысшего духовного накала, когда до конца обнажается правда характера и натуры, определяющая цену че- ловека в жизни, степень его мужества, верность Родине. Нам, стоящим молча в этом утреннем воскресном лесу, было ясно: страна поднималась на смертный бой. Каждая из нас, овладевших одной из военных профессий, тут же решили про себя не оставаться в стороне. Кто-то коротко сказал: - Пора по домам... Однако меньше чем через час все мы встретились в одном месте, в горвоенкомате. Маленькая хитрость не удалась. Но и визит к комиссару оказался напрасным. - Занимайтесь, девушки, своим делом, - ответил военком на на- шу просьбу направить на фронт, вам и в тылу теперь работы хватит. Терпения сидеть на мирном аэроклубовском аэродроме хватило мне месяца на полтора. Тревожные сводки первых дней войны под- хлестывали нас, да тут еще нам сообщили, что аэроклуб приказано эвакуировать в глубокий тыл. Настал день, когда и я пошла к московскому поезду...Провожа- ла меня Муся Никонова - авиатехник моего самолета. Муж ее, тан- кист, был тяжело ранен и умирал в одном из госпиталей города. Муся не плакала, только красивое ее лицо с карими миндалевидными глазами и длинными ресницами осунулось, потускнело. А в другой палате тоже лежал танкист - без одной руки. Это был муж Татьяны Никулиной, с которой мы вместе учились в аэроклубе Метростроя. Она приехала к нему из Москвы, оставив маленькую дочку на попе- чение соседей, и сидела в палате около израненного мужа и день и ночь, утешая, как могла и ухаживая за ним. - Алешенька! Потерпи, родной, все будет хорошо, - шептала Татьяна, гладя мужу уцелевшую руку. Он молчал, хмурился, а она говорила и говорила ему ласковые слова, вселяя надежду. - Что делать-то буду, Таня? - спрашивал долго молчавший Алек- сей. - Надо бы свести счеты с гадами, а что я теперь могу-то од- ной левой рукой? -Вот чудак человек, мой дед в гражданскую ноги лишился. Под- лечился и на протезе опять воевал. После гражданской учился, а теперь, ты знаешь, он ведущий инженер на заводе. А ты - что де- лать? - говорила Таня. Война уже давала о себе знать - очень жестоко,порой, непоп- равимо... На вокзале Муся Никонова поцеловала меня и, положив в левый нагрудный карман моей гимнастерки серебряный рубль, тихо сказала: - Это талисман. Вернешь после разгрома фашистов. Талисман, талисман... Он был со мной всю войну. Каким-то чу- дом я его сберегла, но вернуть Мусе смогла только спустя много лет. Она считала меня погибшей. И вот по одной газетной публика- ции Муся Никонова узнала мой приблизительный адрес и разыскала меня. Помню, стою у калитки дома, а ко мне от автобусной остановки идет женщина. Лицо знакомое-знакомое. Подошла и стала расспраши- вать, не знаю ли я, где живет... и тут заплакала - замолчала, узнала меня!.. Однако это еще когда-то будет, а пока я еду в Москву в Цент- ральный Совет Осоавиахима. Едва вышла на площадь трех вокзалов, обратила внимание на камуфляж зданий. Словно театральными декора- циями их прикрыли. Поражали бумажные кресты на стеклах окон. Угнетало отсутствие обычной вокзальной суеты. В залах ходили люди в армейских гимнастерках, гулко звучали слова команд. Когда перебегала площадь, чуть не уткнулась в серебристую гондолу - бойцы бережно несли аэростат. И еще поразило, что над Красно- сельской улицей, над крышами многоэтажных домов, словно аисты стояли на длинных ногах зенитные установки. И так на всем пути в Тушино: зенитки в скверах, колонны военных, зовущие в бой плакаты на стенах, суровая сдержанность на улицах. Не только окраины - центральные магистрали столицы обросли, как щетиной, цепочками противотанковых ежей, прикрылись баррикадами. С каждым днем су- ровела Москва, теперь уже фронтовой город. По радио ежедневно голос Левитана сообщал москвичам одну сводку тревожнее другой. "После упорных и ожесточенных боев, в ходе которых..." Сводки Совинформбюро настигали людей повсюду: дома, на рабо- те, на улице. Примириться с ними было нельзя. Как медленно движется автобус, подумалось мне, вот опять ос- тановка. Прижавшись к стеклу, я увидела на перекрестке девушку в военной форме с энергично поднятым вверх красным флажком. Регу- лировщица открывала путь колонне войск. Далеко не первый уже за этот обычный, тревожный день войны. Полковник бегло взглянул на протянутый документ и охрипшим, усталым голосом произнес: - Егорова? Ну чего тебе, Егорова, от меня нужно? Что у вас там в Калинине стряслось? Бензина нет? Машин не хватает?.. Докла- дывай, прошу тебя, быстро. Видишь, сколько людей дожидается. Действительно, дочерна прокуренная комната была плотно набита летчиками. Старыми и молодыми, в штатских костюмах и в полевой форме - все они переговаривались, обменивались последними новос- тями, ждали здесь, в одном из кабинетов Центрального аэроклуба, решения своего вопроса, своей участи. Их временем я и не думала злоупотреблять. - У меня, собственно, один вопрос. Личный, - громко, силясь перекрыть шум, проговорила я. Полковник развел руками: - Да время ли сейчас личным заниматься? - Прошу прощения, я неправильно выразилась, - смутилась я. - Просто прошу послать меня на фронт. - Ишь ты -"просто"... Хозяин кабинета расстегнул воротничок гимнастерки.- Все вы твердите одно и тоже - на фронт, на фронт. Сделай по-вашему, так осоавиахимовскую работу совсем надо свора- чивать. А кто же, я вас спрашиваю,- по тому, как полковник обвел сердитым взглядом всю комнату, можно было понять, что он отвечал не только мне. - Кто, я вас спрашиваю, будет готовить кадры для фронта?.. Нет, дорогуша, возвращайтесь в Калинин и занимайтесь, чем вам положено. Кто ко мне слдующий?.. Но я не думала уступать место. Наоборот, я еще ближе придви- нулась к столу. - Наш аэроклуб эвакуируется в тыл. Я в тыл не поеду. Прошу откомандировать меня на фронт. Поймите же, наконец, у меня боль- шой летный опыт. В данный момент он важнее там , над полями сра- жений... - Ну, знаешь, Егорова, позволь нам решать, что и где сейчас важнее... - проворчал полковник, однако он понял, что от моего напора так просто не отделаешься. Задумался на минутку, повертел в руках какую-то бумагу и, искоса взглянув на меня, сказал: - Ладно, так и быть, пошлем тебя поближе к огню, в аэроклуб города Сталино. В Донбассе это... - Как в Сталино? Там же брата в 1938 году арес...-запнулась я и потом твердо сказала : - Пишите предписание ... По пути на вокзал я зашла на Арбат к своим. Катя была где-то на оборонительных работах, а Юрка, придя из школы, обрадовался, засуетился, желая, чем-либо угостить меня, но в буфете, кроме хлеба да куска сахару, ничего не осталось. Он стал мне рассказы- вать о том, что у них в 6"А" классе учитель географии ушел доб- ровольно на фронт, а вот директора школы никак не отпускают. - Я на его месте давно бы сам удрал бить фашистов, а он все разрешения ждет, чудак. - А что слышно об отце? - спросила я племянника. Он как-то сразу сник, а потом встал, взял с письменного стола какие-то листки и подал мне. - Вот читай. Вчера заходил полковник, сказал, что он недавно был вместе с папой где-то далеко, далеко на севере. Там зимой ночь круглые сутки, а летом солнце не заходит. Там папа строит красивый город, похожий на Ленинград, и большой горно-металурги- ческий комбинат - без передышки, как бы я его не остановила,- рассказывал Юрка. Полковника и еще многих бывших военных напра- вили на фронт. Он сумел заехать к себе домой и вот еще к нам за- бежал и очень сожалел, что маму не застал. Читаю поданные Юркой листки, исписанные братом. На одном - письмо жене и сыну, на другом - прошение с просьбой послать на фронт защищать Родину от фашистских захватчиков. - Вот папа поедет на фронт, - доверительно говорит Юра, - и я с ним попрошусь. Если не возьмет - самостоятельно двинусь. Мы ведь с Витькой Тимохиным давно решили пойти на фронт, только вот Витька ростом мал, а меня ведь запросто пропустят, я выше всех в классе. Жаль, что ты, тетя Аня, не на фронт едешь, а то бы я с тобой с удовольствием поехал. А учиться никогда не поздно. Разобьем фашистов - и учись себе, сколько хочешь... Ночью в городе была воздушная тревога, но мы в бомбоубежище решили не ходить - так до утра и проговорили. Утром, отправляя Юрку в школу, а сама собираясь на вокзал, я взяла с него слово - без моего ведома никаких шагов в сторону фронта не предпринимать. Юрка обещал, но с условием, что если я сумею попасть на фронт, то обязательно выпишу его к себе, а пока он будет учиться в школе и постарается изучить винтовку и пулемет. С тем мы и расстались. Так и не дождался племянник моего вызова на фронт и приезда отца. С отцом Юрка встретился спустя много лет после войны, когда брату, после десятилетнего заключения, назначили ссылку. Вася да и многие другие "политические" заключенные выжили благодаря ми- лосердию начальника строительства, а затем директора Норильского горно-металлургического комбината Завенягина. Он привлек к рабо- те "спецов" из политических заключенных, смягчив их режим, а стойку обеспечил специалистами высокого класса. Брата самолетом под конвоем неоднократно привозили в Москву на утверждение ка- ких-то планов. Домой, на Арбат, его, конечно, не отпускали и не разрешали даже позвонить. Жил он тогда в гостинице КГБ на площа- ди Маяковского. Катю, жену брата, я часто называла декабристкой. Она на свой страх и риск, когда мужу дали ссылку, забрала Юрку и отправилась в далекий Норильск водным путем - подешевле. Три ме- сяца добирались - еле выжили. Но вот радость встречи, которая вселила в семью веру и надежду... В 1953 году Василия реабилитировали, но он продолжал жить с семьей в Норильске. Работал он теперь заместителем директора Норильского горно-металлургического комбината имени Завенягина. Катя - в пошивочной мастерской, а Юрка учился. В семьдесят пять лет брат ушел на пенсию- персональную. А в Норильске долгие годы работал энергетиком на ТЭЦ-1 его сын - Юрий Васильевич. Теперь там трудится уже третье поколение Егоровых - внуки Виктор и Анд- рей, подрастают правнуки - Антошка и Данилка. Жизнь продолжается... БЛИЖЕ К ФРОНТУ В вагоне не продохнуть. Люди сидят, прижавшись друг к другу. Долго молчать в таком " тесном единении" не будешь, и я разгово- рилась с соседом- пожилым, по всему видно, кадровым командиром. Разговор, естественно, велся вокруг фронтовых событий- других тем тогда не было. Я больше спрашивала - интересно было все разузнать у сведущего человека - и военный отвечал. Лишь един- ственный вопрос задал он. Зачем, собственно, девушка ты едешь в сторону фронта. Я показала ему свое направление. - Вот чудаки,- удивился командир, - какой же сейчас в Стали- но аэроклуб. Ведь эвакуировался город... - Не может быть! - воскликнула я. Сосед мой тяжело вздохнул: - Однако может, девочка... Действительно, в аэроклубе никого не оказалось: все эвакуи- ровались. Командир оказался прав. В пустых помещениях аэроклуба гулял вольный степной воздух. Никого не пугая, он гулко хлопал дверями и окнами, озорно бил стекла. Я растерялась: что же де- лать, к кому обратиться?.. Вышла на улицу, сориентировалась и поспешила к центру, надеясь там найти какое-нибудь нужное уч- реждение или просто встретить людей, способных дать толковый со- вет. Идти одной долго не пришлось. Квартал не миновала, как сзади кто-то ухватился за рукав гимнастерки. - Ну и легка ты на ноги!- произнес над ухом молодой задорный голос. - Едва догнал... - А стоило ли ? - грубо ответила я и резко повернулась к незнакомцу. Ненавидела я вот таких уличных приставал, особенно неуместных во фронтовом городе. - Да ты не подумай чего дурного, - голос человека, оказавше- гося совсем юным, звучал успокаивающе.- Я видел, что ты заходила в аэроклуб. Подумал - не случайно, стало быть, дело какое приве- ло. Будем знакомы, - парень протянул руку, - здешний учлет Петр Нечипоренко. Не особенно охотно, я все же ответила на привет- ствие. Настороженность моя еще не прошла, и это не осталось не замеченным. - Не веришь, что ли? Так вот документы. Сейчас в военкомат иду, а там - на фронт... - На фронт? - уже с почтением переспросила я. - А то куда же. Но это тебя мало касается, дело мужское. А догонял тебя, увидя гимнастерку с птичками в петлицах, вот за- чем: слышал, завтра с утра кое - кто из начальства приедет. Так что не прозевай... - За-а-втра. А куда сегодня податься? Парень улыбнулся: - Да хоть в театр. Оперный. Последний спектакль идет,- "Кар- мен", а затем театр эвакуируется. Он здесь в центре, совсем рядом. Проводила я парня до горвоенкомата. Пожелала ему с возвра- титься домой с победой и немножко позавидовала тому, что он уже идет на войну защищать Отчизну. В театр я тогда сходила. Помню на сцену смотрела, словно через матовое стекло. Все виделось расплывчатым, туманным, а ведь сидела в пятом ряду партера полу- пустого зала. Да, не до спектакля было - мысли уносились куда-то далеко - далеко. Испания, тореодоры, страсть и любовь... Не до- ходило это тогда, не волновало. И то, что красавица Кармен начала свою знаменитую хабанеру, я отметила как-то полусознательно. Но вот на самой высокой ноте вдруг сорвался оркестр. Певица застыла с раскрытым в недоумении ртом. Внезапная тишина опустилась в зал. Затем маленький сухопарый мужчина прошел по сцене, оста- новился у самой оркестровой ямы и загремел в тишину: - Товарищи, воздушная тревога! Просьба ко всем - спуститься в бомбоубежище. Только соблюдайте, пожалуйста, порядок. Финал спектакля получился непредусмотренным программой... Из бомбоубежища я вернулась в помещение аэроклуба и обосно- валась на ночлег в одном из кабинетов на диване, обтянутом хо- лодным дермантином. Утром раздался стук в дверь, и тут же на пороге появился ши- рокоплечий ладный человек в форме военного летчика. В петлицах - три кубика. Старший лейтенант, стало быть. "Старлей" заметил ме- ня не сразу, так как я лежала на диване забаррикадированная сто- лами. - Вы что здесь делаете? - спросил он строго. - Я из Москвы, получила назначение в местный аэроклуб. И вот жду начальство. Лицо военного просветлело: - Считайте что мы по одному делу. Мне тоже нужно начальство. За летчиками приехал, - тут старший лейтенант сделал выразитель- ный жест рукой - по всему было видно, что дворец авиации его хозяева покинули и надолго... - А как же быть?..- с тревогой спросила я, но вдруг внезап- ная идея пришла мне в голову.- Так вы за летчиками? Возьмите ме- ня! Вот документы. Они в полном порядке. "Старлей" внимательно прочел мое предписание из Центрального аэроклуба. - Что ж, характеристика подходящая. Я беру вас, Егорова. Только все по закону нужно оформить. Поедем в военкомат. Потрепанный пикап доставил нас к месту. Пробившись через плотную толпу мобилизованных, мы предстали перед комиссаром. Но тот, узнав в чем дело, лишь головой замотал: "Какое отношение она к нам имеет? Из Москвы приехала, пусть туда и возвращается." - Да не тяни волынку, майор! Нам летчики позарез нужны, - наступал старший лейтенант. - Не могу, не имею права анархию разводить, - упорствовал комиссар. Спор ни к чему не привел. Пришлось давать задний ход. Лис- таревич (старший лейтенант успел представиться) успокаивал меня: - Да бог с ними, с этими бюрократами. Поедем прямо к нам в часть, на месте все и решим. По пути заезжаем в госпиталь, лейтенант прихватывает двух летчиков, после ранения, механика, отбившегося от части, и осоавиахимовского летчика. Листаревич повеселел - не с пустыми руками ехал в часть. И вот мы несемся на пикапе в какую-то 13О-ю отдельную авиа- эскадрилью связи Южного фронта (ОАЭС). Лейтенант в прошлом сам летчик и старается это доказать, управляя пикапом. Скорость дер- жит, как на У-2 -почти сто километров, не очень-то задумываясь о сидящих в кузове... Наконец аэродром, вернее, площадка неподалеку от станции Чаплино, в хуторке Тихом. Пропыленные и изрядно измотанные тряс- кой ездой, мы сразу же явились пред ясны очи начальства. - Маловато войска... - Эвакуировался аэроклуб, товарищ майор, - оправдывался стар- ший лейтенант, - но ведь орлов привез! - Орлов? - переспросил майор, - и как-то подозрительно, ис- коса посмотрел на меня. Только сейчас я заметила на груди командира орден Красного Знамени и обрадовалась: значит, боевой, значит, никак нельзя упустить случая, и тут же бодро отрапортовала: - Бывший инструктор-летчик Калининского аэроклуба Анна Его- рова прибыла в ваше распоряжение... - Так ведь нет еще приказа женщин на фронт брать. - А разве для того, чтобы сражаться за Родину, обязательно нужен приказ? - И то верно... - майор пристально посмотрел на меня. - Документы, Егорова, при вас? - голос майора звучал обнаде- живающе. - Так точно! Я быстро выложила на стол летную книжку, паспорт, комсомоль- ский билет и направление в Сталинский аэроклуб. Внимательно поз- накомившись с документами, майор обратился к находящемуся здесь же капитану: - Грищенко! Завтра проверьте у Егоровой технику пилотирования. Я перехватила взгляд Листаревича. Довольный "вербовщик" под- мигнул мне, дескать, все в порядке - считай себя пилотом 13О-й отдельной авиаэскадрильи связи Южного фронта. Заместитель командира 13О-й ОАЭС Грищенко для проверки моей техники пилотирования избрал маршрут: хутор Тихий - Симферополь. Полет прошел благополучно и я получила "добро". Позже, когда я уже прижилась в эскадрильи связи, мне рассказали, что Петр Игна- тович Грищенко, в прошлом летчик - истребитель, после аварии был списан с летной работы, но началась война, и он добился назначе- ния летчиком в 13О-ю ОАЭС. Летал замкомэск смело, ему поручались самые ответственные задания. Как-то в 1942 году под Лисичанском самолет Грищенко перехва- тили четыре "мессершмитта". Петр так умело и отчаянно маневриро- вал на своем беззащитном "кукурузнике", что фашисты ничего не могли с ним сделать и убрались восвояси. Правда, лейтенант на изрешеченном самолете не долетел до аэродрома - сел на болото и скапотировал. Наши бойцы помогли вытащить машину, летчик сам от- ремонтировал, выполнил задание и вернулся в эскадрилью. Доклады- вая о случившемся, бывший летчик - истребитель признал: "Оказы- вается, и У-2 самолет! Правда, стрелять не из чего, однако на таран идет запросто..." Вот такую машину и получила я на третий день пребывания мое- го на фронте. Не скоростной истребитель, не пикирующий бомбарди- ровщик, а просто У-2. Самолет, с которым связывала меня уже дол- голетняя служба, самолет, который в годы войны пережил свое вто- рое рождение, и стал называться ПО-2 по имени своего конструкто- ра- Поликарпова. Самолет, который заслужил славу и восхищение им фронтовиками и ненависть врага. " ПРИРОДНОЕ ЧУТЬЕ ИЛИ ВСЕ ОТ БОГА ?" Фронтовики помнят, как этот нехитрый биплан получал самые неожиданные, порой слишком громкие, порой иронические, но всегда добрые названия. Для пехоты он был старшиной фронта, партизаны за его невероятную способность совершать посадки на "пяточках" прозвали У-2 "огородником" или "кукурузником", а опытные пилоты почтительно именовали юркий самолет "уточкой". Но суть не в наз- ваниях. У-2 честным ратным трудом добывал себе славу: перевозил раненых, доставлял почту, летал на разведку, бомбил гитлеровцев по ночам. Его считали лучшим видом фронтового транспорта генера- лы и маршалы, военные корреспонденты и врачи. Необычная маневрен- ность, неприхотливость в эксплуатации и простота в управлении позволяли проводить на "кукурузнике" такие операции, которые быстроходным и тяжелым самолетам были попросту недоступны. Казалось бы, не хлопотно было летать на У-2 с приказами, на розыски частей, разведку дорог, с фельдъегерями да офицерами свя- зи. Но какие неожиданности и опасности таила в себе эта буднич- ная работа! Пишу вот "будничная", а сама думаю: какая же она будничная, если все полеты к фронту на оперативную связь, с сок- ретной почтой, полеты в тыл врага по справедливости считались боевыми вылетами. Нашу эскадрилью не случайно дважды представля- ли к званию "гвардейская", но слишком уж мало было подраздиле- ние. Только в 1944 году 13О ОАЭС было присвоено почетное наиме- нование Севастопольской. Однако вернемся к сорок первому. Фронт отступил на восток... Наращивал с каждым боем сопро- тивление врагу, наши части все же оставляли позиции. В условиях отступления порой терялась связь между соединениями. А нет ниче- го хуже потери управления. Чтобы восстановить его, чтобы полу- чить необходимые сведения или отдать нужный приказ вот и подни- мались в воздух летчики эскадрильи. Вылетали и в дождь, и в ту- ман - в любую погоду. ... 21 августа я получила задание лететь в штаб 18-й армии. Мне назвали примерный наследный пункт, где должен был находиться этот штаб, а там уже предстояло уточнить его месторасположение. По маршруту полета было много гитлеровских истребителей. Зазева- ешься - тут же срежут. Командир эскадрильи предупредил меня об этом. Помню погода была преотличной, самой августовской, и в дру- гое время я бы радовалась такому обстоятельству, но сейчас... В ясном небе "кукурузник" беззащитен перед фашистскими ястребами. Не уйдешь от них скорости. Да и фанера - не броня, от пуль не защита. Одно спасение - нырнуть к земле, распластать крылья над самой пожухлой травой и лететь так низко, чтобы слышать, как шасси косит степной ковыль. И вот лечу на бреющем. Часто поглядываю на компас, часы, карту, слежу за землей - она совсем рядом, под крылом. Радуюсь, что опознаю мелькаемые внизу хутора - время их пролета точно совпадает с расчетным. Хорошая, конечно, штука компас, но я не очень-то с ним дружу, мне больше нравится сличать пролетаемую местность с картой, да и работая инструктором - летчиком, редко приходилось летать по маршруту, мало было "слепых" полетов - в облаках ночью, где всецело доверяешься приборам. Когда под кры- лом самолета перестали мелькать хутора, балочки и потянулась обнаженная степь, в голову полезли тревожные мысли: а вдруг этот компас врет?.. Может быть, девиация на нем не устранена? Вот уже, кажется, меня сносит с курса вправо, нет, похоже, влево. "Верь компасу, верь... Он приведет, куда нужно... - твержу себе, - он не подведет". Вижу две приближающиеся точки. "Мессершмитты", - мелькнула догадка. Точно -они. Уже пронеслись над головой, нагло выставив на показ пауки свастики. Дали очередь и унеслись куда- то. Но тут же вернулись. Видимо жаль было упускать беззащитную добычу. Помню, перекрыли мой У-2 своими тенями, а большего сде- лать не смогли. Так и ушли... Вздохнула я с облегчением: теперь опять можно все внимание обратить на быстро мелькавшую под маши- ной землю: как бы ориентировку восстановить. Вот оно село, где находится штаб 18-й армии. Увидела и маленькую площадку с тремя самолетами У-2 - звено связи штаба армии, там и села. Пассажир мой - капитан Днепровской флотилии ушел в штаб, я должна была его ждать. Тем временем летчики из звена связи армии заправили мой самолет горючим, угостили арбузом и рассказали обстановку на этом участке фронта. На обратном пути я ослабила внимание, за что тотчас же была наказана: все вдруг перепуталось, все перемешалось в голове. На- чала я беспорядочно метаться в разные стороны в поисках какого- либо заметного ориентира, но внизу молчаливо лежала только без- людная степь... Немного успокоившись, взяла курс на восток и полетела по компасу. Вижу - железнодорожная станция. Хочу прочи- тать название, но мне это не удается. Тогда принимаю решение приземлится и уточнить. Был такой метод восстановления ориенти- ровки - опросом местного населения. Оказалось, станция Поровка. Хутор Тихий от нее находился совсем недалеко, и я благополучно вернулась на аэродром. На аэродроме комэск Булкин, хмуря брови, спросил: - Почему так долго летали? - Задержалась с вылетом в армии, - слукавила я. О встрече с "мессершмиттами" и о том, как я отчаянно манев- рировала самолетам - рассказал майору офицер связи. - Отдыхайте! - сказал Булкин. - Завтра полетите туда опять. БРОШЕННАЯ Но на следующий день лететь пришлось в Каларовку, под Мели- тополь. Там стоял штаб 9-й армии, куда и предстояло мне доста- вить офицера связи с оперативным приказом. Погода в этот день была отличная, видимость бесконечная. Чтобы не встретится опять с фашистскими ястребами, летела бреющим. Впереди показалось уто- пающее в зелени село. Я чуть подняла машину: при низком полете недолго и зацепить за дерево, столб или там трубку какую. А как поднялась, улучшила обзор и сразу заметила невдалеке белые хат- ки, обступившие с двух сторон широкую балку. Обернулась к под- полковнику, махнула рукой вниз: дескать, все, приехали, дорогой товарищ. Пока совершала заход на посадку, заметила необычное, какое-то судорожное движение на дорогах, уходящих из Каларовки. Войска двигались вперемежку со скотом, повозки, груженные скар- бом, путались под колесами военных грузовиков. По обочине нес- лись полупустые полуторки, пехота шла не колоннами, а отдельными немногочисленными группами. Тревожный беспорядок ощущался во всем. Посадила я самолет около ветряной мельницы на пригорке, подрулила вплотную к мельнице и выключила мотор. - Неладно что-то, пробурчал прилетевший со мной офицер связи. - Оставайтесь здесь, ждите моего прихода.- И бегом пустился по тропинке в село. Я стала искать, чем бы замаскировать самолет и, ничего не найдя, уселась под крыло, стала ждать. Жду час, еще двадцать ми- нут, тридцать... А подполковника все нет и нет. Какая-то тревога овладела мной. Со стороны балки доносились трескучие звуки выст- релов. Сомнений быть не могло: там разгорался бой. Я вылезла из-под крыла, прошла несколько вперед, чтобы лучше ориентироваться. В селе суета: ревет скот, шумят машины, бегут люди... С пригорка село виднелось как на ладони: балка рассекала его на двое. И если улицы восточной половины были забиты войска- ми, то на правой господствовала пустота. Но именно за этой пус- тотой лежала линия фронта. Оттуда, с запада, доносились звуки боя. Я понимала: вот-вот они прорвутся к тихим, задумчивым ха- там, пристроившимся за балкой в полукилометре от нее. Так и слу- чилось. На безлюдной улице вдруг тяжело ухнул взрыв, затем другой, третий. Занялась огнем крыша одного из домиков. Согнулся под злым ветром пополам стройный пирамидальный тополь. Взметнулись в небо напуганные птицы. И передо мной, как на экране, совсем близко вдруг показались тупые рыла танков. Они скрежетали гусе- ницами, отплевывались огнем. Жерла пушек, казалось, были направ- лены прямо на пригорок, где отличной мишенью застыл самолет. К несчастью, это непросто казалось: снаряд, разорвавшийся возле мельницы, заставил меня побежать к машине. Прошло уже добрых два часа, а офицера связи все не было. Видно забыл про меня. "Что же делать? Гитлеровцы вот-вот будут здесь. Надо спасать машину..." Мысли путались в голове. Второй снаряд разорвался рядом с моим самолетом и прорвал осколками обшивку фюзеляжа и крыльев. Я быстро - в кабину, пытаюсь запустить мотор, но ничего не получа- ется: надо, чтобы кто-то прокрутил винт. Вижу по дороге на боль- шой скорости мчится полуторка. Виляет - на одном колесе ската нет. Сбежав вниз, пытаюсь остановить ее. Шофер по виду мальчишка совсем, хочет объехать меня. Не долго думая, я выхватила наган из кобуры и стала бешено стрелять по уцелевшим скатам. Остановил- ся. Матерясь, вытаскивает винтовку... - Брось-ка эту штуку,- киваю на оружие. - Помоги лучше запус- тить мотор. Шофер опешил, услышав женский голос. - Стой, говорю! -я убрала наган. Чего тебе? Не видишь, что-ль: фашист прет, фронт прорвал. Мне своих догнать надо. - Догонишь еще! Тут вот самолет пропадает. - Черт с ним, садись ко мне, пока не поздно. Новый взрыв заставил меня повернуть голову в сторону У-2. Я увидела, как осколки рвут перкаль моего самолета и весь он зябко вздрогнул. "Пропадет машина"... Я рванула дверцу полуторки: - А ну, вылезай! На минуту всего. - Как есть - сумасшедшая! - парень подчинился.- Где самолет? - крикнул наконец. Показала наверх, в сторону мельницы. - Да ты с ума сошла!.. Не видишь, что ли, как стреляют? Твоя птаха вов-вот вспыхнет. Давай ко мне в кабину! Я возразила. Тогда он быстро огляделся, схватил меня за руку и потащил наверх. Где ползком, где перебежками добрались до мельницы. Мельница была уже наполовину разворочена снарядами, подбитые крылья ее повисли. Плоскости моего самолета тоже проды- рявило. Забравшись на крыло, я испугалась не на шутку: взрывной вол- ной сорвало сиденье второй кабины и отбросило его на приборную доску первой кабины. А ну как все разбито? Забралась в кабину, проверила что надо. Вроде особых повреждений нет. - Берись за винт. Но парень и без приглашения уже ухватился за него. - Поверни винт несколько раз и дерни за лопасть, а сам отбе- гай, чтобы не стукнуло! Р-раз! И закрутило винт. Шофера словно воздушным потоком унесло. Пропал. Я заметила лишь как юркнула за пригорок полутор- ка. Немцы же усилили огонь по самолету. Пришлось вылезать из кабины и самой развернуть ее в сторону взлета. И откуда только сила взялась? Наверно от страха, да и желание во что бы то ни стало уйти от врага, спасти машину тоже свою роль сыграло. В общем взлетела я под самым носом фашистов...Однако, где приборы? Приборная доска разбита, но мотор тянет и я жива... Лечу на восток. Солнце уже скрылось, и сумерки затянули зем- лю. Как же садиться в темноте? Кружусь, ищу свой аэродром, а внизу терриконы, провода, железные дороги к каждой шахте. Нако- нец вдали вижу маленький огонек. Уж не для меня ли костер ра- зожгли? Так оно и было. Когда все сроки моего возвращения прошли, в эскадрилье реши- ли, что я уже не вернусь. Да еще летчики из звена связи 6-й ар- мии, отступая, сели на нашей площадке и доложили майору Булкину, что якобы видели мой самолет летящим в сторону села, занятого врагами. Словом, в эскадрилье меня перестали ждать. Один только механик моего самолета упорно ждал и верил, что я прилечу. Он-то и разжег маленький костер на посадочной полосе. После посадки долго не покидала кабины самолета: все не верилось, что вырва- лась из лап вражеских. Сняла шлем, вытерла рукавом комбинезона взмокшее лицо да так и осталась сидеть в каком-то оцепенении. Закончился обычный фронтовой день... Механик Дронов, осмотрев самолет, заметил: - На самолюбии прилетели, товарищ командир. Ну ничего, исп- равим... Утром механик доложил о готовности машины к полетам. Мой "ку- курузник" стоял как новенький. - Спасибо, Костя! - впервые назвала я Дронова по имени. Он покраснел, что-то пробормотал и стал зачем-то переклады- вать с места на место самолетные чехлы... - Что-то в тебе от Бога, - шутили летчики, когда я заявилась докладывать комэску Булкину, - природное чутье. Мы ведь тебя уже помянули за ужином... Наверное, отключи все приборы, отбери кар- ту - все равно дорогу нужную найдешь. - Найду, обязательно найду, особенно если злость меня одоле- ет. - А чего же злишься? - Как не злиться! Офицер связи приказал ждать его, а сам не явился... бросил. - Егорова! - позвал меня комэск - начальник связи фронта, генерал Королев спрашивал: вернулась ли ты с задания? Офицер связи, который летал с тобой, извиняется, что не смог предупре- дить тебя. - Почему он меня бросил в Каларовке? - с гневом спросила я Булкина. - Он не бросил, он догонял штаб армии на попутной машине, чтобы вручить командующему приказ штаба фронта об отступлении. - Зачем вручать приказ об отступлении, когда армия уже давно отступила... - Но он старался выполнить приказ и опоздал...А в штаб фронта вернулся. Он ведь извиняется перед тобой, - повторил комэск. - Перед кем он извиняется, если еще не знает жива я или погибла... Мне было больно и обидно. Подумалось - что же это за коман- дир? И, наконец, мужчина ли он, если бросает женщину на смерть... ВОРЮГА Нередко нам приходилось летать в штаб Юго-Западного фронта, который располагался в то время в Харькове. На Харьковском аэро- дроме была полная неразбериха. Одни самолеты садились, другие взлетали. По стоянке бродило много "безлошадных" летчиков, потерявших свои машины в боях, а то и без боев - мало ли побили наших машин прямо на аэродромах!.. Летчик Спирин прилетел в Харьков в штаб фронта с секретной почтой. Когда вернулся после сдачи пакетов, самолета на стоянке не было. Обегал он весь аэродром вдоль и поперек, а У-2 с хвостовым номером семь исчез. Спирин сообщил о своем горе в эскадрилью, и вот комэск послал меня со штурманом Иркутским на розыски пропавшего самолета. Мы облетели все аэродромы и поса- дочные площадки Южного и Юго-Западного фронтов, но самолета не нашли. Помню, прилетели на аэродром в город Чугуев голодные, злые. Решили разживиться какой-либо едой. Все эвакуируются, то и дело вражеский налет и бомбежка. На аэродроме в столовой без ат- тестата (а у нас его не было) хлеба даже не дали. Иркутский побежал по начальству, а я вернулась к самолету и, вижу, сидит в моей кабине майор, кричит: "Контакт", а другой тянет руками за винт, и, отбегая в сторону, вторит: "Есть контакт". Я обомлела, а потом вскочила на плоскость своего самолета и давай лупить кулаками майора, сидящего в кабине. - Ворюга! Ворюга! Как не стыдно!- кричала я, а он повернулся ко мне лицом и так спокойно говорит: - Ну, что кричишь, как на базаре. Сказала бы по-человечески, что это твой самолет - мы уйдем искать другой "ничейный". А то раскричалась тут, еще и дерется...- Вылез он из кабины и пошел широкими шагами прочь от стоянки, а за ним посеменил второй майор. Мне почему-то стало жаль их... В ходе отступления мы часто перебазировались, меняли площадки, выбирая около какого-нибудь леска или деревушки. Наши стоянки то и дело обстреливали, бомбили. Но, несмотря на трудности и лише- ния, связанные с отступлением, моральный дух эскадрильи майора Булкина оставался высоким. - Полетите и посмотрите, чьи войска движутся по дорогам в этом районе, - как-то приказал мне комэкс и сделал отметку на карте. Лететь днем на самолете из перкали да фанеры, когда и из простой винтовки могут сбить, не очень-то приятно. Однако при- каз... Войска на марше оказались нашими. Догадываюсь - выходят из окружения. Истощенные и измотанные, они несут на себе раненых, оружие. Увидев краснозвездный самолет, машут руками, пилотками, касками. Но что это? На колонну пикируют четыре "мессершмитта"! Впервые вижу я трассирующую нить огня. Бойцы попадали. Кое-кто побежал в сторону от дороги. Сделав несколько атак по колонне, фашисты набросились на мой самолет. Выручили меня тогда лесок и речка, петлявшая среди деревьев. Едва не касаясь колесами воды, я выписывала все ее изгибы, повороты. Маневр удался - немцы отстали. Вернулась на аэродром, села, зарулила на стоянку. Механник Дронов, как всегда встретил восторженно, хотя почти после кажд- ого моего вылета ему приходилось много заделывать пробоин, ремонтировать самолет и мотор, но он всегда ухитрялся подгото- вить к следующему вылету. В нашей эскадрильи много было москвичей, да и немудрено, ведь она формировалась в Люберцах. Каждое утро нашим первым во- просом к радистам был: - Ребята, что в столице? Тяжело приходилось Москве. Наступили грозные дни. Воздушные тревоги объявлялись почти каждую ночь. Враг стоял у ворот. Но мужественно встречали москвичи надвигающуюся опасность. В добро- вольческие дивизии народного ополчения шли люди самых мирных профессий - повара и ученые, служащие и сталевары, артисты, инженеры и кондитеры. Они не обладали военными навыками, но силы их удесятеряла горячая любовь к своему родному городу и жгучая ненависть к тем, кто решил поработить его. Москва поднималась на бой, Москва превращалась в крепость. МЕТРОСТРОЕВЦЫ "Как там наши, метростроевские?" - все чаще думала я. А метростроевцы тоже брали в руки оружие, шли на рубежи обороны. Но и в тоннелях не прекращался рабочий гул. Мужчины, получив винтовки, передавали женщинам и подросткам отбойные молотки. Позже я узнала о судьбах многих своих друзей. Разных судьбах... С гордостью расскажут мне о том, что двадцать семь воспитан- ников метростроевского аэроклуба получили за воинскую доблесть звание Героя Советского Союза, что с орденами и медалями верну- лись в родные коллективы многие первопроходцы Метростроя, что под стать ратной славе была в годы войны и трудовая слава строи- телей подземных магистралей. Поведают подруги и о горестях своих. Война без горя не бывает. Рая Волкова, учлет аэроклуба, боевая девчонка, заводила комсомольских дел, не смогла поехать на фронт, ждала ребенка. Проводила мужа в действующую армию, а сама поехала к матери. На маленьком полустанке, где-то под Камышином, родила до срока двух девочек. Санитарка роддома купила ей на толкучке простыню, и они вместе разрезали ее на пеленки. Когда детей принесли кор- мить, Рая обвела карандашом на бумаге четыре крошечные ручонки и послала листок мужу на фронт: "Леша, в твоем полку прибыло". Ответил Леша: "Я знаю, у тебя хватит заботы и ласки на двоих, я вернусь скоро..." Он не вернулся. Погиб в августе 1941 года под Смоленском в воздушном бою. Рая держала на руках обеих девочек, когда принес- ли похоронку, и не выронила их, нет, донесла до кровати, положи- ла, потом лишь приняла бумагу. Слез не было. Только жгло в груди, и от нестерпимого этого жара перегорело молоко. Девочки кричали по ночам. Через месяц умерла Галочка. Маленький гробик стоял на простом струганном столе посреди избы, и Рае все казалось, что он большой и в нем двое: дочка и муж. В гробик она положила и Лешину карточку. На могиле так и написала: "Родионовы". Написала и залилась слезами... Сколько их было в первый год войны соленых материнских и вдовьих слез. Собери их тогда в один поток, и смыл бы он фашист- скую нечисть. Но в первую военную зиму довелось советским людям изведать и первые слезы радости. На всю жизнь запомнила я, как ворвался в штаб эскадрильи молодой радист и крикнул с порога: - Ребята! Разбили немцев под Москвой! Закружились летчики тогда в каком-то фантастическом тан- це. Потом буйствовало веселье во всех подразделениях. Все смея- лись, пели, обнимались, а в глазах сверкали бусинки слез... Хо- роших, добрых слез...Да и как же было не радоваться первой боль- шой победе Красной Армии над фашистскими захватчиками, веролом- но нападавшими на нашу Родину, а перед этим почти безнаказанно прошагавшими всю Европу! В 1939 году фашистская Германия напала на Польшу. В 1940 году оккупировала Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию, Чехословакию, Австрию, Францию. Вместе с фашистской Италией захватила Грецию и Югославию. И вот, наконец, фашисты споткнулись. Победа под Мос- квой имела не только военное, но и огромное морально-политическое значение, настроение у всех поднялось. Восторженное письмо по поводу этой победы я получила с Мет- ростроя. Писала мне Соня Киеня. В конце письма была горестная приписка: "Ты помнишь, Аня, Колю Феноменова -проходчика с тринад- цатой шахты? Ну, того, который, помнишь, на метростроевском ве- чере в Колонном зале Дома Союзов покорил всех акробатическим этюдом? Его тогда вызывали на "бис" раз пять. Да помнишь ты его наверняка! Он еще ездил с нами прыгал с парашютом. Так вот на него, как на проходчика, была броня- он в начале войны работал в тоннеле под Москвой-рекой. Но пришел Феноменов в райвоенкомат, положил на стол военкома военный билет и броню, освобождавшую его от призыва, как очень нужного для Метростроя работника, и не ушел из военкомата до тех пор, пока не добился направления в действующую армию - защищать Москву..." С письмом Соня прислала мне и вырезку из газеты о нашем Нико- лае, в которого мы все, девчонки-метростроевки, были немного влюблены. Листок этот у меня сохранился. Вот он: "В ночь на 7 ноября 1941 года сержант Феноменов с небольшой группой бойцов перешел линию фронта в районе Наро-Фоминска и уничтожил мост. За успешно выполненное задание Феноменов был наг- ражден орденом Красной Звезды. Во многих боях участвовал метрост- роевец, защищая Москву от фашистского нашествия. И вот, преследуя под Москвой гитлеровцев, дивизия, в которой сражался Феноменов, вышла на реку Угру. Командование поручило командиру взвода гвардии старшему сержанту Феноменову пересечь линию фронта и блокировать дзоты, которые мешали продвижению наших войск. Шел снег, бушевала пурга, и под ее прикрытием бойцы во главе с отваж- ным старшим сержантом добрались благополучно до дзотов и забро- сали их гранатами и минировали пути подвоза боеприпасов. Фа- шисты открыли по смельчакам ураганный огонь. Яркая вспышка ослепила сержанта. Руки точно обожгло, чем-то горячим ударило в лицо, и он упал. Наступил полный мрак. Николай попытался опереться на руки. Но ни пальцев, ни ладоней у него не было. Собрав все силы, пополз. Кружилась голова, в глазах темне- ло, он полз и полз, почему-то твердя про себя услышанное от кого -то или прочитанное где-то: "В движении - жизнь!" Он полз до тех пор, пока ясно не услышал русскую речь: "Кто ползет?.." ...Много-много лет спустя я узнала о дальнейшей судьбе Николая Алексеевича Феноменова. Академик Филатов семь месяцев боролся за сохранение зрения старшему сержанту. Николай помогал ему своим оптимизмом, верой в выздоровление. И они победили. Один глаз был сохранен. Затем Феноменов еще полтора года находился в ортопедическом госпитале. Расчленив локтевую и лучевую кости, использовав ос- татки мышц, профессор Берлинер создал двухпалые культи. Короткие, с двумя пальцами вместо пяти, без суставов, без сгибов. Профес- сор считал, что со временем больной сможет этими двумя пальцами удерживать предметы домашнего обихода, обслуживать себя: ведь ему пожизненно дали первую группу инвалидности. Но Феноменов решил работать... На станции Луговая, в тридцати километрах от Москвы, Николай расчистил участок и посадил сад. В сарае он установил верс- так, тиски и стал овладевать слесарными инструментами. Овладел и в 1950 году поступил слесарем в механический цех одной из шахт Метростроя. Более двух лет проработал Феноменов слесарем, а затем решил учиться - поступил в техникум Метростроя. Окончил он его с отличием и вернулся в родной коллектив уже на должность механика участка. В строительстве многих подземных дворцов участвовал быв- ший сержант. За ударный труд его награждают орденом Трудового Красного Знамени. Потом Николай Алексеевич Феноменов - наставник метростроевской молодежи, был отмечен высоким званием Героя Социалистического Труда. В 1987 году Феноменова не стало. Продол- жает его дело сын... ВСТРЕТИМСЯ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ После захвата Мариуполя и Таганрога фашисты на нашем южном фронте перешли в наступление. Мы летали тогда по несколько раз в день в штаб армии, в дивизии. Гитлеровцы нацелились выйти в район Шахты, а оттуда к Новочеркасску, Ростову. И им удалось потеснить наши войска до Новочеркасска. Но затем войска армии Харитонова не дали врагу продвинуться ни на метр - стояли насмерть. Гитлеровцы, оставив надежду на захват Ростова с севера и северо-востока, где их остановила наша 9-я армия, решили нанести фронтальный удар прямо по Ростову. 21 ноября фашисты захватили Ростов. В тот день мы перелетели на площадку шахты Лотикова у города Ворошиловска. Ночью посыльный разбудил летчика П.И.Грищен- ко и штурмана И.И.Иркутского. В штабе эскадрильи им дали задание лететь в 37-ю армию с совершенно секретным пакетом (очевидно, намечалась какая-то операция сил фронта и армии - так подумали тогда мы ). Осенью ночи темные, особенно на юге. Самолет совершенно не был приспособлен для ночных полетов . Несмотря на это , летчики нормально пролетели маршрут и опознали населенный пункт , где располагался штаб 37-й армии генерала А.И.Лопатина . Сделали несколько кругов над станцией , но никаких признаков о месте по- садки - хотя бы зажженным фонарем. Но сколько не крутись , а пакет приказано вручить во что бы то ни стало , поэтому Грищенко убрал газ , выключил зажигание и стал планировать. Пролетели над домиком, над чем-то еще темным и, наконец, самолет колесами коснулся земли и побежал. Только летчики хотели вздохнуть облегченно, вдруг машина вначале резко пошла вниз, затем как бы в горку и врезалась во что-то. Грищенко первый пришел в себя, спросил Иркутского: - Ты жив, Иван ? - Жив, только рука что-то болит. - А у меня ногу зажало, никак не вытащу. С трудом, наконец, они выбрались из разбитого самолета и пошли искать штаб армии. В станице, по-прежнему, было темно и тихо, ни одна даже собака не залаяла. Но вот нашли штаб, передали пакет и рассказали о посадке. Потом летчиков отвели в дом, где на полу, на соломе, лежали раненные. Среди раненных была молодая девушка-санинструктор, раненная в ягодицу. Она умирала... Утром начальник связи армии полковник Боборыкин приказал сжечь разбитый самолет, а летчиков отправить к медикам. У Грищенко сильно была ободрана нога, а у Иркутского на руке переломало пальцы. За тот полет их не ругали, но и не наградили. Наши войска начали наступление. И вот уже очищен от немецко- фашистских захватчиков Ростов. Попытка противника закрепиться на заранее подготовленных рубежах была сорвана, и войска Красной Армии продолжали теснить гитлеровцев на запад, к Минску. Эскадрилья Булкина перебазировалась в хутор Филиппенко, а штаб фронта - в городок Каменск на Северском Донце. Здесь я получила письмо от мамы - первое с начала войны. Очень обрадова- лась ему: все эти месяцы с боязнью думала, что мои родные могли оказаться в оккупации. Мама писала, что фашисты были только очень близко от нашего Кувшиновского района. Город Калинин Красная Армия освободила 16 декабря. Торжок не был под немцами, но они его весь порушили. Сколько было церквей, соборов древних - все с землей сровняли антихристы. Далее мама сообщала, что недалеко от нашей деревни был штаб Конева и у нее квартировали его командиры. Уж очень славные, добрые. Согрею, пишет, самовар, заварю из разных трав чаю, они сахарку раздобудут, и вот все вместе пьем этот чай, а они мне и рассказывают о всяких новостях на разных фронтах. Я-то все о тебе расспрашивала, показывала им твое письмо с полевой почты. А они: "Жива ваша дочь, Степанида Васильевна, жива. На том участке фронта, где она сейчас, затишье." Может быть, они мне и неправду говорили, но уж очень убедительно и вежливо так. Ты, дочушка, обо мне не беспокойся. У меня все хорошо, только вот о вас, своих детях и внуках изболелось сердце. От Егорушки давно нет весточки, с самого начала войны, как прислал письмецо о том, что идет бить врага, так и все. Костя воюет где-то на Южном фронте, Колюшку тяжело ранило и он сейчас в госпитале, Зина - в блокадном Ленинграде мастером на заводе "Красный гвоздильщик". На внука Ванюшу пришла похоронная. Мария от горя стала такая, что краше в гроб кладут. Об Алексее ничего не знаю, как прис- лал перед войной письмо из Дрогобыча, в котором сообщил о рож- дении дочки Лили, так и все. Вася из Норильска все пишет проше- ния с просьбой отправить его на фронт, но никто ему не отвечает. Как ты-то, дочушка?-спрашивает мама. - Береги себя, одевайся потеплее. Я тебе варежки связала с двумя пальцами, чтобы удобнее было стрелять. В письме мама молила Бога о том, чтобы мы, ее дети, остались живы, а Красная Армия набрала бы побольше силы да очистила землю русскую от супостатов... Письма на фронт приходили в основном бодрящие. Писали, что у них все хорошо, что всем обеспечены, что работают с отдачей всех сил на победу над злейшим врагом человечества-фашизмом, и чтобы о них не беспокоились и скорее с победой возвращались домой. В письмах с фронта сообщалось самое главное - жив, здоров, бью фашистов. Это была святая и праведная ложь... Получила я письма и от Виктора с Северо - Западного фронта . Виктор писал, что летает на "маленьких" (так мы звали в войну истребители), что на его счету девять сбитых фашистских самоле- тов, что он награжден орденом Красного Знамени и двумя - Красной Звезды. "Когда встретимся, Аня ? - спрашивал Виктор, и сам же отвечал: - После Победы"... ЖЕЛТОРОТИК Зимняя компания сорок второго года развеяла миф о непобеди- мости гитлеровских вояк. Но не все удалось тогда. Враг еще был очень силен и наши главные планы сбылись позже. Но непреходящая ценность первых успехов в том, что они воодушевляли бойцов, все- ляли в нас дух веры в победу. Этот дух характерен был в те дни и для воинов нашего Южного фронта. Совместно с войсками Юго-Запад- ного они прорвали оборону противника на участке Балаклея и образовали барвенковский выступ. Каждый солдат фронта переживал и за успех лихого рейда по тылам немцев двух кавалерийских корпусов Пархоменко и Гречко. В зимнюю стужу, в гололед они своими смелыми неожиданными налетами наводили панику в стане гитлеровцев. В штаб фронта летело по радио одно ободряющее доне- сение за другим. Но вдруг эфир замолчал. Командующему требовалось точно знать, в каком направлении могли продвинуться корпуса после того, как от них поступило последнее радиосообщение. Командование понимало, что измотанные жаркими схватками, бессонными ночами конники нуждаются в отдыхе. Их нужно вернуть, но как это сделать, если эфир молчит? - Пошлем У-2, - предложил начальник связи Южного фронта, генерал Королев. - У-2? - переспросил командующий, - и невольно глянул в окно: за мутноватыми стеклами бесновалась круговерть. А кто сумеет выполнить задание в такую погоду? - Летчики эскадрильи связи... В один из февральских дней, когда метелица намела сугробы снега на улицах хутора Филиппенко, меня вызвали в штаб эскад- рильи. Там рассказали об обстановке на нашем участке фронта, да- ли задание лететь в район Барвенково, где предстояло разыскать кавалерийские корпуса Пархомеко и Гречко и передать пакет с гри- фом "Совершенно секретно". До Барвенково со мной должен был ле- теть начальник связи Южного фронта, а дальше - действовать самостоятельно. ...Злой ветер трепал машину. Мотор трясся как в лихорадке. Вой метели порой заглушал его. И все бы это ничего. Но вот как пробиться через сплошную снежную завесу? Она бесконечна. Она поглотила маленький самолет и цепко держит в своих объятиях. Снег залепляет очки, сильно бьет в лицо. Видимости практически нет. Тут уже надежда на интуицию и на опыт. Но бывают моменты, когда и эти надежные друзья летчика бессильны. Такой момент переживала и я в тот день. Но вот, наконец, и Барвенково. Я высадила генерала недалеко от железнодорожной станции и полетела дальше. Генерал, вылезая из кабины, наклонился ко мне, посмотрел печальными глазами и поцеловал мою голову в шлеме... Снег все густел, буран усиливался. В кабине самолета я чувствовала себя, как в гондоле качелей. Все это, вместе взятое, привело к тому, что ориентироваться в полете стало невозможно. Что делать? Возвращаться? Нет, я не имела права на такое реше- ние: приказано лететь и во что бы то ни стало найти кавалерис- тов...Найти - значит спасти многие тысячи жизней... И я, заметив где-либо лишь намек на жилье, сажала свой У-2, чтобы узнать, наши там или враги. Каждый раз приходилось совершать посадку в условиях крайней непогоды. Летчики знают, что это такое. Трижды я приземлялась и трижды взлетала наперекор ветрам и снегопаду. Летела очень низко, разглядывая каждую балочку, каждый овраг. В одном из хуторов заметила танки, но не успела рассмотреть, чьи же они, как по мне открыли стрельбу. Однако обошлось - спасла метель. И чем бы кончился этот мой полет, неизвестно - не заметь я в одной из балок лошадей. "Это свои", - мелькнула догадка. Пошла на посадку. Только села - подбежали два бойца в кавале- рийской форме. Значит не ошиблась. - Какой корпус? - спросила их. - Первый, Пархоменко. - Я из штаба фронта. Кто здесь из командиров? - Начальник разведки. Навстречу мне уже шел командир в маскировочном халате. Он назвался начальником разведки 1-го кавалерийского корпуса гене- рала Пархоменко и тут же рассказал мне сложившуюся обстановку, а я еле заметными штрихами отметила на своей полетной карте месторасположение частей 1-го и 5-го корпусов. - Молодец ты, пилот! Ишь в какой день разыскал. - Давай пакет, я передам комкору. - Нет. Я должна лично вручить. - Почему должна? - разведчик после небольшой паузы рассмеял- ся громко и раскатисто. - Я принял тебя за летчика, а ты летчица. Может проводить?.. - Нет. Я сама. - Ну, повнимательнее, - предупредил он. - Придется ползти метров сто. Вон - до того сарая. В обход по оврагу далеко, да и небезопасно: на немцев можно напороться... Наконец, пакет передан в руки смертельно уставшему генералу. Он глянул на приказ и крепко выругался, не подозревая, что перед ним в летном комбинезоне, унтах и шлеме женщина. Где-то совсем рядом разорвался снаряд, за ним другой. Сотрясая землю, разрывы подняли столбы снежной пыли. Над головами со свистом полетели осколки, а генерал продолжал стоять в глубоком раздумье. Затем, обращаясь ко мне, решительно сказал: - Давай так. Махни к Гречко, в пятый корпус, отвези ему мое письмо и лети в штаб фронта - привези нам рацию. Повоюем еще маленько здесь... - Не успеваю засветло, товарищ генерал, а самолет для ночных полетов не приспособлен. Тут последовала очередная ругань в адрес тыловиков, которые отстали от корпуса: людям и коням есть нечего. А еще рация не работает, а вчера послал в Барвенково подводу - и она пропала... Генерал в отчаянии махнул рукой и вдруг спросил: - А ты что простудился что ли, голос-то у тебя какой-то сла- бый? - Да нет ответила я, взяла конверт из его рук и спросила: -А что передать в штаб фронта? - Що передаты? - не разжимая зубов, проговорил генерал. - Насмехаешься, желторотик? Бачь, який огонь накликал своим "куку- рузником"! Останешься туточки з намы... - Но вы приказали передать письмо в пятый корпус. Разрешите выполнить приказание? - Улетай!.. Отыскать 5-й корпус Гречко не составляло труда, так как мне уже было известно его расположение от начальника разведки 1-го корпуса. Посадила я самолет почти посреди хутора, передала кон- верт и тут же улетела. На аэродром вернулась ночью. ... Кружу, знаю, что точно прилетела, но садиться остерега- юсь - как бы самолет не поломать. А темень на земле непроглядная. Хоть бы кто догадался спичку зажечь или закурить. Наконец, уви- дела огонек и пошла на посадку. Приземлилась благополучно, а тут и механик подоспел - помог мне самолетную стоянку разыскать. Дро- нов, как всегда, ждал меня, не уходил с аэродрома. Это он, едва заслышав рокот мотора, поспешил на поле с паяльной лампой. Ее-то огонек я и увидела с воздуха. Промерзшая до костей, смертельно уставшая, я тенью вошла на КП, чтобы доложить командиру эскадрильи о выполненном задании. Он молча выслушал меня, молча подошел к телефонисту, приказал соединить его со штабом фронта. - Разрешите идти спать? - Разрешаю! - Булкин небрежно махнул рукой. Мне было обидно. Миновав столовую, я направилась в дом, где квартировала. Не- смотря на поздний вечер, хозяйка не спала. Увидела она меня в таком состоянии, засуетилась, запричитала: - Да где же ты так умаялась, родненькая? Попей, на молочка топленого. Согрейся, милая... - Она не могла стащить намокшие унты и комбинезон, подала теплые валенки. - А, может, на печь желаешь? Натоплена... - На печь, - вяло согласилась я. Хозяйка, ну точь-в-точь, как моя мама. Видимо, все мамы чем- то похожи друг на друга. Каждый раз, когда я возвращалась к ней в хату на ночлег, она усаживала за стол и начинала угощать украинским борщом и наивкуснейшими солеными помидорами. Бывало, поставит все на стол, сама сядет по другую сторону стола и начнет рассказывать уже в который раз о трех своих сыночках, воевавших где-то на Севере. Она вспоминала, как трудно ей было растить их после смерти мужа, жалела, что не успели сыновья жениться и оста- вить ей внучат - началась война. При этом моя хозяйка горько вздыхала, утирая концом фартука слезы, бегущие по щекам и все потчевала меня: -Ешь, доченька, ешь. Вот и моих сыночков, может, кто пожале- ет, накормит чья-то мать. А, может, и твоя! После выпитого горячего молока я согрелась на печи и задре- мала. К полуночи в дверь постучали. Хозяйка, ворча, сбросила крючок и впустила в дом человека в армейском полушубке. - Где Егорова? - спросил он. Я узнала голос Листаревича и отозвалась: - Я здесь товарищ старший лейтенант, на печке! - Как ни жаль, а придется с теплом расстаться. В штаб фронта вызывают. Я пошел за машиной... - Не пущу,-запричитала моя благодетельница.- Виданное ли де- ло, чтобы девчонку так мытарили! Не успела обсохнуть, отогреть- ся, а ее опять будят. Нет парня поднять ночью- все ее да ее... Я спрыгнула с печи, быстро оделась, взяла наган, засунула в голенище унта карту и только вышли мы на крыльцо, как подъехала машина.