МЕТРОСТРОЕВЦЫ В БОЯХ. В эти дни из Москвы я получила от друзей с Метростроя нес- колько писем. В одно из них была вложена листовка политуправле- ния Краснознаменного Балтийского флота. В ней говорилось о том, что при выполнении боевого задания по уничтожению кораблей про- тивника, находившихся в Финском заливе, севернее острова Гог- ланд, смертью героев в беспощадной борьбе с немецко-фашистскими захватчиками погибли заместитель командира эскадрильи 35-го штурмового авиаполка Вячеслав Людвигович Кротевич и воздушный стрелок младший лейтенант И. Ф. Быков. - Кротевич - это же наш инструктор, потом он был начальником летной части аэроклуба! - воскликнул я. Многих метростроевцев научил летать Вячеслав Людвигович. Дал путевку в небо и мне. Его ученики Сергей Феоктисов, Евгений Меншутин, Иван Вишняков, Иван Королев, Борис Окрестин, Владимир Наржимский, Лука Муравицкий, Аркадий Чернышев, Михаил Семенцов, Кузьма Селиверстов стали Героями Советского Союза, а Алексей Рязанов этого звания был удостоен дважды. На своем "иле", говорилось в листовке, летчик Кротевич с воз- душным стрелком Быковым уничтожал и танки, паровозы, десятки вагонов, орудия, самолеты, а летая над Балтийским морем, они подожгли и потопили четыре сторожевых корабля, четыре тральщика, транспорт, самоходную баржу. 19 ноября 1943 года летчик Кротевич совершил бессмертный подвиг. ...Группа штурмовиков во главе с Кротевичем обнаружила фа- шистские корабли. Яростный зенитный огнь не остановил штурмови- ков-балтийцев. Их бомбы попали точно в цель - гитлеровский сто- рожевой корабль потонул. В этот миг с другого корабля противника ударил зенитный снаряд в машину Кротевича. Штурмовик загорелся. Вместе с самолетом горел и экипаж машины. Тогда Вячеслав Кроте- вич пошел на таран. С грохотом врезался его объятый пламенем самолет в левый борт вражеского корабля, увлекая его за собой в морскую пучину. Так погибли славные сыны советского народа. В полках и соединениях прошли траурные митинги - летчики клялись отомстить за жизнь Кротевича и Быкова. Штурмовики Балти- ки открыли счет их имени, их светлой памяти, боевой счет героев ленинградского неба. Одному из лучших экипажей эскадрильи, в которой воевали Кротевич и Быков, младшему лейтенанту П.Максюте, был выделен штурмовик с надписью по фюзеляжу "Вячеслав Кротевич и Иван Быков". Смертью своей экипаж героев завоевал победу и бессмертие. Я вспомнила Вячеслава Людвиговича, каким он был веселым, общительным, любил шутку, был прекрасным рассказчиком . Его лекции, мы, курсанты, очень любили. Часто его лицо озарялось какой-то новой догадкой, он уходил, как казалось нам, в сторону от программы, вызывал нас на спор. Но всегда получалось так, что эти отклонения в итоге оказывались необходимейшими для увязки с другой, не менее важной, темой программы. Объяснения Кротевича значительно более прояснили и упрощали наши представления, чем сама лекция. Ему было свойственно в лю- бой обстановке, когда оказывалось, что есть свободное время, вспомнить ошибку курсанта, подойти к нему и спокойно разъяснить. Подойти запросто, объяснить в чем суть его ошибки и предлагал не навязчиво свои варианты решения. В нем жил дар инструктора, учи- теля, стремившегося передать свои знания другим. Кротевич учил нас любить небо. Мы часто видели его вместе с семьей. Жена его Зина с маленьким сыном Людвигом приезжала на аэродром и часами ждала у проходной мужа, занятого нами, курсантами, в уже давно законченное его рабочее время. Наконец, он надевал свою "кожан- ку", не застегивая пуговиц, бежал навстречу сынишке, хватал его на руки, сажал на плечо, обнимал жену и они - молодые, красивые, счастливые - шли к станции Малая Вязема, чтобы поездом уехать в Москву... Второе письмо было от Т.Никулиной - редактора многотиражки "Метростроевец". Она сообщила о том, что заходил на Метрострой, будучи в Москве, Сережа Феоктистов, в прошлом маркшейдер шахты, а теперь летчик-штурмовик Северо-Западного фронта. Рассказал он о том, как ему, летчику, пришлось повоевать в партизанском отря- де, а случилось это так. В один из вылетов на штурмовку вражеских позиций Феокристов, на счету которого было уже четыре "юнкерса" и один "хеншель", был сбит зенитным огнем врага, и его самолет с убранными шасси упал на кустарник и, зарываясь носом в сугроб, прополз несколько метров. Летчик выскочил из кабины и первая мысль - "как быть с самолетом?" Достав ракетницу, Феоктистов открыл горловину бензо- бака. Глухо прозвучал выстрел. Летчик успел спрыгнуть с крыла и упал ничком в снег. Раздался оглушительный взрыв. Гитлеровцы искали летчика. Дважды почти лицом к лицу сталки- вался с ними Феоктистов и каждый раз уходил от них. Мерз ночами в снегу, голодал, но все шел и шел к линии фронта, в сторону канонады, доносившейся с востока. Знал летчик одно: живым его не возьмут, будет драться, пока бьется сердце... На восьмые сутки - радость. Встретил партизанских разведчиков. Они-то и привели Сергея в штаб 1-й Белорусской партизанской бригады. Так волею случая Феоктистов оказался на белорусской земле, занятой гитлеровскими оккупантами. Но он сознавал, что и эта земля, и небо над нею - тоже наша Родина, и что здесь, в тылу врага, - тоже фронт. Здесь также ни на час не затихала боевая страда. Несколько тысяч бойцов насчитывалось в бригаде. Встал в их ряды и летчик Сергей Феоктистов. Он не мог поступать иначе. Вместе с партизанами ходил на задания. Помогал в разработке боевых операций. Наравне со всеми отбивал яростные атаки карателей. Ходил в разведку... Потом за Сергеем прилетел самолет По-2 и увез его на "Большую землю". И опять летчик Феоктистов сел за штурвал "Ила" в составе 187-го гвардейского штурмового авиаполка, чтобы гро- мить гитлеровских захватчиков до Победы. Задолго до победы Феоктистов стал Героем Советского Союза. НАСЛЕДНИЦА Вот уже в третий раз, пока мы воюем на Тамани, наш полк пополняется самолетами и летным составом. Затем наш путь на 1-й Белорусский фронт. Перелет полка в Карловку, под Полтаву, прошел без происшествий. Штаб и технический состав, как всегда, встре- чал нас подготовленным летным полем, стоянками для самолетов, жильем для летчиков. Здесь, под Полтавой, царь Петр разбил шведов. А совсем недавно наши войска разгромили крупную группировку гитлеровцев. Вблизи бывших русских редутов, на том месте, где остались облом- ки вражеской техники, наши штабисты нашли для нас естественный полигон. Построили там наблюдательную вышку, обозначили траншеи деревянными "солдатиками", установили деревянные "пушки". Были на этой имитированной передовой линии и танки с крестами, и автомашины. В эти дни в полк прибыло пополнение - много молодых летчи- ков, которых предстоит вводить в строй: учить бомбометанию, стрельбам, поиску целей - словом, всему тому, чему когда-то учили нас ветераны штурмового полка на аэродроме "Огни". В нашу, третью эскадрилью прибыли летчики опытные, но не обстрелянные, еще не участвовавшие в боях. Они все приехали с Дальнего Востока: Степанов, Шерстобитов, Хомяков, Ладыгин, Ивницкий, Хухлин, Мустафаев, Кириллов, Евтеев, Иванов, Цветков, Коняхин... Нам, "старичкам", признаться, не составляло особого удоволь- ствия работать с молодыми. Уезжая с фронта, мы рассчитывали на недолгий отдых в тылу. Атаки полигонных декораций цементными бомбами не вызывали энтузиазма у бывалых фронтовиков, да и для молодых эта работа была лишь продолжением поднадоевших школьных занятий. Они тоже рвались на фронт. В полку произошли изменения: штурмана полка майора Карева Петра Тимофеевича назначили заместителем командира 8О5-го штур- мового авиационного полка, лейтенанта Егорову Анну Александровну - штурманом этого же полка. Так было сказано в приказе. Назначению я перепугалась и помчалась к командиру "выяснять отношения". Козин недавно навестил свою семью- где-то в глубоком тылу. По приезде показал мне фотоснимок своей дочурки. С фотогра- фии на меня смотрели широко распахнутые доверчивые детские гла- за, очень похожие на отцовские, две косички, платочек, повязанный под подбородком. - Наследница! - смеясь, сказал Михаил Николаевич. Мы очень любили своего командира полка. Отважный летчик, справедливый к подчиненным и в меру строгий, сколько нес он в себе задора, радости, искреннего веселья! Батя - так звали его между собой в нашем дружном коллективе. Он с нами и песни пел, и танцевал, и горе разделял. Показывая мне фотоснимок своей дочери, Михаил Николаевич признался: - Знаете, лейтенант, когда моя жена узнала, что в полку есть летчица, то стала ревновать. - Пусть поревнует. Это иногда полезно, - посмеялся тогда зам- полит полка Швидкий, назначенный к нам вместо убывшего Игнашова. Казалось, после Игнашева, который завоевал в полку большое уважение за чуткость, доброе отношение к людям и принципиальность, трудно будет новому замполиту войти в доверие и обрести такое же уважение и любовь у личного состава. Но время шло, и Дмитрий Поликарпович, будучи еще и боевым летчиком, полюбился многим. Удивительным он обладал свойством - знать, кому надо сказать ободряющее слово, кого надо пожурить, кого похвалить. И все это делал вовремя, не откладывая на завтра, и как-то незаметно, тактично. А летая на боевые задания то с одной группой, то с другой, часто бывая в сложных переделках, он, конечно же, лучше понимал запросы и настроения летчиков. Разборы боевых вылетов с приходом к нам Швидкого изменили свой характер. Если раньше разговор в основном шел о точном нане- сении штурмовых ударов, то теперь больше стали говорить о дейст- виях летчиков, их мужестве, инициативе, тактике в бою. Много внимания Дмитрий Поликарпович уделял войсковому товариществу, спайке в бою. Любил повторять наш замполит суворовское "сам погибай, а товарища выручай"! И это откликнулось в полку добрыми делами. Так, высокую самоотверженность проявил летчик Коняхин, спасая своего друга Хухлина. Но об этом я расскажу позже. Пока что мне предстояло поговорить с командиром полка о моем новом назначении, и я спустилась в штабную землянку. -Товарищ командир, разрешите обратиться!- сказала, по-устав- ному приложив руку к головному убору. - Обращайтесь, согласно кивнул Козин и с каким-то упреком посмотрел на меня. - Зачем вы меня назначили штурманом полка? Ведь я же не справлюсь. На смех людям! Есть же Бердашкевич - командир второй эскадрильи, есть Сухоруков, Вахрамов. Им сподручнее быть штурма- ном в мужском полку! - Вы все сказали?- резко спросил подполковник.- Тогда круго- ом марш! Бегом - к исполнению обязанностей штурмана полка. И по этому вопросу ко мне больше не обращайтесь. ОТЦОВСКИЙ ПОДАРОК Теперь, в новом качестве, я то провожу занятия с летним сос- тавом, то руковожу "боем" по радио с наблюдательной вышки поли- гона. Штурманская служба мне понемногу стала нравиться, стала по душе. Я ведь и Херсонское авиационное училище окончила по классу штурманов, а работая в Калининском аэроклубе летчиком-инструкто- ром, несколько часов в неделю преподавала аэронавигацию. Курсы штурманов прошла в Ставрополе. Словом, командование полка знало о моих штурманских "классах" и, учитывая уже мой боевой опыт, не случайно назначило на эту должность. И вот стою я на вышке, а вокруг такая чудесная панорама! По зеленому ковру летнего поля рулят самолеты, в стороне Полтавы взлетают американские "крепости", чтобы бомбить общего врага, виднеется речушка, совсем рядом громоздится Петровский редут, на который напоролась армия Карла XII, а в небе вовсю заливаются жаворонки... Зазвонил телефон. Сняла трубку - слышу голос руководителя полетов: - Приготовиться, вылетаем! Внизу под вышкой заработал моторчик радиостанции. Я взяла микрофон, для порядка дунула в него и заговорила: - Алло! Алло! Алло! Я - "Береза"! Как слышите? - Я - "Резеда-два"! Я - "Резеда-два"! Слышу вас хорошо. Раз- решите двести... - Разрешаю двести. "Резеда-два" - это майор Карев, а "двести" - разрешение на бомбометание и штурмовку. И почему это начальник связи полка Матюшенко придумывает такие позывные, как "Резеда", "Фиалка", "Сирень", "Волга" и другие тому подобные- все женского рода, для мужчин? А мне вот однажды дал позывной - курам на страх! - "Ястреб"... Группа штурмовиков уже над полигоном - делает круг , круто пикирует на цель. Летчики старательно ловят в прицел мишень и короткими очередями расстреливают расставленные фигуры, затем бросают бомбы и разворачиваются для набора высоты. Карев - "Ре- зеда-два" - спокойно подает команды, внимательно следит за рабо- той каждого летчика. - Хухлин! Уменьши угол пикирования... - Агеев! Не отставать... - Цветков! Уменьши скорость самолета, а то выскочишь вперед группы. - Молодец Кириллов, прицельно бьешь по целям, - летит над полигоном голос "Резеды-два", и, глядя на эту кропотливую работу Карева с молодыми летчиками, я невольно с добрым чувством глубо- кого уважения думаю об этом мужественном человеке, вспоминаю полеты с ним над Таманью. Отчаяннее, храбрее над полем боя, чем Карев, я не встречала. Повторив атаку, каревская группа уходит в сторону аэродрома. - "Береза", я - "Резеда-семнадцать", я - "Резеда-семнадцать" ...-слышится в микрофоне уже другой голос. - Разрешите двести! - Разрешаю! И вдруг слышу: - Зубами мучаетесь, "Березочка"?.. У меня действительно болят зубы. На вышке я стою с перевя- занной щекой, но гневно пресекаю вольного сына эфира: - "Резеда-семнадцать", занимайтесь-ка своим делом! Уменьшить угол! Но летчик не слушается и, пикируя с крутым углом, бросает бомбы. -"Резеда-семнадцать", прекратите самовольничать! Не то зак- рою полигон! - Вас понял,-весело отвечает он и заходит для повторной ата- ки. Ловко атакует мишень пилот, ничего не скажешь. Со снижением уходит он от полигона бреющим, оставляя за собой песню: Ты ж мэнэ спидманула, Ты ж мэнэ спидвэла, Ты ж мэнэ, молодого, З ума разума свела... Это - летчик Иван Покашевский. В полку среди прибывших новичков выделялся парень с широким лицом, с копной темных волос и озорными серыми глазами. Одет он всегда не по форме. Сверху гимнастерки старого образца и граж- данских брюк ватник, стоптанные, видавшие виды сапоги, шап- ка-ушанка, сдвинутая на затылок - вот-вот упадет. Это лейтенант Иван Покашевский. Нам Иван рассказал, что его сбили в бою и он попал в плен. Когда немцы увозили летчиков в Германию, они втроем проломили дыру в полу вагона и на ходу поезда выпрыгнули ночью. Затем бе- жали в лес - удалось найти партизан. Семь месяцев Покашевский партизанил, был награжден орденом Красной Звезды. Затем летчиков доставили в Москву, распределили в авиачасти, и вот Иван попал в наш полк. А тут еще его отец, когда узнал, что сын жив - а похо- ронную с матерью они получили год назад, - на радостях продал пчельник и на эти деньги купил самолет. Отец очень хотел, чтобы сын летал на самолете, - считал, что так будет надежнее. У нас в полку Покашевского обмундировали, назначили летчиком во вторую эскадрилью. И вот в Карловку приехал его отец - Иван Потапович Покашевский и привез с собой своего старшего сына Вла- димира, директора совхоза. - Нехай послужат мои хлопчики у вас, - доверительно сказал командиру полка. - Посыдив Володька на "брони", як незаменимый,- хватит! Пора и честь знать! Но тильки з одним уговором, ни якой поблажки сынам моим не творить, требуйте бильше, як установлено по вийсковому Уставу... В тот день погода была чудесная. В синем небе ни облачка, солнце грело по-летнему. На аэродроме собралось много народу - жители Карловки и окрестных сел с транспарантами, портретами руководителей партии, правительства и виновников торжества. Тут же, отдельно от других самолетов, новенький штурмовик с надписью по фюзеляжу: "От отца - сыновьям Покашевским". На крыло самолета поднялись начальник политотдела дивизии подполковник И.М.Дьяченко и семья Покашевских.4 0 Сыновья помогли отцу взобраться и встали рядом с ним.4 0Иван - справа,4 0Владимир - слева.4 0Митинг открыл Дьяченко. На груди начальника политотдела два ордена Красного Знамени. Защищая Москву, Иван Миронович был тяжело ранен, после чего медики списали его с летной работы. Дьяченко говорил страстно, взволнованно и о патриотическом поступке колхозника Покашевского, и о предстоящих боях, о нашей грядущей победе. Затем он предоставил слово Ивану Потаповичу. Старик встрепенулся, хотел было шагнуть вперед, но сыны удержали его, чтобы не свалился с крыла, а он сказал только два слова: "Браты та сестры!.." -и тут же умолк. Сыновья склонились к отцу, что-то подсказывали ему, видимо подбадривали. Запомнилась мне надолго та краткая речь простого кристьянина: - У меня два сына. Обоих я виддаю родной Батькивщине. Пошел бы и сам с вами бить захватчиков, да трохи стар... Старик хотел еще что-то сказать, но, не в силах совладать с охватившим его волнением, махнул рукой, поклонился в пояс на все четыре стороны и трижды поцеловал своих сыновей. Все зашумели, зарукоплескали, оркестр заиграл туш. - Качать его, качать! - закричали в толпе, и старика подхва- тили на руки. С этого дня Иван и Владимир Покашевские были приписаны экипа- жем к самолету отца: Иван- летчиком, Владимир - воздушным стрел- ком. И вот я смотрю в бинокль: полигонная команда проверяет результаты работы Покашевских - отлично! Все попадания на месте. Вдруг подлетает штурмовик и без моего разрешения заходит на полигон. - Я - " Береза"! Я - "Береза"! - быстро заговорила я. - Сооб- щите, кто летает над полигоном? Ответа нет, а самолет уже разворачивается и пикирует на нашу вышку. С ума сошел! Перепутал, видно, сигнальный знак "Т" на вышке с крестом на полигоне. - Все в траншею!- приказываю я и вижу, как шофер рации, тех- ник, еще кто-то бросаются в траншею. Бомба разорвалась. Взрывная волна смахнула стоявшую рядом палатку и покачнула вышку, осколки бомбы тоже ударили по вышке. Я ухватилась почему-то не за поручни, а за микрофон с телефоном и с ними покатилась, крича: - Сигнальщик! Дайте красную ракету, ракету! Отгоните его от полигона! Взвились ракеты. Летчик понял свою ошибку и улетел. Что же, отработал тоже неплохо, жаль только, что не по той цели. Но... учеба есть учеба. А следующую группу на полигон привел комэск капитан Бердашке- вич, добродушный белорус из Полоцка. У Миши большое горе: погиб отец - партизан, расстреляна мать за связь с партизанами. - Зенитный огонь справа! - дает он вводные группе, и новички выполняют противозенитный маневр по высоте, направлению. - Справа от солнца четыре "фоккера"! - снова голос ведущего, и вся группа перестраивается в оборонительный круг. "Спасательный круг", как мы его называем, - это боевой поря- док, придуманный для самообороны от "мессеров". Допустим, истре- битель противника пытается атаковать наш штурмовик - идущий за ним по кругу сможет отсечь атакующего своим лобовым огнем. С круга мы работаем и по цели. Вот двенадцать штурмовиков уже пи- кируют, к земле полетели их эрэсы, мощно раздался по округе зал- повый взрыв. Затем пушечный и пулеметный огонь разносит мишени, а при выходе из пикирования разом от всех самолетов отделяются бомбы. Когда пыль опускается, в бинокль я уже не нахожу целей... Незаметно пролетел май. Молодые летчики научились метко стре- лять и бомбить, стали уверенно держаться в строю не только при полете по прямой, но и при маневрировании. Научились атаковать цели группами - до эскадрильи. Полк готов к отлету на фронт. Наконец мы получили "добро". 197-я штурмовая авиадивизия, в которую теперь входит наш 8О5-й штурмовой авиационный полк, только что сформирована. Ее путь лежит в 6-ю воздушную армию генерала Ф.П.Полынина. Мы будем воевать в составе 1-го Белорусс- кого фронта. Командиром дивизии, в которую входит теперь наш полк, полков- ник В.А.Тимофеев. Многие пилоты помнят его по летным училищам - Поставскому, а в войну - Оренбургскому, где он был начальником. Когда Тимофеев знакомился с личным составом полка, мне он чем-то показался похожим на царского офицера, каких показывали в кинофильмах. Китель и брюки-бриджи строго подогнаны по фигу- ре. Хромовые сапоги на высоких каблуках и с наколенниками блесте- ли, как лакированные. Фуражка с тульей выше обычного сидела на голове с каким-то изяществом, а на руках были кожаные перчатки. - Сразу видно - тыловик, - сказал механик моего самолета Горобец, стоявший рядом. - Нет. Вы что, не видите, что ли, на груди полковника орден Ленина и медаль "2О лет РККА? - возразил летчик Зубов. - Он воевал на Курской дуге, был там заместителем командира дивизии. А орден Ленина получил еще в мирное время - в Забайкалье. Там Тимофеев после военно-воздушной академии командовал авиационной бригадой и вывел ее на первое место по боевой подготовке в Даль- невосточной армии Блюхера. - Ты, что вспоминаешь Блюхера? Он ведь враг народа!.. - Никакой он не враг, - упрямо заявил Миша. - Он настоящий народный герой, мне еще в детстве рассказывал про него мой род- ной дядя, мамин брат-комбриг, я ему верил и верю. Да и сам Тимофеев, кстати: тоже был арестован в 1938 году, как враг наро- да и просидел в читинской тюрьме два года, пока не выпустили, как необоснованно репрессированного, восстановили в правах и назначили начальником авиационного училища. За него сам Швер- ник хлопотал, воспитатель Вячеслава Арсеньевича. А за Блюхера, видимо, некому было вступиться. - Тимофеев, говорят, воевал еще в гражданскую? - спросили у Зубова. - Воевал. Был разведчиком на Восточном фронте, затем замес- тителем комиссара 15-го Инзенского полка. - Ты-то откуда знаешь? - А как не знать? Я был учлетом Оренбургского училища. Вячеслав Арсеньевич нам рассказывал о гражданской войне, лекции очень интересно читал. - На какую же тему? - О, темы были разные! Я раньше такого нигде не слышал. И как правильно вилку и нож держать, и как красиво курить, не оставляя следов на пальцах. Нас и танцевать учили, и пригла- шать даму к танцу. - Это что же - шла война два года, а вы учились танцевать? - сердито спросил Толя Бугров , летчик с обширными рубцами от ожогов на лице. - Может, он еще учил вас, как выбирать добрую жинку? - усмехнулся Женя Бердников. - Пре-екра-ати-ить разговорчики! - громко прервал нашу затаенную беседу начальник штаба полка майор Кузнецов. Однако наше, можно сказать, знакомство с Вячеславом Арсень- евичем Тимофеевым состоялось... 197-я штурмовая авиадивизия успешно перебазировалась на аэродромы многострадальной белорусской земли. Погода нас в те дни не баловала. Слой толстого тумана уныло лежал над летным полем, и штурмовики, выруливая на старт, вынуждены были выклю- чать моторы. Но вот подул ветер и разогнал всю туманную муть. Группа за группой летчики нашей дивизии пошли на боевые задания. Штурмовики бомбили передний край вражеской обороны, подавляли огонь артиллерийских батарей противника, штурмовали гитлеров- ские колонны войск, задерживая их на дорогах, жгли машины, танки, уничтожали пехоту... Обычная наша работа. "САМ ПОГИБАЙ, А ТОВАРИЩА ВЫРУЧАЙ!" Этого суворовского изречения всегда придерживались в бою мои однополчане. Хорошо сказал А.Твардовский об этом. У летчиков наших такая порука, Такое заветное правило есть: Врага уничтожить - большая заслуга, Но друга спасти - это высшая честь! С полевого аэродрома Чарторыск мы взаимодействовали с прос- лавленной армией генерала Чуйкова - 8-й гвардейской. После боев на Тамани, на Керченском полуострове нам, летчикам, здесь каза- лось потише, но это было далеко не так . В один из боевых вылетов девятку штурмовиков повел капитан Бердашкевич. Задачу им поставили сложную - предстояло уничтожить переправу на реке Буг и тем самым воспрепятствовать отходу вра- жеских войск. Миша тщательно проиграл весь маршрут с летчиками. Показывал на карте, чертил прутиком на земле характерные ориен- тиры, предполагаемые зенитки. Потом каждый из ведомых повторил "полет". И только когда Бердашкевич убедился, что всем все по- нятно, скомандовал: - По самолетам! При подходе к цели летчики снова услышали его спокойный и мягкий голос: - Снять предохранители. Разомкнитесь, держитесь свободнее... Группа с разворота зашла на переправу. Зенитки со всех сторон били по нашим штурмовикам. - Маневр, ребята! Маневр! - скомандовал Бердашкевич и в пи- кировании бросил машину на переправу. За ним устремились остальные, и вот цель накрыта бомбами. Но трассы огня с земли скрестились и над штурмовиками. Самолет летчика Хухлина как - то неловко, будто нехотя, без надобности, с развороченным крылом, с разбитым стабилизатором полез вверх, затем резко опустил нос с остановленным винтом и пошел к земле. Хухлин сумел выровнять, а затем посадить разбитый Ил-2 на малень- кое, изрытое воронками поле за переправой на вражеской стороне. И тут же, как воронье, к штурмовику бросились со всех сторон гитлеровцы. Все это увидел ведущий группы Бердашкевич и напра- вил всю девятку "илов" на помощь своему ведомому. Штурмовики, пикируя один за другим, отбивали окружающих наш самолет гитлеров- цев, а Андрей Коняхин, верный и неразлучный друг Виктора Хухлина, пошел на посадку туда, где сидел его штурмовик. Самолет Коняхина коснулся земли совсем недалеко от "Ила" Хухлина, попрыгал по кочкам да буграм и замер. Фашисты, почуяв двойнную добычу вновь бросились в атаку. Бердашкевич с группой отбил и ее. Тем временем Андрей, спасаясь от наседавших автомат- чиков, открыл по ним огонь из пушек и пулеметов своей машины, но трассы огня проходили высоко, минуя врага. Тогда воздушный стрелок Коняхина выскочил и нечеловеческим усилием приподнял хвост штурмовика! Летчик застрочил по гитлеровцам прицельно. А Хухлин поджег израненный "Ил", подбежал к самолету друга и вместе со своим стрелком забрался в заднюю кабину. Коняхин раз- вернул машину, дал полный газ с форсажем, и вот штурмовик понес- ся на растерявшихся гитлеровских автоматчиков - и в небо. Позже Андрей рассказывал, как уже после отрыва от земли он засомневался: хватит ли бензина до дома? Оглянулся на кабину стрелка да так и обмер - рядом с пулеметом торчат две ноги! Оторопел пилот, а потом понял, что это его воздушный стрелок, на ходу впрыгнул в уже занятую экипажем Хухлина кабину, так и не сумел развернутся в тесноте - застрял вниз головой. После посадки мотор машины заглох - кончилось горючее. Все, кто был на аэродроме, помчались к замершему штурмовику. И вот начали разбираться: вытащили из задней кабины одного воздушного стрелка, второго, потом летчика. Коняхин сидел в своей кабине бледный, откинувшись головой на бронеспинку, закрыв глаза, его мокрые курчавые волосы прилипли к вискам. Первым к нему бросился майор Карев и стал целовать его. Затем, прямо на крыле самолета, он взволнованно обратился к однополчанам: - Товарищи! Летчик Коняхин выполнил заповедь великого пол- ководца Суворова: сам погибай, а товарища выручай! Он трижды вы- полнил эту заповедь - и штурмовик привел на аэродром, и друга спас, и сам жив. Качать героя! Летчики и стрелки вытащили Коняхина из кабины и так, на ру- ках, донесли его до штабной землянки. На другой день нагрянули фотокорреспонденты из армейской и фронтовой газет. Хотели сфо- тографировать героя, а он спрятался от них и предал через друга полный отказ: - Не дамся! Здесь не фотоателье, а боевой аэродром, и я по- зировать не намерен. Так и вышла статья в газете без портрета Коняхина. Однажды я была свидетелем такого диалога друзей: - Ты еще жив? -спросил Коняхин Хухлина. - Я-то жив, но вот, как это тебя еще не сбили? А надо бы дать тебе шрапнелью по одно- му месту, чтобы ты вовремя спать ложился, а не засиживался с Катюшей из медсанбата. Вот так они всегда подсмеивались друг над другом , но друзья были верные. Еще один эпизод из той фронтовой дружбы. - Витек! - как-то обратился Коняхин к Хухлину. - Послушай, что мне мама пишет. И Андрей достал из нагрудного кармана гимнас- терки сложенный вдвое конверт. - Где она живет-то сейчас? - Как где? В Сибири, в селе Ястребове, что в восемнадцати километрах от Ачинска - в "родовом имении"... И Андрей начал читать письмо: "Андрюшенька, проводила я на фронт тебя и троих твоих брать- ев. Наказ дала - бить супостатов, гнать их с земли русской до полной победы!.. Петя воюет танкистом, Гаврюша - артиллерист, Лева - в пехоте. А ты у меня летчик...- Рожала я тебя, сынок, в бане, на соломе, без всякой посторонней помощи. Помню, после ро- дов лежала и смотрела через дымоход в потолке в небо. Оно было такое чистое-чистое, и очень много было звезд. Твоя, Андрюшенька, звезда светилась ярче всех. Это хороший знак.." - А в кого ты такой курчавый? - Как в кого? В отца. Он у нас красивый и веселый. Песни петь любит и нас научил. Отец наш ведь тоже на фронте. Бедная мама... Как кончится война, сразу поеду в Ястребово свое родовое, к маме... Хухлин обнял правой рукой плечи друга и они зашагали на сто- янку самолетов, на репетицию. Предстоял концерт художественной самодеятельности и друзья готовились петь свою любимую песню: Славное море, священный Байкал... Аккомпанировал им тоже сибиряк - Павел Евтеев. Он возил баян с собой всю войну - как только распрощался с институтом, в кото- ром учился на третьем курсе. А как играл Павел! Мы заслушивались его вдохновенной игрой и были благодарны за те минуты, которые нас уводили от войны... ЖЕНИХИ 7 июля от гитлеровских захватчиков был освобожден город Ковель, и мы перелетели на один из аэродромов в тот район. Там, помню, мне приказали сразу же лететь на разведку дорог, скопле- ния войск противника и все это заснять на пленку. По пути я залетела на соседний аэродром за истребителями прикрытия. Пара самолетов уже поджидала меня с запущенными моторами. Пока я дела- ла круг над аэродромом, они взлетели и начали набирать высоту. Быстро связалась по радио с их ведущим и, не переводя дыха- ния, говорю: -Буду вести визуальную разведку и фотографирование. Пожалуй- ста, далеко не отходите - прикройте. Ясно? Прием! Обычно в таких случаях ведущий истребитель отвечал: "Вас по- нял, и повторяет задачу или уточняет, если что-то неясно. А тут, после короткой паузы - охрипший тенорок, полный сарказма: - Эй, ты, горбатый! Чего пищишь, как баба? - Помолчав, доба- вил с досадой: - А еще штурмовик! Противно слушать... - и присоединил крепкое словцо. Оскорбительное "баба" затронуло меня. Сгоряча хотела было ответить тем же, да сдержалась: они ведь и не подозревают, что в подчинении у бабы. Мне даже стало весело. Задание я выполнила успешно. Возвращаясь домой, связываюсь по радио со станцией наведения и передаю обстановку в разведан- ном районе. Знакомый офицер со станции наведения нашей дивизии благодарит за разведданные: - Спасибо, Аннушка!.. И тут истребители будто с ума посходили: такое начали выде- лывать вокруг моего самолета! Один бочку крутанет, другой - пере- ворот через крыло. Затем утихомирились, подстроились к моему "ильюшину" и приветствуют из своих кабин, машут мне руками. Пролетая мимо их аэродрома, я поблагодарила истребителей на про- щание: - Спасибо, братцы! Садитесь! Теперь я одна дотопаю... Но мои телохранители проводили меня до самого нашего аэрод- рома. И только после того как я приземлилась, они сделали над аэродромом круг, покачали крыльями и скрылись за горизонтом. На командном пункте докладываю командиру о выполненном зада- нии - все слушают мой доклад, но, замечаю, чему-то улыбаются и вдруг откровенно засмеялись. - Лейтенант Егорова женихов стала приводить прямо на свою базу!..- добродушно прокомментировал Карев. Смеются летчики, смеюсь и я, довольная удачной разведкой. Прилетела без единой царапинки. НАЗАРКИНА - СТРЕЛОК ОТЛИЧНЫЙ! ...Затишье. В такие дни в полку много мероприятий. На откры- том партийном собрании прием в партию. Собрание проходит прямо на аэродроме, под крылом самолета. Открывает его парторг полка капитан Василий Иванович Разин. Он зачитывает заявление летчика Коняхина, в котором слова, идущие от сердца: "Жизни своей не пожалею за Родину, за партию, за Сталина.." Собрание единогласно решает принять Андрея Федоровича Конюхина в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. Зачитывают заявление Евдокии Алексеевны Назаркиной: "...1921 года рождения, русская". Она просит принять ее кандида- том в члены ВКП(б). Дуся заметно волнуется. Одернув гимнастерку, поправив медаль "За боевые заслуги", рассказывает автобиографию: - Отец мой,- Назаркин Алексей Ильич, был солдатом в первую мировую войну. Воевал под командованием генерала Брусилова. Награжден четырьмя Георгиевскими крестами. Дослужился он до чина старшего унтер-офицера. Был тяжело ранен. Когда мама умерла, в семье осталось шестеро детей - мал мала меньше: четыре брата, две сестры. Тяжело было отцу прокормить нас, и он отнес в торг- син свои Георгивские кресты и купил нам по ботинкам да сахару... Дуся замолчала, наклонила вниз голову, а руки что-то нервно искали в карманах юбки, надетой вместо брюк ради такого торжест- венного случая. Наконец она достала конверт и начала сбивчиво говорить: - Вот братишка Вася прислал письмо. Пишет, что похоронили они отца. Папа последнее время был председателем колхоза в деревне Тишково под Москвой. Сорвался с цепи колхозный бык, отец бросился его ловить, да зацепился за что-то деревянной ногой и упал. Лежачего отца бык начал поддевать рогами и бросать. Женщи- ны, неистово крича, разбежались в стороны. Помочь отцу было некому...Сами знаете, - добавила Дуся,- в деревне остались толь- ко стар, да млад. Братья все на фронте, кроме Васятки. Иван погиб, защищая Севастополь, а Семен - под Москвой... - Что еще пишет братишка7 -спросил кто-то. - Похоронили отца рядом с мамой, - читала Дуся, а по лицу ее текли крупные слезы. - Поплакал я, дорогая сестра, на могилках, да и решил податься в Москву, там сказывают, всех принимают в ФЗУ, не смотрят на образование, а оно у меня не ахти какое - всего три класса. Попрошусь, может, примут, и тогда я буду сыт и одет. Ты обо мне не беспокойся, бей фашистов так, как бьет их брат Миша - его ведь орденом наградили . Сестра Даша зовет меня к себе в Кораблино Рязанской области, но я попытаю счастье на заводе " Красный богатырь", где ты раньше работала". Все молчали, а Назаркина продолжала стоять у стола, опустив бессильно руки с письмом и горько плакала... - Кто рекомендует Назаркину? - спрашивают в президиуме. - Комсомольская организация, старший техник-лейтенант Шурхин и лейтенант Егорова. От имени комсомольцев полка выступил секретарь - Вася Рим- ский, он сказал, что Назаркина, придя в полк из ШМАС (школы младших авиационных специалистов), сразу включилась в обществен- ную работу. Она член полкового бюро, выпускает стенгазету, участвует в самодеятельности. Коммунист, старший техник - лейтенант Борис Шурхин тоже рассказывал о Назаркиной, о том , как она, будучи оружейницей, быстрее всех готовила штурмовик к бою, умело разбирала и вновь устанавливала после чистки пушки - весом по семьдесят килограм- мов! - Как ловко подвешивала бомбы. Не было случая у летчика, чтобы он пожаловался на то, что пушки заело или взрыватели у бомбы и эрэсов не сработали по вине оружейницы Назаркиной. А о том, как она сейчас справляется с обязанностями воздушного стрел- ка, Шурхин предложил сказать мне. - Назаркина - стрелок отличный!- сказала я.- Но вот храбрость в бою граничит... Судите сами: вчера над целью руками бросала противотанковые бомбы по фашисткой технике. Когда их в свою кабину запрятала- никто из обслуги самолета и не видел... Собрание постановило: принять Назаркину Евдокию Алексеевну кандидатом в члены ВКП(б). ГИБЕЛЬ КОМАНДИРА Уже позади Полесье. Наша армия идет освобождать многостра- дальный польский народ. Под крылом проносятся поля с узкими полосками неубранной ржи, от хутора к хутору- дороги серпантином. Попадаются деревушки с крышами, покрытыми дранкой, костелы, деревянные кресты у каждого перекрестка. Мы летим штурмовать резерв противника в районе города Хелм. По радио слышу голос командира полка: - Егорова! Справа по курсу в кустарнике замаскирована артил- лерия. Пройдись по гадам из пушек!... Резко отворачиваю вправо, перевожу самолет в пикирование, отискиваю цель и открываю огонь. Заработали немецкие зенитки, преграждая нам путь. - Вахрамов, -пренебрегая шифром, руководит командир,- дай-ка по батарее эрэсами! Идет обычная боевая работа. На дороге возле Хелма механизи- рованная колонна: бронетранспортеры, цистерны с горючим, грузо- вики, танки. - Маневр, ребятки, маневр...-напоминает ведущий и с разворо- та ведет нас в атаку. - Прицельно - огонь! С земли к нашим машинам потянулись дымные полосы - это мало- калиберные пушки открыли огонь, заговорили четырехствольные "эрликоны". Довернуть бы да дать по ним пару очередей, но слиш- ком заманчиво в прицеле маячит бронеавтомобиль, да и поздновато - уже проскочили. На второй заход пошли, недосчитавшись замыкающего нашей группы - Виктора Андреева. Паренек из Саратова - не разговор- чивый, не улыбчивый, но добрый, уважительный, лучший " охотник" полка,- летал он в паре с Володей Соколовым. Володя не вернуля с прошлой "охоты". В его самолет угодил снаряд, и штурмовик, рубя деревья винтом, сбивая их крыльями, упал в лес на вражеской тер- ритории. А вот сегодня не стало Андреева. Набираем высоту для бомбометания. В небе больше и больше чер- ных разрывов. Не обращая на них внимания, бросаем бомбы. Вот уже пора выводить из пикирования, но ведущий продолжает стремитель- ный полет к земле. Вдруг залп зениток! Самолет Козина как бы остановился на месте, на мгновение что-то вспыхнуло- и штурмовик рухнул на скопление вражеской техники. Взвился огромный столб огня... Трудно мне сейчас передать словами состояние, которое охва- тило нас в те минуты. Яростно бросались мы в атаку за атакой. Кажется, не могло быть такой силы, чтобы остановила нас. Только израсходовав весь боекомплект, мы оставили поле боя - с земли по нас больше не было ни одного выстрела. Возвращались домой все экипажи вразнобой, как бы чувствуя за собой вину- не сумели убе- речь Батю - каждый думал свою горькую думу... На аэродроме нас встретили понуро - им уже по радио истребители сообщили страшную весть. Обычно механики самолетов восторженно встречали своих летчиков, а сегодня со слезами на глазах... Механик командира полка плакал навзрыд и, не зная чем занять себя, чем снять тяжкую ношу большого горя, бросал в копанире инструмент, колодки, чехлы и еще что - то, что попадало под горячую руку. Не сговариваясь со всех стоянок люди потянулись к командно- му пункту полка. Начальник штаба вышел из землянки, залез на ящик из - под снарядов, валявшийся поблизости, и сказал: " Однополчане! Коман- дир был бы недоволен нами. Куда девался боевой настрой? Куда де- валась боеготовность полка? Ведь идет страшная война! Об этом забывать нельзя. Прошу всех разойтись по своим местам. Остаться летчикам третьей эскадрильи для получения боевого задания. Будем мстить за погибших Козина Михаила Николаевича, Виктора Андре- ева и других однополчан, отдавших самое дорогое - жизнь, за Отчизну. ДВА ИВАНА Наше предположение о спокойной, по сравнению с Таманью, об- становке не оправдалось. На второй день после гибели командира полка, погиб Иван Покашевский с воздушным стрелком Героем Совет- ского Союза младшим лейтенантом Иваном Ефременко. Это был полет на разведку. Брат Покашевского, Владимир, в тот день заболел и не полетел. Наводчики со станции наведения потом рассказывали, как одинокий штурмовик с надписью по фюзеля- жу "От отца - сыновьям Покашевским " над самой землей проскочил линию фронта, сделал горку и скрылся в нижней кромке облаков. Ударили вражеские зенитки. Стрельба от переднего края удалялась в глубь немецкой обороны и где-то затихла. Прошло немного време- ни. Летчик передал, что в таком-то квадрате видит замаскирован- ные самоходки, танки, что противник, очевидно, подводит свои резервы. Вскоре с большим ожесточением опять загрохотали все огневые средства врага, обрушивая огонь на возвращающийся с разведки штурмовик. Летчик не оставался в долгу - он пикировал, и тогда яростно работали его пушки и пулеметы. Молниями сходили из-под плоскостей реактивные снаряды. На станции наведения забеспокоились: почему разведчик вдруг ввязался в бой? - "Висла-пять", кончай работу! - передали Ивану по радио и вдруг увидели, как штурмовик медленно, как тяжело раненный, стал разворачиваться на свою сторону. Консоль его левого крыла была загнута вверх, в правом крыле зияла большая дыра, руль по- ворота сорван, а вместе с ним сорвана и болталась за хвостом антенна. Все ниже и ниже опускался самолет Покашевского к земле. Иван старался перетянуть машину на свою сторону, не хотел уми- рать на вражеской. И он перетянул. Самолет тут же с грохотом рухнул на землю... Группа за группой уходили в тот день штурмовики громить вражеские танки, о которых успел сообщить лейтенант Покашевский. Первую шестерку повел Виктор Гуркин с воздушным стрелком Бердниковым. Перед вылетом Виктор обратился к летчикам: - Отомстим за наших боевых друзей - двух Иванов. Смерть фа- шистам! По самолетам... За Гуркиным такую же группу повел Иван Сухоруков, а третью группу на танки повела я. Мы выполнили боевую задачу - разгромили танковую колонну гитлеровцев. Каждая атака в этом бою была посвящена памяти това- рищей, героев, отдавших жизнь за освобождение польской земли от гитлеровских поработителей. ВОЙСКО ПОЛЬСКОЕ На нашем участке фронта вместе с нами самоотверженно сража- лась 1-ая армия Войска Польского. Читателя, видимо, заинтересу- ет, как создавалась польская армия? В годы войны в Советском Союзе оказалось много граждан польской национальности. Многие из них покинули родину еще в сентябре 1939 года, когда гитлеровцы оккупировали Польшу. Весной 1943 года группа поляков организова- ла Союз польских патриотов в СССР. Вот он-то и явился организа- тором новой польской армии. Идя навстречу польским патриотам, Государственный Комитет Обороны СССР 6 мая 1943 года принял постановление о формировании в нашей стране 1-ой польской дивизии имени Тадеуша Костюшки, впоследствии ставшей ядром будущей польской армии. Наша страна приняла на себя все расходы, связанные с вооружением, обмундированием, содержанием личного состава дивизии. Недалеко от старинного русского города Рязани у пологих бе- регов Оки, в деревнях Сельцы, Федякино, Шушпаново в годы войны размещались польские патриоты. Здесь они готовились освобождать оккупированную фашистами Польшу. Отсюда начинал свой путь и офи- цер Войцех Ярузельский. Теперь в селе Сельцы, на сохранившемся здании, где в 1943 году размещался штаб первой польской дивизии на фронтоне установлена мемориальная доска. Когда едешь в поезде Москва-Рязань из окна вагона хорошо виден на возвышении памятник советско-польского братства по оружию: почти на тридцать метров ввысь ударили бронзовые струны мощного залпа "катюш", а рядом польские и советские солдаты как бы идут в атаку... Во второй половине 1943 года 1-я польская дивизия выступила на фронт, где 12 октября в составе 33-й армии приняла боевое крещение под белорусским поселком Ленино. Эта дата впоследствии стала в Польше национальным праздником - Днем Войска Польского. За подвиги в бою за Ленино капитан польской дивизии Владислав Высоцкий стал Героем Советского Союза. Семь танковых атак отра- зил командир батареи Высоцкий, а когда вышло из строя последнее орудие, повел бойцов в штыковую атаку... У Ленино погиб и коман- дир батареи Григорий Лахин, который до последней минуты был у пушки. Ныне на месте кровопролитных боев высится мемориал. Это музей советско-польского боевого содружества. Польские патриоты рвались в этот свой бой, который так много значил для освобождения их родины от фашистов. Анеле Кживонь, стрелку роты автоматчиков, не пришлось участвовать в атаке. Командир приказал ей сопровождать в тыл грузовик с тяжело ранен- ными бойцами и особо важными штабными документами. Анеля мечтала о боевом подвиге, а тут приказывали ехать в тыл и она не скрыва- ла своего огорчения. Но приказ есть приказ. По дороге машина была обстреляна фашистским самолетом. Грузовик загорелся. Девуш- ка бросилась в огонь и спасла всех раненых и документы, но сама при этом погибла. За свой подвиг польская патриотка Анеля Тодеушевна Кживонь удостоена звания Героя Советского Союза. I-ю польскую пехотную дивизию вскоре преобразовали в армейс- кий корпус. А в марте 1944 года было принято решение о создании I-ой польской армии. Вступив на родную землю, солдаты и офицеры целовали ее и обнимали друг друга. Мы понимали их. Ведь столько мучилась поруганная, растоптанная фашистскими оккупантами много- страдальная польская земля! С радостью и ликованием встречало польское население воинов-освободителей - советских и своих соо- течественников. Прямо на улицах угощали, чем могли, дарили цветы, плакали и улыбались. Мы понимали глубину чувств поляков и знали о тех страданиях, которые перенесли они за черные годы фашист- ской оккупации. Тысячи поляков были безвинно убиты и замучены немецкими палачами. Плечом к плечу с советскими авиаторами сражались польские летчики. И по мастерству и по отваге они старались не отставать от наших летчиков. Истинный героизм проявили польские летчики из полков "Краков" и "Варшава". Они дрались мужественно и умело. Много раз летчики-истребители из полка "Варшава" летали на при- крытие штурмовиков. Наименование авиационного полка "Варшава" не случайно. Поляки очень любят свой город, гордятся им. За его многовековую историю город не раз подвергался разрушению, но он снова и снова возрождался, отстраивался, возвращался к жизни. Наиболее трагические последствия принесли Варшаве гитлеров- цы. Они обрекли польскую столицу на полное разрушение. Существовал разработанный немецкими архитекторами и утверж- денный Гитлером зловещий план уничтожения Варшавы. С марта 1943 года в Варшаве почти в самом центре города находился концлагерь "Варсау", в котором было убито и замучено не менее 25 тысяч человек, в основном, варшавян. Лагерь был обнесен заграждениями, сторожевыми вышками, имел крематорий, бетонные площадки, на которых производились расстрелы. Концлагерь "Варсау" - осуществление преступной гитлеровской директивы: "Варшава должна быть стерта с лица земли". В освобожденном Советской Армией и армией Войска Польского городе Хелм, куда мы летали на штурмовку и бомбометание, был создан Польский комитет национального освобождения (ПКНО). И вот уже освобождены города Люблин, Демблин. Нашему, 6-му штурмовому авиационному корпусу присвоено почетное наименование - Люблинский, а 197-й штурмовой авиационной дивизии, куда выходил наш 8О5-й штурмовой авиаполк - Демблинской. Стремительно продвигается вперед Советская Армия в боевом содружестве с польскими войсками. В Люблине находился один из гитлеровских лагерей смерти - Майданек, в котором от рук фашист- ских палачей погибло полтора миллиона женщин, детей, стариков, военнопленных. Майданек посетили делегации многих частей. Побыва- ли там и мы, представители полка. Своими глазами увидели адские печи, газовые камеры, в которых гитлеровские палачи уничтожали людей. Я помню, зашли мы в длинный барак и замерли... Перед нами лежали горы детской обуви разных размеров, дамские сумочки уби- тых с детьми матерей... Я не могла сдержать рыданий, да и не только я. Когда мы возвратились в полк, был организован митинг. Внача- ле все почтили минутой молчания память погибших. Затем однополча- не выступали. Их короткие речи были полны ненависти к фашистским вандалам и твердой решимости отомстить гитлеровцам за их страш- ные злодеяния. Выступающие призывали к беспощадной борьбе с врагом! ПАНИ ЮЗЕФА Наш полк перебазировался. Теперь мы стояли у польского городка Парчев. Хозяйка квартиры, в которой разместили меня и Дусю, каждый день встречает нас с кувшином молока. Она тут же, на крылечке, наливает по стакану и упрашивает выпить. Подходит хозяин, высокий гордый поляк в домотканой одежде, и тоже наста- ивает на угощении пани Юзефы. Отказать невозможно, особенно ког- да хозяева потчуют колобками из творога. Однажды я вернулась с аэродрома одна. Хозяйка встретила меня испуганными глазами. - Матка боска! Дева Мария! А где же паненка Дуся? - восклик- нула в тревоге. - Дуся задержалась на аэродроме. Она сегодня дежурная по штабу, - слукавила я, не глядя на польку. Пани Юзефа засморкалась в свой фартук, стала поспешно выти- рать глаза, перекрестилась, а я поторопилась уйти из дома - на душе было неимоверно тяжко. В этот день Дуся Назаркина не верну- лась из полета. Вышло так, что наш комиссар, как мы по старинке звали зам- полита Швидкого, полетел на боевое задание на моем самолете. Ну и взял моего воздушного стрелка. Летчики, с которыми он летел, и ведущий группы Бердашкевич по возвращении с задания доложили, что комиссар, не дойдя до цели, отвернул на свою сторону, и больше его никто не видел... Послали на поиски самолет, но Швидкого и Назаркину не нашли. Только на следующий день к вечеру они вернулись в полк, измученные, но невредимые. Оказалось, когда они подлетали к цели, мотор штурмовика начал давать перебои. Швидкий сумел развернуть машину и спланиро- вал на нашу территорию. Машину он посадил на болоте, около озера. Еле выбрались... - Анна Александровна! - обратилась ко мне Дуся. - Я только с вами хочу летать. Не отдавайте меня больше никому!.. - И я поня- ла, что неудачный полет с замполитом - причина ее тревожного состояния. - Хорошо, Дуся, хорошо, - успокоила я ее, - только на майора не сердись. Такое ведь с каждым летчиком могло случиться. Дуся после того неудачного полета с замполитом, явно горячи- лась: - Летать на боевые задания в полку есть кому. Пусть свои на- земные дела утрясает!.. Я была не согласна с ней. На мой взгляд, когда политработник летает сам, он лучше понимает душу летчика, все трудности его работы. Случалось, вернется штурмовик с задания, еще не остыв от боя,- сам сильно пострадал потерял товарища,- глядишь, что-то и нарушит на земле, порой допустит просто оплошность - его прораба- тывать! А как бывало обидно пилоту, когда политработники не по- нимали его да еще и указания давали по технике пилотирования, ничего не смысля в этом. Нет, нашему штурмовому полку очень по- везло, что замполитом у нас был боевой летчик. ПИР В ИМЕНИИ КНЯЗЯ ЖЕЛТОВСКОГО 2О августа 1944 года с утра боевых заданий у нас не было. По традиции мы собирались отпраздновать наш авиационный праздник - День Воздушного флота, и комбат Белоусов предложил для этого ме- роприятия имение князя Желтовского. Совсем недавно в этом имении состоялось совещание летчиков нашей дивизии с истребителями. Речь шла о взаимодействии - при- крытии нас, штурмовиков, взаимной выручке, тактическом мастерст- ве. Помню, поправив китель с двумя орденами Ленина, начал свое выступление командир нашей дивизии, полковник В.А.Тимофеев. - Мы проанализировали боевые действия полков. Получается вот что: от огня зенитной артиллерии противника мы потеряли больше самолетов, чем от истребителей. Происходит это так потому, что к возможной встрече с истребителями противника наши экипажи гото- вятся, знают все их силуэты, да и истребители прикрытия хорошо помогают в боевом вылете. А вот перед зенитками пасуем, залпы их для штурмовиков часто бывают внезапными. Я считаю, - продолжал комдив, - что летчикам необходимо изучать перед каждым вылетом средства противовоздушной обороны противника на подходах к цели. Для этого штаб и оперативный отдел обязаны готовить разведданные в районе предполагаемой цели. Майор П.Т.Карев, замещающий командира полка после гибели М.Н.Козина, сказал, что истребители прикрытия в сопровождении нас, штурмовиков, зорко смотрят за противником, отражают их ата- ки на штурмовиков, не дают спуску ни "мессерам", ни "фокке-вуль- фам". Но бывает, что не разгадывают замысла противника, вступают в бой с отвлекающей группой, а в это время другая безнаказанно нападает на штурмовиков... Мне тогда тоже предоставили слово, и для примера я рассказала о боевом вылете шестерки, которую водила на подавление техники и живой силы противника в районе Пулавы. Пока мы работали над целью, делая заход за заходом, истребители прикрытия увлеклись где-то там в стороне боем с группой "мессершмиттов". Мы уже за- кончили работу, отошли от цели, и тут на нас набросилась поджи- дающая свора "фокке-вульфов". Трудно бы пришлось нам, не появись два Ла-5. Откуда-то сверху они свалились на головы "фоккеров" и так решительно вступили с ними в бой, что двух гитлеровцев вско- ре сбили, а другие два задымили и пошли на свою сторону. - Мне как женщине, - заметила я,- неудобно просить мужчин не покидать меня. И уж тем более досадно, когда меня бросают. - Это ты зря прибедняешься, - зашептал мне Миша Бердашкевич, когда я села.- Помнишь, как на Тамани тебя оберегали наши истре- бители? Даже приказ по армии о "болтовне в воздухе" был написан и пример там приводили: "Анечка! Не ходи далеко..." Действительно, случай такой был. Это когда я повела группу на косу Чушка и решила зайти на цель с тылу. Ведущий истребитель прикрытия Володя Истрашкин подумал, что я заблудилась, и несколь- ко галантно, на старинный манер, завел со мной разговор по радио... Совещание наше в имении князя продолжалось часов пять, а затем был концерт настоящих артистов. Их отхлопотал в армии начальник политотдела дивизии. Дом князя Желтовского в Мелянуве, где проходило совещание и концерт, стоял посреди огромного парка. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж, в зал. Все было сохранено так, будто вот-вот выйдут к гостям хозяева. Даже слуги еще не разбе- жались. О князе они говорили, как о герое. Фашисты казнили его два месяца назад в Варшаве. Что там за герой был этот князь Желтовский, мы, летчики, не задумывались, не вникали: князь - он и есть князь. И под руко- водством комбата Белоусова готовились отметить в барском доме свой праздник. Настроение у всех было приподнятое. Летчики вооб- ще удивительный народ! Только что смотрели смерти в глаза, а сейчас вот шутят, смеются, словно и не они летали в огонь, не им лететь. И это не бахвальство, уж я-то знаю. Презрение к смерти? Тоже нет. Страх присущ всем людям. Только вот подавлять его мо- гут не все. Среди своих однополчан я ни разу не встречала расте- рянности в бою, не видела на лицах летчиков и стрелков следов обычной человеческой слабости. Они умели себя защищать от этого улыбкой, шуткой, песней. Вот и на наш праздник пилоты придумали концерт самодеятель- ности. Все эскадрильи подготовили свои сольные номера. Особенно в полку любили песню, сочиненную в 7-м гвардейском штурмовом авиаполку еще на Тамани. Музыку к ней написал штурман полка Герой Советского Союза В.Емельяненко, в прошлом студент консерватории. А припев песни был такой: Эх, "ильюша", мой дружочек, Штурманем еще разочек!.. "УХОДИ НА СВОЮ СТОРОНУ!" Однако пир штурмовиков в княжеском имении оказался под угро- зой. Уже в полдень летчики дивизии отбивали яростные атаки нем- цев на магнушевском плацдарме за Вислой, южнее Варшавы. Гвардей- цы Чуйкова сдерживали натиск врага. Помощь штурмовиков на плацдарме была нужна как воздух. Получено задание и для нашего 8О5-го штурмового авиаполка - лететь эшелонированно, двумя группами. Машину приказали запра- вить противотанковыми бомбами. На командном пункте нас было трое: П.Т.Карев - командир полка, Л.П.Швидкий - замполит полка, и я - штурман полка. - Первую группу в 15 штурмовиков поведу я, - сказал командир полка, - вторую половину полка с интервалом в десять минут пове- дет Егорова. Вылетают все экипажи полка. С какой группой вы по- летите, Дмитрий Поликарпович, с моей или с Егоровой? - спросил Карев. Швидкий долго молчал, а затем выдавил: - Я не полечу! Мы были ошеломлены его ответом, но время полета поджимало, и все же командир полка сказал в сердцах: - Какой же вы комиссар, если в трудный час и в опасный вылет бросаете своих однополчан!.. Мы быстро вышли из землянки и увидели зеленую ракету уже в воздухе - первой группе вылет. Карев рванулся к своему самолету, а Швидкий тихонечко куда-то исчез. В нелегких раздумьях я усе- лась на пенек и, чтобы как-то отогнать "злые" мысли, замурлыкала песенку: "Мишка, Мишка, где твоя улыбка..." Я с волнением ожидала своего вылета. Ох, эти минуты ожида- ния!..Они тянутся часами. Мне всегда хотелось лететь сразу, едва получив боевое задание. Правду говорят - хуже всего ждать и до- гонять. От командного пункта я пошла на стоянку своего самолета. Еще издали заметила в кабине стрелка Назаркину. Давно не видела ее такой улыбающейся. Щеки разрумянились, глаза блестят. Ну, думаю, оживает понемногу мой воздушный стрелок от пережитых потрясений. Механик самолета Горобец доложил о готовности машины, а затем сделал таинственный кивок в сторону Дуси и зашептал: - Товарищ старший лейтенант, сержант Назаркина втихоря уложила к себе в заднюю кабину противотанковые бомбочки со взрывателя- ми... - Да что она, с ума сошла! - вырвалось у меня. - Сейчас же очистить кабину! Посмотрела на часы. До вылета оставалось три минуты. - Она не подпускает, - снова подошел ко мне Горобец,- грозит пистолетом... Я подошла к Назаркиной. Дуся, как наседка крыльями, заторопи- лась что-то прикрыть руками. Я легонько отодвинула ее и просуну- ла руку к дну кабины. Бомбы!.. Вытащила одну полуторакилограммо- вую и передала механику. Когда хотела взять другую, Дуся взвол- нованно заговорила: - Товарищ старший лейтенант! Оставьте их мне. Ведь эти бомбоч- ки при прямом попадании насквозь пробивают любые танки - "коро- левские тигры", "пантеры", "фердинанды". Оставьте! Над целью, когда нет фашистских истребителей и не надо отбивать их атаки, я буду бросать эти ПТАБы руками. Ведь мы летим сейчас отбивать атаки танков. Оставьте! - Механик! Немедленно очистить кабину! - приказала я... Вспыхнула и описала дугу зеленая ракета. Поспешно надев пара- шют, сажусь в кабину, запускаю мотор, проверяю рацию и вырули- ваю. По переговорному аппарату слышу голос Назаркиной - ей что-то очень весело. С чего бы? Сумел ли Горобец вытащить все бомбы из-под ее ног? Взлетаю. За мной - пятнадцать штурмовиков. Впереди нас виднеется Висла с островами посередине. Справа, как в тумане, Варшава... Вчера, возвращаясь с боевого задания, я видела, как город, ох- ваченный огнем и облаком густого дыма, горел. Над Варшавой сго- рел и наш летчик Коля Пазухин, паренек из городка с поэтическим названием - Родники, Ивановской области. Коля возил восставшим варшавянам продовольствие, оружие. Не вернулся тогда с задания и польский летчик майор Т.Вихеркевич. Он прорвался через огненные заслоны зениток, сбросил на парашюте груз. При развороте был сбит и упал вместе с самолетом на обгоревшие дома родной Варша- вы... А восстание в Варшаве возникло так. Когда был создан Польский комитет национального освобождения (ПКНО), лондонское эмигрант- ское правительство Польши, боясь оказаться не у дел, решило ор- ганизовать в Варшаве восстание, с целью утвердить там свои по- рядки, пока советские войска не вступили в польскую столицу, а потом заявить: "Власть имеется, будьте добры с ней считаться." Тысячи польских патриотов, по сути обманутые призывом эмиг- рантского правительства выступить с оружием в руках против не- мецко-фашистских оккупантов, 2 августа 1944 года начали возво- дить баррикады. Но оружия у восставших не хватало. Гитлеровцы бросили против патриотов танки, артиллерию, броневики. Истекая кровью в неравной борьбе, жители Варшавы самоотверженно дрались за каждый дом, каждую улицу. Отвага и геройство варшавян не зна- ли границ, но силы их таяли... И вот я лечу и с грустью смотрю в сторону Варшавы. Мне очень жаль обманутых варшавян, жаль их разрушенной столицы, былой кра- соты этого старого города. - Слева над нами четыре "фоккера",- слышу голос Назаркиной. Она первая увидела истребителей противника и, чтобы все обратили внимание, дала в их сторону ракету. Дальнобойные зенитки преградили путь нашей группе. Маневри- руем. Снаряды, однако, рвутся так близко, что, кажется, осколки их зловеще барабанят по броне "ила". Красными шариками полетели по штурмовикам трассы "эрликонов". Со стороны они такие красивые, что даже не верится, что в каждом из них - смерть. Мои ведомые на месте - идут в правом пеленге. Крыло в крыло со мной - Петр Макаренко. А огонь с каждой секундой усиливается. Если идти прямо но цель, то попадешь еще под более плотную его стену. Тут же созревает решение отвернуть вправо. Плавно, чтобы не сразу было заметно с земли, разворачиваюсь. Ведомые выполняют разворот за мной - мощная огневая завеса остается в стороне. Но мы удалились от цели, да и противник вот-вот опять пристреляется, взяв поправку. Разворачиваемся влево, идем, маневрируя против зенитного огня. Кажется, пора - в атаку! Перевожу самолет в пикирование. Теперь за ведомыми наблюдать некогда, но я знаю, что они следуют за мной. И мы обрушиваем на танки противника огонь реактивных снарядов, пушек, забрасываем их противотанковыми бомбами. Под нами горит земля. В азарте боя уже не до зениток противника, не вижу я их снарядов, не вижу огненных трасс пулеметов. Еще атака, еще... Но вот мой самолет сильно подбрасывает, будто кто-то ударил его снизу. Затем второй удар, третий... Машиной стало трудно управлять. Она не слушается меня - лезет вверх. Лечу без маневра. Все силы мои, все внимание на то, чтобы перевести штурмовик в пикирование и открыть стрельбу. Кажется, удалось. Я снова веду группу - на второй заход по танкам. Мои ведомые видят, что у меня подбит самолет. Кто-то кричит мне по радио: - Уходи на свою сторону! "Видимо, самолет подбит", - подумала я. Неожиданно все смолк- ло. Нет связи и с Назаркиной. "Убита?.." - проносится в голове. А самолет трясет, как в лихорадке. Штурмовик уже совсем не слу- шается рулей. Хочу открыть кабину - не открывается. Я задыхаюсь от дыма. Горит штопорящий самолет. Горю с ним и я... ПОГИБЛА СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ Летчики, вернушившиеся с задания, доложили, что экипаж Егоровой погиб в районе цели. Как и положено в таких случаях, матери моей, Степаниде Васильеве Егоровой, в деревню Володово Калининской области послали похоронную. Смерть, однако, отступила и на этот раз. Каким-то чудом меня выбросило из горящего штурмовика. Когда я открыла глаза, увиде- ла, что падаю без самолета и без парашюта. Перед самой землей, сама уже не помню как, рванула кольцо - тлеющий парашют открыл- ся, но не полностью. В себя пришла от страшной, сдавливающей все тело боли - ше- вельнуться не могу. Огнем горит голова, нестерпимо болит позво- ночник и обгоревшие едва не до костей руки, ноги. С трудом приоткрыла глаза и увидела над собой солдата в се- ро-зеленой форме. Страшная догадка пронзила меня больнее всех болей: "Фашист! Я у фашистов!.." Это, пожалуй, было единственное, что я больше всего боялась. Моральная боль страшнее огня, пуль, боли физической во сто крат. Лихорадочно бьется мысль: "Я в плену!" Беспомощная, лишенная возможности сопротивляться. Даже руку не могу протянуть к писто- лету. А немец уперся ногой в грудь и зачем-то потянул сломанную руку. Забытье... Очнулась я от удара о землю. Это гитлеровцы пытались посадить меня в машину, но я не удержалась на ногах. Чуть отпустят - па- даю. Принесли носилки, положили на них. Как во сне слышу поль- скую речь. "Может, партизаны отбили?.." - мелькнула надежда. Ведь все происходит на польской земле, мы и воевали бок о бок с польской армией. Но нет, опять вижу гитлеровцев, слышу их речь. - Шнель, шнель! - торопят они двух поляков-медиков побыстрей обработать мои раны: идет налет советских самолетов. И вот с криком "Шварц тод! Шварц тод!" панически исчезают куда-то. А у меня опять мелькнул маленький лучик радости - наши прилетели! Хорошо бы ударили по этому помещению, где лежу... Медикаментов мне никаких не дали, и поляки просто забинтова- ли меня и под бинтами ловко скрыли все мои награды и партибилет. Когда штурмовики улетели, фашисты снова сбежались, обступив но- силки, на которых я лежала. Я собирала в себе все силы, чтобы не выдать перед врагами стона... Помню разговор шепотом между поляками-медиками - что-то о Радомском концлагере. Потом - в провалах сознания - какой-то бесконечно длинный сарай, и я лежу на полу... - Что же сделали с тобой, ироды! Мазь бы какую сейчас ей на- ложить... - слышу молодой женский голос. - Где ее взять, эту мазь-то? Немцы не заготовили для нас ле- карств, - ответил мужской и тут же спросил: - А ты, девушка, собственно, кто будешь, как сюда попала? - Санинструктор я. Юля Кращенко. А попала, как и вы, на магнушевском плацдарме за Вислой. Танк проутюжил окоп, где я перевязывала раненых, а затем гитлеровские автоматчики нас и захватили. - Вот какое дело, сестричка, я ведь тебя знаю. Ты из второго гвардейского батальона. Командир твой, капитан Цкаев- мой земляк. Двигайся-ка сюда поближе к нам, санинструктор Кращенко, погово- рим. Мы тут осмотрели летчицу, и, понимаешь, под бинтами у нее... ордена. Надо бы снять да спрятать куда подальше, чтобы фрицам не достались. Сделай это ты, сестра, тебе сподручнее, а нас могут обвинить фашисты бог весть в чем. - Понимаю. Но куда же спрятать их? - Давайте положим в ее обгорелые сапоги - они фашистам ни к чему, им хорошие подавай, - предложил кто-то еще. Когда я услышала родную речь, спазмы сдавили горло, вместе с первым стоном у меня вырвалось первое слово: - Пи-и-и-ть!.. С этого времени около меня постоянно находилась Юля. Гитле- ровцы не могли отогнать ее от меня ни руганью, ни побоями. Теперь лежу на топчане в какой-то комнате барака. Около меня сидит пла- чущая Юля. Вошли три человека в резиновых фартуках и марлевых повязках на лицах. Содрали с моих обожженных рук и ног повязки, которые наложили поляки, засыпали каким-то порошком и ушли. Как впоследствии расскажет Юля, я металась от боли, билась головой, кричала, теряла сознание. Заступились за меня поляки, находившиеся в Радомском лагере за участие в Варшавском восста- нии. Они стали бить стела окон, ломать все. Стали требовать, чтобы перестали издеваться над русской летчицей. Пришли опять эти трое "врачей" и смыли мне с ожогов все, что насыпали раньше. На второй день нас погрузили в товарный вагон и куда-то повезли. Видимо, фронт приближался, ведь шел уже сентябрь 1944 года. Нас - это меня, Юлю, израненного, еле живого солдата из штрафной роты и замполита батальона - совершенно здорового капитана. Он все мечтал убежать, но не было удобного случая и капитан с отеческой заботой ухаживал за умирающим солдатом. Поло- вину вагона занимали мы, пленные. Все лежали в ряд на полу. На второй половине были встроены большие нары, на которых лежали, спали, ели, пили шнапс, играли в карты, пели, рассказывали анек- доты два немецких солдата и три украинских полицая. Немцы держа- ли себя сдержанно, но вот полицаи напрочь были лишены, мягко го- воря, милосердия к нам, их соотечественникам. К счастью, рядом была Юля. Я металась в бреду. Все казалось, что падаю в горящем самолете, что огонь обручами стягивает голо- ву, что нужно что-то сделать, чтобы вырваться из жестких тисков... Когда сознание возвращалось, я видела сидевшую рядом со мной Юлю. - Потерпи немножко, миленькая, привезут же нас куда-нибудь. Найдем мы лекарства, обязательно найдем, - плакала и причитала она. Пять суток эсэсовцы везли нас по Германии. На остановках с грохотом открывалась дверь товарного вагона. - Смотрите! - кричал эсэсовец, и много глаз- и злобствующих, и сочувствующих, и равнодушных -смотрели туда, где на полу лежа- ли полумертвый-полуживой пленный солдат и я. Мне очень хотелось пить. Но как утолить жажду, если вместо лица страшная маска со склеенными губами? И Юля через соломинку, вставленную в щель рта, поила меня. Стояла жара. На ожогах появились нагноения. Я задыхалась. Хотелось, чтобы скорее кончились все эти муки... Пять суток ада. Наконец эшелон прибыл на место назначения. Колонна пленных, окру- женная многочисленными конвоирами, прошла через ворота гитлеровс- кого лагеря "ЗЦ". Меня несли на носилках, как носят покойников на кладбище, товарищи по беде. Ворота закрылись за нами. Носилки поставили на землю. И тут сбежалось много немцев посмотреть на русскую пленницу. А я лежала беспомощная, обгоревшая, с пере- ломами - умирающая... После мне расскажут о том, что лагерь весь был ошеломлен, как разорвавшаяся бомба - русская летчица. Немцы, окружившие ме- ня, о чем-то громко спорили. Я поняла одно - карцер! И вот опять несут носилки по узкому коридору из колючей про- волоки, мне видны вышки, на них автоматчики. За проволокой с обеих сторон слышу какой-то гул, а затем в меня что-то полетело. Оказывается, это французы, итальянцы, англичане - пленные Кюст- ринского лагеря бросали мне куски хлеба, сахара...- в знак под- держки и солидарности. Юля, шедшая рядом с носилками, все подби- рала и складывала в подол армейской юбки. Нас с Юлей Кращенко поместили в каменный изолированный бокс. Гладкие бетонные стены. Возле одной стены двухярусные нары. Низкий цементный потолок с деревянной перекладиной и лампочкой на ней. Два небольших окошечка с двойными решетками. Раньше в этом помещении размещался карцер. Юля высыпала мне в ноги - больше некуда было положить - собранные куски хлеба, и в это время вошел громадного роста гес- таповец, прилично говоривший по-русски, и два немецких солдата с ним. - Вам тут будет карошо! -обратился он ко мне и тут же: - А это что за мусор? - немец показал плеткой на лежавший у меня на наре хлеб. - Убрать! Солдаты сгребли все, не оставив даже кусоч- ка. Юля стала просить, чтобы оставили хлеб и сахар, но гестапо- вец был неумолим. Ушли. У дверей карцера замер гитлеровец с деревянным лицом и авто- матом на шее. Подо мной, вернее под моим ложем, Юля спрятала в обгорелом сапоге мой партбилет, два ордена Красного Знамени и медаль "За отвагу". Началось полное душевной и физической боли мое кошмарное су- ществование в фашистском лагере "ЗЦ". СОЛИДАРНОСТЬ. Карцер, по мнению гитлеровцев, наверное, самое подходящее место для человека, находящегося между жизнью и смертью. Все, что делали со мной нацисты, было в их духе. Они не пытали меня, не истязали, волею случая попавшую в их лапы. Нет, они просто бросили меня в этот сырой бетонный каземат, бросили на произвол судьбы без элементарной медицинской помощи. Они не убили меня сразу, а с изуитской жестокостью дали возможность умирать самой - медленно и мучительно. Но на пути смерти встала человеческая солидарность. В тот же день, когда меня упрятали в карцер, в ла- гере началась настоящая битва за жизнь русской летчицы, битва, в которую включились десятки, сотни людей доброй воли, представля- ющих в Кюстринском лагере самые разные национальности. Челове- ческая солидарность! К тому времени в лагере действовала крепкая, глубоко законс- пирированная подпольная организация сопротивления. Подпольщики вели широкую агитационную работу среди заключенных, доносили до них правду о положении на фронтах, организовывали акты саботажа, разоблачали предателей, поддерживали больных и раненых. С первой минуты своего появления в лагере я, сама того не подозревая, попала в поле зрения организации, одним из руководи- телей которой был доктор Синяков- "русский доктор ". Врача Синя- кова, естественно, в первую очередь волновало мое медицинское состояние. Для опытного врача даже беглого взгляда во время транспортировки было достаточно, чтобы убедиться в том, что лет- чица находится в тяжелейшем состоянии. Если не оказать немедлен- ную помощь, то... Подпольный комитет поручил доктору Синякову и профессору Белградского университета Павле Трпинацу добиваться от админист- рации лагеря разрешения на лечение раненой пленной. И вот Синяков в лагерной канцелярии стоит перед комендантом. Если посмотреть на доктора со стороны, то почти невозможно было предположить си- лу, энергию и твердость, какими он в действительности обладал. Невысок ростом, истощен, медлителен в движениях, копна полуседых, непокорных волос. Говорит по-немецки неторопливо. Но в каждом слове - металл, уверенность в своей правоте. - В лагерь поступила израненная русская летчица ... - Ну и что же? - произнес фашист.- Каждый день к нам прибыва- ют новые партии заключенных. Рейху нужна рабочая сила ... - Она не как все, она искалечена и в ожогах...Десять дней ей не оказывается медицинская помощь. - У нас не госпиталь... - Я требую от имени всех пленных лагеря, чтобы меня и докто- ра Трпинаца допустили к раненой ... - Требуете? - гестаповец побагровел.- Да только за одно это слово я могу тебя просто ... Да, здесь в лагере, все было просто... Смерть каждый день выкликала из рядов заключенных очередную жертву. Непослушание - пуля, отказ от работы - пуля. Любой охранник - судья. Здесь- все просто, как в каменном веке. Это все знал Синяков, но он все так же прямо смотрел в бешеные глаза гитлеровца. От ярости нациста доктора защищали руки. Да, искусные, сильные, умелые руки хирурга ... Когда с одним из этапов Георгий Федорович поступил в Кюст- ринский лагерь, его назначили хирургом и тут же приказали сде- лать операцию на желудке. На эту первую операцию русского докто- ра пришли все лагерные немцы во главе с доктором Кошелем. Кошель привел своих врачей, а заодно французских, английских и югослав- ских специалистов из заключенных. Пусть, мол, убедятся, что за медики у этих русских. Принесли больного. У ассистентов Георгия Федоровича от вол- нения дрожали руки . Кто-то из фашистов громко утверждал, что самый лучший врач из России не выше немецкого санитара. А доктор Синяков, еле держась на ногах, бледный, босой, оборванный делал резекцию желудка. Движения его были точными, уверенными, и при- сутствующие поняли, что в экзамене этому хирургу нужды нет. После операции, блестяще проведенной Георгием Федоровичем, немцы ушли. Остались французы, англичане и югославы. Они стоя приветствовали эту первую победу в плену русского доктора. - Вам только надо лучше выглядеть, коллега. Надо иметь хоро- ший вид, - заметил югослав Брук. - Товарищ... - сказал единственное слово, которое знал по- русски, Павле Трпинац и пожал Синякову руку. Трпинац, как агитатор, стал рассказывать в лагере о русском докторе. Из всех блоков потянулись к Синяку за исцелением: он воскрешает из мертвых! И Георгий Федорович лечил прободные язвы, плевриты, остеомиелиты. Делал операции по поводу рака, щи- товидной железы. Каждый день по пять операций и более пятидесяти перевязок! Доктор страшно уставал, но сознание того, что в ба- раках ревира лежит более полутора тысяч раненых и больных, не давало ему покоя. Посредине лагеря за колючей проволокой и под охраной часовых находился так называемый ревир, или просто лазарет. В ревир од- нажды и привели вновь прибывшего в лагерь пленного Синякова. Доктор очень удивился, увидев здесь, в этом аду, в этой стацио- нарной фашисткой душегубке, хирургический стол, скальпель, бин- ты, йодоформ и другое. Не сон ли это? Он понимал: лазарет - не от гуманизма. Просто пришло время, а это был конец 1944 года, наша армия уже вступила в Европу, когда фашисты уже не могли убивать всех пленных. Фронт пожирал дивизии гитлеровцев. Герма- ния позарез нуждалась в рабочей силе, но заключенные, живущие в адских условиях, умирали сотнями, тысячами. Такое положение ста- ло невыгодным рейху. Поэтому и оборудовали лазарет. Правда, имелась и еще причина в создании лазарета. Пленные- разносчики болезней, а фашисты, как огня боялись инфекций в сво- ей густонаселенной стране. Поэтому при малейшем подозрении бо- лезни - туда, в ревир, за третий ряд колючей проволки. И вот тогда перед комендантом Синяков не испугался угрозы, он вновь повторил свое требование... В конце концов гестаповцы разрешили доктору Синякову и Трпинацу лечить меня. Сумерки. Со скрипом открылась дверь, и как призрак вошел немецкий фельдфебель. - Ого! Здесь уже покойником пахнет, - сказал он, раскуривая сигарету, потом склонился над нарами и, ошеломленный, воскликнул: - Тысяча чертей! До чего живучи эти русские ведьмы! Дышит... Живого места нет, а дышит! От меня действительно пахло покойником. Сильные ожоги на лице, руках, ногах покрылись гноем. Впоследствии это меня спасло от грубых рубцов на местах ожогов. - Заходи! - сказал фельдфебель стоявшему у двери человеку. Это был "русский доктор " - так называли в лагере военного врача 2-го ранга Георгия Федоровича Синякова. РУССКИЙ ДОКТОР Доктор Синяков, выполняя поручения подпольной организации русских военнопленных, готовил побеги. В лазарете, где он рабо- тал, всегда находились человек пять - шесть ослабленных военноп- ленных, которых следовало подкормить перед побегом, помочь насу- шить сухарей на дорогу, достать часы или компас. Первый побег был устроен в лагере весной 1942 года. Тогда убежало 5 человек, из них трое - летчики. На всю жизнь запомнил- ся Синякову один из этих беглецов - паренек лет двадцати трех. Доставили его в лагерь в очень тяжелом состоянии, с отморожен- ными пальцами обеих стоп, высокой температурой. Самолет этого летчика был подожжен и сбит в глубоком тылу врага, сам он выбро- сился на парашюте. Больше двух суток шел лесом и отморозил ноги: унты у него сорвало еще при прыжке из самолета. Выбившись из сил, решил передохнуть, забылся во сне, и тогда на летчика набросились две немецкие овчарки. В лагерный лазарет его привезли гестаповцы. У него была большая скальпированная рана головы. Синяков гестаповцам ска- зал, что у пленного повреждения костей черепа и мозга, что он без сознания. Синяков понимал - на другой же день немецкие врачи легко обнаружат его обман, но шел на это сознательно. Ночью вместе с санитарами Георгий Федорович заменил летчика умершим от ран солдатом, а ему ампутировали половину стоп, так как уже начиналась гангрена. И вот, выздоровев, летчик научился ходить, а затем совершил побег. Для доктора это была еще одна победа. Как-то к Георгию Федоровичу нагрянул встревоженный охранник с переводчиком из заключенных и заорал: - Немедленно к коменданту! В лагере не спорят. К коменданту так к коменданту. Почему только такая спешка? Дело оказалось и впрямь неотложным. У сына одного из гестаповцев в трахею попал какой-то предмет - не то пуговица, не то еще что-то. Никто, собственно, толком не знал, что же все-таки проглотил парнишка. Мальчишка задыхался, гасла в нем жизнь, требовалось немедленное хирургическое вмешательство, но все врачи отмахивались- бесполезно! Тогда вспомнили о русском докторе. Вспомнили о том, что этот чудо-врач в лагерной обстанов- ке, без нужного инструмента и без помощников исцелял безнадежных больных. Конечно, он русский, представитель " низшей расы", но выбора у нацистов не было. А был ли выбор у доктора Синякова? Ведь гестаповец сказал ясно: "Умрет сын - убью?.." Если бы приказали оперировать отца - гестаповца, садиста, отъявленного негодяя, он без колебаний ска- зал бы: " Нет!" Но тут - ребенок. Пусть немец, но все же ребенок, не виноватый в том, что родитель его - фашист. Ребенок, которому, в этом не сомневался Синяков, уготована совсем иная судьба. И он согласился оперировать. Причем немедленно. Чудо свершилось. Человек, шатающийся от постоянного надоеда- ния, каждый день испытывавший физические и моральные страдания, но сумевший сохранить светлый разум и свое искусство, спас маль- чика. И когда смерть отступила от того, произошло другое чудо. Мать ребенка, "чистокровная арийка", надменная и чванливая, встала на колени перед русским доктором и поцеловала его в руку, только что отложившую в строну инструмент. Вот с этих пор он и получил кое-какую независимость и право высказывать свои просьбы. Словом, немцы допустили доктора Синякова и профессора Трпинаца лечить меня. Еще не зная, кто эти люди, я, едва увидев их, поняла- передо мной свои. Георгий Федорович и Павле Трипинац не только лечили, добывая для меня медикаменты, они отрывали от своего скудного лагерного пайка хлеб. Не забыть мне никогда этой человеческой щедрости! Помню, как Трпинац то сам принесет галет, то подошлет своего соотечественника Живу Лазина, крестьянина из Баната, с мисочкой фасоли. Ведь все пленные, кроме русских, получали про- довольственные посылки и медикаменты от Международного Красного Креста. Советский Союз вышел из членов этой организации. Сталин сказал тогда: - У нас пленных нет, а есть предатели... Когда Трпинацу удавалось добыть сводку Совинформбюро, он поспеш- но надевал халат, совал часовому сигарету, чтобы тот пропустил ко мне, и быстрым шагом входил в камеру. - О, добрые вести имею я, - наполовину по-русски говорил Павле. - Червона Армия славно продвигается вперед, на запад... Однажды он принес мне топографическую карту. На ней красным карандашом было обозначено продвижение советских войск к Одеру. Павле встал на колени спиной к двери и, показывая мне красную стрелу, направленную острием на Берлин, сказал: - Скоро до нас прибудут... В это мгновение открылась дверь и в камеру с руганью вбежал фельдфебель. Трпинац успел спрятать карту и, сделав вид, будто закончил перевязку, молча вышел. А как-то профессор принес кусочек газеты "Правда", в которой сообщалось о подвиге полковника Егорова. - Радостная весть - это тоже лекарство, - сказал он, предпо- логая в моем однофамильце мужа или родственника. Не знал дорогой Павле, что Егоровых в России, как Ивановых или Степановых!... Трпинац иногда рассказывал мне о своей прекрасной родине - Югославии. Рассказывал о своих родных и тяжко вздыхал. Сестру Мелку фашисты повесили в 1941 году. Вторая сестра Елена вместе с дочкой, в будущем народной поэтессой Югославии Мирой Алечкович ушла в партизанский отряд. Самого Павле фашисты арестовали прямо на кафедре биохимии Белградского университета, где он читал лекции студентам. В Белграде у Павле осталась жена, черноокая Милена. В Кюстринском лагере Трпинац находился с 1942 года, а до этого его мытарили по тюрьмам. Трпинац всей душой ненавидел фашизм и как мог с ним боролся. Он глубоко верил в победу Крас- ной Армии и не скрывал этого. Вел большую пропаганду среди воен- нопленных против фашистов, не щадя своей жизни. "СЕСТРИЦА, ПОМОГИ!" Нужные для меня лекарства нашлись в бараке военнопленных французов, англичан и американцев, которым разрешались передачи посылок международного Красного Креста и из дома. И мало-помалу я стала поправляться. Вот тут ко мне зачастили с визитами прово- каторы, изменники всяких мастей. Однажды пожаловал какой-то высокопоставленный эсэсовец, говоривший по-русски. - Гниешь, девочка?-спросил с наглой усмешкой. Я молча отвер- нулась к стене. Эсэсовец ручкой резиновой плетки постучал по моему плечу: - О, я не сержусь, детка! Мы уважаем сильных,- и, помолчав, добавил: - Твое слово - и завтра будешь в лучшем госпитале Берлина. А послезавтра о тебе заговорят все газеты рейха. Ну?.. - Эх, звери! Человек, можно сказать, при смерти, а у вас только одно на уме , - послышался звонкий голос Юли. - Молчать, русская свинья! - взорвался эсэсовец. - Сам ты свинья. Немецкая! Сгною! - завопил гитлеровец и выбежал из камеры. Позднее к нам зашел Георгий Федорович. Я рассказала ему о посещении эсэсовца. - С врагом надо хитрить, а вы вели себя как несмышленыши. Не скрою, вам будет худо, - сказал он, и тогда я призналась Синякову: - В моем сапоге тайник. Спрячьте, пожалуйста, партбилет и ор- дена. Если вернетесь на родину, передайте кому следует... Синяков ушел. А мы стали настороженно прислушиваться к каж- дому стуку, шороху. На душе было очень тревожно. Мы молчим, дол- го молчим, думая каждая о своем. Потом я, прервав молчание, по- просила Юлю рассказать о том, как она попала на фронт. - Очень просто, - начала она. - Только окончила семилетку в своем селе Ново-Червонное на Луганщине, как началась война. Че- тыре брата ушли на фронт. Наше село оккупировали гитлеровцы. Ох, и страшное было время!...Нас с мамой выгнали из хаты, и мы дол- гое время жили в сарае. А когда пришли наши, я первым делом, захватив с собой значок и удостоверение "Готов к санитарной обо- роне ", полученное еще в школе, побежала к командиру части и попросилась на фронт ... - Сколько же тебе было тогда лет? - Семнадцать . И вот семнадцатилетний солдат Юлия Кращенко - армейский сан- инструктор. Кто не помнит первого боя, кто может забыть это самое серь- езное в жизни испытание? Маленькая, подвижная, она металась по полю, спешила на каждый стон, на каждый зов. - Сестрица, помоги ! Не под силу ей, вынести большого, грузного человека. Пугают тяжелые раны, страшат молчаливые мужские слезы. - Надорвешься, не вынесешь, - хрипит раненый. - Ты, дядько, не беспокойся, все ладно будет,- сыплет скоро- говоркой Юля, напрягая последние силы. - Я и не таких вытаскива- ла. Пусть неправда, пусть это только первый бой и первый раненый, которого она выносит с поля боя. Так ему легче будет. Шаг... два... десять... Спасение. Он будет жить! И снова санин- структор слышит: - Сестрица, помоги! Уже не первый раненый, не пятый и не десятый... Южный Буг. Она ползет по льду. Фашисты стараются разбить тонкий лед Буга, потопить ее роту, рвущуюся на занятый ими берег. Берег крутой, вода холодная, огонь кругом, стоны, просьбы: "Сестрица, помоги.." Юля перевязывает раненых, но тащит их не в тыл, а вперед: ползти назад нельзя, снаряды разбили лед. Рассвет встречали на высоком берегу Буга. Это было 23 февра- ля 1944 года. Тогда гвардии сержанта Ю.Ф.Кращенко наградили ме- далью " За отвагу." А потом, через несколько месяцев разгорелся бой на реке Висле, которую немцы превратили в неприступный рубеж. Ночью группа советских воинов форсировала реку и закрепилась на противоположном берегу. Там была и Юля Кращенко. Не переста- вая била немецкая артиллерия, десятки фашистских самолетов бом- били крохотный пятачок плацдарма, пытаясь сбросить его в Вислу. А они стояли. Погиб командир роты. - За Родину! Вперед! - загремел чей-то молодой голос и умолк, на век умолк... А они держались. Они поклялись выстоять, удержать во что бы то ни стало плацдарм. На наши прижатые к Висле позиции железными клиньями двигались колонны "тигров", "фердинандов", "пантер". Все эти трудные часы наша авиация помогала наземным войскам. Юля не знала, что там, в небе, на штурмовике - женщина, с которой сведет ее вскоре общая беда. Фашистские танки проутюжили окоп, где санинструктор Кращенко перевязывала раненых. Так она оказалась в тылу врага. А тогда, после нашего разговора с гестаповцем, к вечеру пришли два здоро- вых немца и, показав пальцем на Юлю, сказали: - Коммен. Шнель, шнель!.. Я спросила гитлеровцев: куда и зачем уводят девушку? Один из них, приложив палец к виску, выдавил: - Пиф! Паф! - И ушли. Меня закрыли на замок. Тишина. Какой страшной бывает тиши- на... Горе лишило меня сил. Хотелось закрыть глаза и не открывать их никогда. Состояние крайней апатии скрутило в тугой узел мои последние силы, мою волю. И кто знает, чем бы все кончилось - не почувствуй я с удесятеренной силой поддержку друзей. Пленные различными способами стали выказывать мне свою симпатию, и я сквозь стены каземата чувствовала братское пожатие их рук. Анг- личане передали шинель, поляки сшили из нее "по последней моде" жакет, югославы - теплый шарф, а наши, русские, сшили мне из ши- нельного сукна тапочки с красными звездочками на мысах. Узнай администрация лагеря о любом из этих подарков и дарителя ждала кара. Да что расстрел перед великой силой человеческой солидар- ности!.. Желание жить вновь пробудилось во мне. Жить для того, чтобы увидеть своими глазами конец ненавистного фашизма. Но вот отстранили от меня Синякова и Трпинаца. Перевязки стал делать изменник с черными глазами разбойника. Но товарищи по беде и тут не оставили меня. Каким-то чудом однажды мне пере- дали пайку хлеба с запиской внутри: "Держись, сестренка!.." Памятная пайка хлеба...Не буду распространяться о том, что значил он, скудный кусок хлеба в ту пору. Кто голодал - знает. Ну, а тем, кто не изведал голода, как говориться, не дай бог!.. Я все-таки о другом. Двести граммов эрзаца и литр супа из неочищенной и плохо промытой брюквы с добавлением дрожжей- такой была суточная норма для русских пленных в лагере "ЗЦ". И вот изголодавшийся, доведенный до дистрофии человек пересылает свою пайку хлеба... В один из тяжких дней одиночного заключения мое внимание привлек высокий и худой часовой - лет семнадцати. Он находился в каркуле уже не первый день и каждый раз с нескрываемым любопыт- ством всматривался в "летающую ведьму". Вижу, часовой хочет заговорить со мной, но не решается. Ози- раясь на дверь, достал из кармана сверток, вынул кусок пирога и все-таки шагнул к нарам. Проворно положив на мою грудь пирог, улыбнулся. - Битте эссен, руссише фрау! - сказал приветливо и вернулся на свое место. - Битте... - Убери! Не надо мне вашего! - больше знаками, чем словами, ответила я. - Найн, найн! Их бин фашистен нихт! - воскликнул часовой и торопливо начал объяснять, что из деревни приехала мать, привез- ла гостинцы... А шел уже январь сорок пятого. В последний день месяца тан- кисты майора Ильина из 5-й ударной армии освободили проклятый лагерь "ЗЦ". За два дня до прихода наших войск эсэсовцы выгнали из бараков всех, кто мог стоять на ногах, построили в колонны и, окружив овчарками, погнали под конвоем на запад. В лагере оста- лись только умирающие да часть врачей и санитаров под командой доктора Синякова. Тайком они выкопали глубокую яму под операци- онной и спрятались в ней до освобождения. Через решетку окна я видела, как гестаповец, а с ним два автоматчика вбегали в бараки французов и стреляли. Видимо, добивали тех, кто не мог идти. Но вот орудийные выстрелы, долетавшие до лагеря далеким гро- зовым громом, зазвучали совсем близко, рядом. Снаряды рвались то справа, то слева от карцера, который был закрыт на замок. Уже давно не было около меня и часового. И вдруг все смолкло. Насту- пило затишье. Неожиданно дверь распахнулась, гляжу - а на пороге наши танкисты... Майор Ильин, командир танковой бригады, предложил мне пое- хать в госпиталь вместе с ранеными танкистами. Я отказалась: - Буду искать свой полк. Он где-то здесь, на этом участке фронта. - И тут же с полевой почтой танкистов я отправила письма маме в деревню Володово Кувшинского района и в полк. От радости я тогда поднялась и потихонечку пошла. Помню, надела дарственные тапочки с красными звездочками на мысах, сшитые для меня неиз- вестным другом, уперлась руками в нары и подалась вперед, а ноги дрожат, как струны, вялые мышцы не слушаются, кожа только что обтянула ожоги - и тут же потрескалась, закровоточила... "Стоп. Посиди немного, передохни",- говорю себе, а затем опять осторож- но скользнула по полу - еще шажок. Покачнулась, но не упала, удержалась. И вот держась за стену, уже шагаю. А бывшие узники лагеря, все, кто мог держать оружие, забра- лись на броню танков и пошли в бой на Кюстрин. Синяков по просьбе танкистов организовал в лагере полевой госпиталь - наши тылы-то отстали при стремительном броске вперед. За несколько суток Георгий Федорович сделал операции более се- мидесяти танкистам. А мне он тогда, там в лагере, сразу же после освобождения принес и отдал партийный билет и ордена. ВПЕРЕД НА БЕРЛИН! Тем временем наш 8О5-й ордена Суворова штурмовой авиационный полк продолжал воевать. Уже форсировали Вислу - штурмовали скоп- ления танков и артиллерии на зависленском плацдарме. Там сбили летчика Анатолия Бугрова. Подкараулили его самолет гитлеровские зенитки. Снаряд попал в мотор штурмовика. Толя развернул боевую машину на свою сторону, и тут в лицо ему ударил густой запах бен- зина. Он отдал в перед до упора сектор газа, попробовал задрать нос штурмовика, но двигатель остановился... Штурмовик падал - крылья не держали самолет в воздухе без тяги мотора. Тогда Бугров, прорубив лесную просеку, сел на лес. Хоть и сильный был удар, но деревья все-таки самортизировали па- дение. Летчик пришел в сознание и осмотрелся: руки в крови, по лицу тоже сочится кровь; воздушный стрелок жив - вот-вот придет в себя, а кабина штурмовика изуродована, приборная доска висит на проводах, от крыльев остались одни лонжероны, в фюзеляже зи- яют рваные пробоины, хвостовое оперение валяется где-то в сторо- не... И все-таки главное - живы. Теперь надо определить, где нахо- дятся. Толя вынул планшет с картой, но не успел экипаж, как следует сориентироваться и опомниться как оба увидели своих сол- дат. Врачи в медсанбате продержали штурмовиков недолго и отпус- тили в полк. Когда они заявились, их, признаться, уже и ждать перестали, и похоронки поторопились родным послать. - Рано еще мне умирать, - сказал тогда Толя, - пока идет война, надо рассчитаться с фашистами за мое обгорелое, изуродо- ванное лицо... Летчик обгорел еще на Кавказе в одном из боев. Его лицо и руки покрывали глубокие рубцы. Бугров опять стал ле- тать. Воевал он смело, по целям бил беспощадно и упорно искал встречи с врагом. А бомбил и стрелял Толя без промаха. После бое- вых вылетов радовался - чувствовал, что отомстил. Еще бы! Когда под крылом видишь горящие, изуродованные взрывами танки, пушки и автомашины противника, тут состояние души, прямо скажем, возвы- шенное - исполнил долг!.. В бою за Зееловские высоты отличился летчик Виктор Гуркин. Он был не просто храбрым и умелым воином , но как-то по-особому профессионально хладнокровным и мужественным. Прекрасная техника пилотирования сочеталась у него с искусством меткой стрельбы, точного бомбового удара. В то же время он выходил невредимым из самых сложных переделок! Воевал Гуркин не по шаблону. Хорошо знал тактику врага, в совершенстве владел боевыми приемами. ...В тот раз облачность на маршруте была десятибалльная. Но в районе цели в облаках появились небольшие разрывы - окна, и в голубом разводье неба летчик заметил, как промелькнули силуэты "мессершмиттов". Гитлеровцы заходили с задней полусферы. В своей излюбленной манере они занимали выгодную позицию, чтобы потом открыть при- цельный огонь. На группу направлялась первая атака гитлеровцев. Воздушные стрелки приготовились отбить атаку. Но Гуркин ловко упредил гитлеровцов. Всей группой он выполнил энергичный разво- рот в сторону противника, и "мессеры" с разгона наткнулись на плотный залповый огонь штурмовиков. Тогда истребители противника метнулись, словно ошпаренные, и скрылись за облаками. Двух "мес- серов" наши все таки сбили. Штурмовать цель никто уже больше не мешал и с первого захода ударами бомб штурмовики накрыли скопле- ние техники, а потом пулеметно-пушечным огнем эрэсов расчистили движение нашей пехоты вперед на Берлин. Виктор Гуркин пришел в полк бывалым летчиком, знающим себе цену. И по земле он ходил уж очень уверенно! Среднего роста кре- пыш с глубоко посаженными карими глазами и непокорной прядью темных, прямых волос над широким лбом, он ходил, помню, в хромо- вых сапогах, голенища которых были собраны в широкую гармошку, и вышагивал как-то твердо, наступая сразу на весь каблук. Однажды, когда мы летали в Куйбышев за самолетами, Виктор пригласил меня поехать в гости к его родителям, эвакуированным с заводом из Тулы. Отец его был оружейных дел мастером, мать тоже работала на заводе. Дорогой в электричке Виктор обратился ко мне с необычной просьбой - поговорить с его сестрой и вразумить ее, чтобы не вы- ходила замуж до окончания войны. - Мне стыдно, - наклонясь ко мне, волнуясь и чуть не плача, шепотом, чтобы никто не слышал в вагоне, говорил Виктор. - Идет война, а она, видите ли, решила играть свадьбу. И родители ей потакают. - Ты говорил с отцом или с матерью на эту тему? - спросила я Гуркина. - Говорил. Отец сказал: "Пусть женятся, я на матери твоей же- нился а гражданскую войну и ушел бить Колчака. И вот ты теперь - бьешь фашистов - плод нашей с матерью любви, а меня тоже тогда отговаривали". Да и мама сказала: "Витенька! Уж больно пара хороша. Твоя сестра лучшая работница в цеху, жених ее - по снабжению работает ударно"... Виктор наморщил лоб, сжал кулаки и выдавил: - Мне это - "по снабжению работает" - убивает... - Почему, Виктор? - Снабжение тоже очень нужное, хлопотное и ответственное и чтобы они любили друг друга. Так разговаривая, мы приехали к Виктору домой. Сестра рабо- тала в вечерней смене, мать нас накормила и вручила билеты в те- атр на оперу Мусорского "Хованщина". Мы очень обрадовались по- дарку, ведь артисты были из московского Большого театра. Сам-то театор в войну был эвакуирован в Куйбышев. А с сестрой Виктора я тогда так и не поговорила - она из ве- черней смены осталась в ночную, срочный военный заказ выполняла. Да и о чем было с ней и говорить-то. Лучше уж Виктору разъяснить, что он не прав. И вот не стало среди нас лучшего снайпера полка летчика- штурмовика Гуркина... Дружок Виктора, азербайджанец Миша Муста- фаев, в одном из боев там же на подступах к Зееловским высотам сильно обгорел. Особенно обгорела у него правая рука, которой он держал ручку управления самолетом. Кое-как дотянул до наших войск и посадил машину. Тут же его и воздушного стрелка подхва- тили медики. Дали ребятам спирту, поместили в госпиталь - они там пробыли пять дней, а услышали, что их собираются направить в далекий тыл - сразу сбежали. Удрав из госпиталя, летчики обратились за помощью к команди- ру базировавшейся здесь танковой роты, и тот, долго не раздумы- вая, отправил Мустафаева и его воздушного стрелка на легком тан- ке домой, на аэродром . Доброжелательно, по-дружески относились все наземные воины к летчикам-штурмовикам. Общевойсковые командиры от души благодари- ли авиаторов за поддержку с воздуха, восхищались нашей боевой работой. Да и как было не восхищаться ! Взять хотя бы танки противника . Наши наземные части , напрягали все силы, боролись с ними в неравном единоборстве из противотанковых ружей, грана- тами, бутылками с горючей смесью, орудиями прямой наводки, и, в основном, в прицеле - один танк. А мы били сразу по скоплениям танков. Находясь над полем боя от 15 до 3О минут, летчики делали до 8-1О заходов на цель. Штурмовики уничтожали танки в предбое- вых порядках. В результате штурмовики подавляли огонь батарей, вызывали пожары. Уничтожали танки противника ударами с воздуха еще и далеко за линией фронта: в железнодорожных эшелонах, в рай- оне погрузки и сосредоточения, на марше. Вот поэтому, когда летчики-штурмовики попадали в беду, каждый боец, каждый командир старались ему помочь. Мустафаев заявился в полк на танке. На обгоревшей руке была надета проволочная сетка, покрытая сверху марлей. Долго у Миши не заживали ожоги, но постепенно стала появляться тонюсенькая ко- жица. Главное лекарство для него было - поддержка фронтовых дру- зей-однополчан. Правду говорят, что дома и стены помогают. Миша поправился и опять стал летать на боевые задания. К сожалению, Миша Мустафаев погиб в берлинскую операцию, погиб смертью героя, не дожив до светлого дня Победы всего пять дней. В боях за Берлин наш полк воевал уже под командованием пол- ковника Косникова. А Карева перевели в другой полк нашей 197-й Краснознаменной Демблинской штурмовой авиационной дивизии. Одно время у нас командовал подполковник Котик, но он уехал в Москву на учебу. Несмотря на то, что в полку менялись команди- ры, - полк воевал также успешно, как и при Козине, нашем "брате", погибшем под Ковелем. ...В район Берлина восьмерку Ил-2 с двумя самолетами прикры- тия Як-3 повел Миша Бердашкевич. Над целью ему пришлось сойтись с большой группой фашистских истребителей ФВ-19О. Комэск потом рассказывал: - Вначале я растерялся и не знал, что делать - вести бой с истребителями или выполнять основное задание по бомбометанию и штурмовке объекта. Случай-то не ординарный. Обычно над целью бьют зенитки, эрликоны, а тут истребители... Немцы в конце войны стали словно бешеные, и тогда решение мне навязали сами "фоккеры". Мы встали в оборонительный круг и начали "щелкать" ФВ-19О. Сбили четырех. Но и не досчиталось двух экипажей - Цветкова Бо- риса и Зубова Миши. К счастью, они и их воздушные стрелки оста- лись живы... Читатель, возможно подумает: как много в воспоминаниях авто- ра сбитых штурмовиков. Но это так. Не зря наш Ил-2 называли "ле- тающий танк". Штурмовик выглядел внушительно, привлекал внимание своей воинственной внешностью, этакой, можно сказать, монумен- тальной прочностью. Особенно нравилась нам кабина, закованная в прозрачную и стальную броню. Сядешь в токую кабину, закроешься сверху колпаком и чувствуешь себя отгороженной от всех опаснос- тей. Впечатление надежности кабины и самолета не покидало и в полете. Весь облик машины вызывал боевой подъем, помогал подав- лять чувство опасности в огне противника. Но при всем при этом нас, штурмовиков, горело и гибло больше, чем в любом другом роде авиации. На высоте при подходе к цели нас ловили истребители противника; когда мы бросали бомбы, нас били зенитки, а когда штурмовали цель с малых высот - по нам стреляли все, кому не лень, и изо всех орудий, какие могли стрелять! Вот и теряли мы своих боевых друзей при знаменитой штурмовке... СКВОЗЬ ДАНТОВ АД КОНЦЛАГЕРЕЙ Время разбросало дорогих и близких моему сердцу людей, про- веренных в жестоких невзгодах. Позже на поиски их уйдет много лет. И вот однажды через газету откликнется Георгий Федорович Синяков . Он жил в Челябинске, преподавал в медицинском институте и заведовал хирургическим отделением больницы Тракторного завода. Бесстрашная дочь украинского народа Юлия Кращенко живет и работает в Луганской области в своем родном селе " Новочервоное." Она воспитала троих детей. А тогда в лагере гестаповцы увели ее и распустили слух, что расстреляли. В самом же деле Юля оказалась в штрафном лагере Швайдек. Ее постригли наголо и целый месяц два раза в день - утром и вечером - выводили на плац и избивали. Юля выстояла и выжила. Затем был женский лагерь смерти - Равенсбрук. Здесь узницы работали. Из них выжимали все силы. Юлю направили на военный завод. Но, как было отважной патриотке работать на фашистов ? И она стала подсыпать в заряды фаустпатронов песок. Немцы обнаружили это. И снова побои. Полумертвую, ее бросили в штрафной блок. Во время одной из бомбежек помещение концлагеря, где находи- лась Юля, рухнуло. На нее обрушилось что-то тяжелое, но судьба и на этот раз смилостивилась: оглушенной от контузии, ей удалось выбраться из-под обломков, и с подругами по лагерю через пролом в стене она сбежала из Равенсбрука. В одну из наших встреч Георгий Федорович расскажет, как уда- лось сохранить в лагере " ЗЦ " мой партийный билет и ордена. По- мог в этом немецкий коммунист Гельмут Чахер. Мне захотелось разыскать Чахера и поблагодарить его. Я напи- сала много писем в Германскую Демократическую Республику. Одно из них было напечатано в немецкой газете. И вот летом 1965 года я получила письмо от жены Чахера, русской женщины Клавдии Алек- сандровны. Она сообщила о том, что Гельмут после войны работал секрета- рем райкома партии в городе Форсте. Последнее время семья Чахера жила в Котбусе. Умер он в 1959 году, и его именем была названа политехническая школа N16 в Котбусе. "Мой муж хранил какие-то документы, - писала Клавдия Алек- сандровна, - но меня интересует, получили ли вы их обрат- но? Ведь Гельмута после того, как он похитил плетку, которой до смерти избивали русских, отправили на Восточный фронт..." Мы стали переписываться. В ноябре 1965 года Чахер приехала с немецкой делегацией в Москву и, конечно же, побывала у меня. Клавдия Александровна рассказала, что отец Гельмута, Карл-Виль- гельм-Густав Чахер, был рабочим высокой квалификации, узнав, что Советскому Союзу нужны специалисты по электросварке, в 1931 году он приехал к нам вместе с семьей и стал мастером электросварки в железнодорожном депо станции Панютино Харьковской области. Рядом с отцом работал и сын - Гельмут. Молодой Чахер быстро изучил русский язык, вступил в комсо- мол, в профсоюз. Как электросварщика, его посылали в Пермь, Свердловск, Магнитогорск, другие наши города. Гельмут стал удар- ником, а затем стахановцем. В 1935 году его премировали путевкой в дом отдыха Крыма, где он и познакомился с ленинградской Клавдией Осиповой, дочерью рабочего путиловского завода. Молодые люди полюбили друг друга и сыграли свадьба. Клавдия привезла Гельмута в Ленинград к своим родителям, но отец вдруг запротестовал против такого зятя. Дочери он выговари- вал, что вот-де в Германии фашизм свирепствует, а ты мне немца привела в дом, а я коммунист со стажем...Словом, начал сопротив- ляться. Тогда молодые поехали опять в Панютино, к отцу Гельмута. Жили они счастливо, но в 1938 году отец и сын Чахеры были арес- тованы НКВД. Без суда и следствия их посадили в харьковскую тюрьму. Девять долгих месяцев Клавдия возила мужу и свекру передачи в тюрьму. Там она выстаивала длинные очереди, плакала, просила пе- редать Гельмуту и Вилли Чахерам. Больше у нее ничего не было. Мать Гельмута и сестра продолжала жить в Панютино, боясь каждого стука. Они почти не знали русского языка. На работу их не брали. И вот однажды передачу у Клавдии не приняли, как она ни просила тюремщиков. - В списках нет!..- рявкнули, и закрыли окошко, прищемив ей пальцы руки, в которой она протягивала узелок с сухарями, и на том, казалось конец. Но через год, после последней поездки Клав- дии в тюрьму всех трех женщин вызвали в районный НКВД и под под- писку вручили документы о высылке в Германию - в течении двадца- ти четырех часов. И вот чудо! В Берлине на вокзале их встречает ...Гельмут, одетый в военную форму с фашистскими знаками...Клав- дия, как увидела его, так и рухнула у вагона на платформу у ва- гона - потеряла сознание... Гельмут привез мать, жену и сестру в город Форст - домой. Рассказал им, что тогда из харьковской тюрьмы их с отцом выслали в Германию, но как только они пересекли границу - снова арест. На этот раз уже гестапо обвинило в шпионаже и коммунистической пропаганде. Отца заточили в концлагерь в Заксенхаузен, а сына полгода мытарили по разным тюрьмам и неожиданно отпустили под надзор полиции домой, в город Фрост. Долго Гельмут не мог найти себе работу, а потом все же устроился на текстильную фабрику и сразу же стал хлопотать о выезде из СССР в Германию родных. Потом его призвали в армию, но, как политически неблагонадежного, включили во вспомогательные войска. Клавдия стала жить в доме Чахеров. У них часто проводили обыски. Три раза в неделю она должна была являться в гестапо... Мать и сестра работали в швейной мастерской, а Клавдию на работу не принимали. Гельмут часто навещал ее. У них родилась дочь Вера. В гестапо предупредили Клавдию, чтобы по-русски с до- черью она не разговаривала - только по-немецки! Когда гитлеровские войска напали на Советский Союз, Клавдии стало жить во сто крат хуже. Особенно донимали ее чистокровные арийки - оскорбляли ее, бросали в нее чем попало, плевались в ее сторону. А однажды, когда она шла с Верочкой на руках, толпа не- мок набросилась на нее, сбила с ног и начала топтать... К счастью, полицейский заступился. Правда, узнав, что она русская, повернулся и пошел в сторону, не оказав никакой помощи. Гельмут стал навещать родной дом все реже и реже. Теперь он охранял лагеря с советскими военнопленными. Почти полтора года его переводили из лагеря в лагерь. Послужил он в Губене, затем Кюце, Розенберге, Реусе, Остпройзене, Шпандау, Ландсберге, Пи- лау, Кюстрине - и всюду находил способ, как помочь русским плен- ным, как больше навредить гитлеровцам. При встрече Клавдия Александровна передала мне копии писем Г.Ф Синякова, А.М. Фоминова, И.З. Эренбурга, написанных Гельмуту Чахеру, когда его отправляли из Кюстринского лагеря "ЗЦ". "Дорогой Гельмут, прощайте! У меня о Вас, о немецком патрио- те, остались наилучшие воспоминания,- писал русский доктор Синя- ков. - Всей душой Вы, как и мы, ненавидите фашизм и страстно желаете победы русским. Вспоминаю Ваши слова: "Если победят нем- цы, русским будет плохо, а если победят русские, немцам будет хорошо." А вообще вы верите в нашу победу, и за это вам большое русское спасибо! Спасибо и за то, что вы делаете для победы со- ветского народа". Когда представилась возможность, Гельмут с пятью другими немцами перешел линию фронта на нашу сторону. После окончания войны Чахер вернулся в родной Форст. Здесь он вступил в Социалистическую единую партию Германии, стал учиться и, получив диплом юриста, был судьей, секретарем партий- ной организации, председателем общества немецко-советской дружбы. Вот еще два письма о верном нашем товарище. "Вы храбро защищали наши маленькие права военнопленных. Вы вдохновляли нас радостными сообщениями с нашей великой Роди- ны. Результаты сталинградского окружения мы хорошо знали от вас. Вы приносили нам газету "Роте Фане", и мы знали о борьбе немец- ких коммунистов, которые несли слово правды в массы, в армию. Многие из них за это поплатились жизнью. Мы знали, что все эти сведения вы, товарищ Чахер, доставали с риском для жизни, но эти сведения передавались среди узников из уст в уста, воодушевляли нас, придавали бодрости, терпения. Чахер! Мы уверены, как и вы, в том, что кровавый фашизм во главе с головорезом Гитлером предстанет перед справедливым судом всего человечества..." Это писал узник лагеря "ЗЦ" А.М.Фоминов. А вот прощальное письмо И.З.Эренбурга. "Зима 1941-1942 года была физическим истреблением советских воинов, попавших в плен. Как и полагалось во всех фашистских лагерях - ворота, за ними комендатура, тюрьма, виселица, баня, кухня и секции - французская, английская, американская, юго- славская, польская, итальянская и особо отгороженная несколькими рядами колючей проволоки, самая большая - русская. Внутри этой секции отдельно обнесены колючей проволокой с часовыми на вышке - восемь фанерных бараков - лазарет, или ревир, как называли все. Раненые и больные - по 25О человек в каждом на двухэтажных нарах-клетках - обтянутые кожей скелеты. Лежат люди, умирающие от ран. Лежат обгорелые летчики и танкисты. У многих сложные пе- реломы, абсцессы, плевриты. А еще за двумя рядами проволоки - инфекционный барак - кро- мешный ад - голод, грязь, избиения, стоны, смерть. Врачи из Бер- лина организовали в одном из бараков лечебно - экспериментальный пункт, где больным прививали различные инфекционные болезни, а у некоторых ампутировали совершенно здоровые конечности...Фашисты стремились любыми путями истребить советских людей. За малейшую провинность одного из пленных накладывали штраф на весь барак - лишали истощенных до предела людей на срок до трех дней хлеба, супа или того и другого вместе. В лазарете господствовали фашистские палачи Менцель и Ленц. Каждую ночь эти два молодчика на глазах больных убивали очеред- ную жертву. Никто не был застрахован от возможной участи. Полу- живые, истерзанные голодом, холодом, недосыпанием, мы пытались выбраться из лазарета, но тщетно. И вот в лазарете появились вы, Чахер, - немец, капрал, ох- ранник, переводчик. Прекратились ночные посещения фашистских па- лачей. Прекратились "опыты". Помещение лазарета стало немного отапливаться. Появились первые выздоровевшие и первые побеги. С вашим личным участием, Чахер, разрабатывались и готовились груп- повые и одиночные побеги. Вы сами разведывали места возможных подкопов и проходов для беглецов, отвлекали охрану, когда совер- шался побег. По национальности я еврей, а, как вы знаете, в ла- гере комиссаров и евреев уничтожали нещадно. Меня гестапо, как смертника, отправило на каменный карьер: там - мучительная ги- бель. Вы, Чахер, с доктором Синяковым сумели перевести меня в лазарет и списать в умершие. Днем я прятался за спины раненых на верхних нарах, а ночью ходил по бараку, "отдыхал". Только вам и Георгию Федоровичу я обязан своим спасением от неминуемой смерти. Низко вам кланяюсь и говорю - до встречи после победы у меня дома, в Москве". Все три письма Гельмуту Чахеру были датированы 7 июля 1943 года. Меня же в Кюстринский лагерь привезли в первых числах сен- тября 1944-го. Значит, Чахера в лагере уже не было и мои доку- менты хранил кто-то другой?.. При следующей встрече с доктором Синяковым я все-таки решила сказать ему об этом и уточнить, кто же сохранил в старшной нево- ле мой партийный билет и ордена. - Леня-комсомолец! - припомнил Георгий Федорович. - Это со- вершенно точно. - А фамилия Лени? - спросила я. - Не знаю. Все в лагере звали его Леней-комсомольцем. Как-то, будучи с делегацией Комитета ветеранов войны, возг- лавляемой маршалом Тимошенко, в Югославии, мне довелось встре- титься в Загребе еще с одним бывшим узником лагеря "ЗЦ". Это был фармацевт Жарко Иеренич. Мы сидели с ним долго, вспоминая те тяжкие дни нашего заключения. И вот Жарко достает из кармана и показывает мне маленькую, пожелтевшую от времени фотографию. На фоне аптечных банок сидит Иеренич - худой, изможденный, а позади него стоит какой-то паренек. Я поинтересовалась, кто это. И тогда Иеренич ответил: - Леня-комсомолец! Вот там наверху, куда немцы не лазили, он хранил какие-то документы в банке с ядом. Перевернула я фотографию и с трудом прочитала уже изрядно стершиеся буквы - Алексей Кузьмич Крылов, село Юрьевка, Приморс- кого района, Запорожской области. Когда приехала домой, тут же написала письмо в Юрьевку. От- вет пришел не сразу, потому что Алексей Кузьмич жил и работал фельдшером в соседнем селе. Но вот, наконец, получаю: "Мне живо представляется каменный холодный каземат для одиночного заключения, где находились вы, будучи тяжело больной, методы лечения ваших ран... Я вспомнил, как хранил ваш партбилет, награды..." Вот так отыскался Леня-комсомолец. А в 1963 году через журнал "Огонек" я получила первую вес- точку от профессора Павле Трпинаца. Он писал, что жив, здоров, что заведует кафедрой биохимии в университете Белграда. Через три года с волнением я читала Указ Президиума Верхов- ного Совета Союза Советских Социалистических Республик: "За мужество и отвагу, проявленные при спасении жизни со- ветских военнопленных в годы Великой Отечественной Войны, награ- дить гражданина Социалистической Федеративной Республики Югосла- вии Павле Трпинаца орденом Отечественной войны 2-ой степени." Cкуп и немногословен был Указ. А у меня, когда читала его, вместе с радостью за Павле невольно вставали воспоминания об этом мужественном человеке. ...В лагерь привезли тяжело раненного советского разведчика. На допросе он молчал, не проронил ни слова. Тогда гестаповцы ре- шили подослать к нему провокатора. Узнав, что грозит нашему раз- ведчику, Трпинац немедленно сообщил об этом Синякову - члену подпольной антифашистской организации лагеря. И вот Синяков и Трпинац берут трех санитаров (один из них радист, знающий азбуку Морзе) и идут на врачебный обход в барак, где находится развед- чик. Он лежал в отдельной каморке на топчане под охраной автомат- чика, рядом - провокатор, забинтованный, как мумия. Обход боль- ных начался с того, что Трпинац встал между топчанами, а Синяков в это время громко расспрашивать провокатора о самочувствии - тот тяжело стонал. Доктор сочувствовал "больному", обещал исце- ление, а радист в это время отстукивал пальцами по бинтам раз- ведчика морзянку: "Рядом лежит провокатор!" Так он повторил нес- колько раз, пока раненый не дал сигнал глазами, что понял, в чем дело. Врачебный обход закончился. Поразительная отвага и находчи- вость врачей спасли тогда от неминуемой гибели еще одного со- ветского человека... Спустя время после опубликования Указа по приглашению ми- нистра здравоохранения к нам из Югославии прилетели профессор Трпинац, а из Челябинска - доктор Синяков. Рассказам нашим и воспоминаниям не было конца! На встречу собрались и другие това- рищи по беде. Приехал Николай Майоров, бывший летчик-штурмовик, а в дни встречи уже работник одного из институтов Академии наук СССР. Фашисты сбили его над Сандамирским плацдармом в тот самый день, 2О августа 1944 года, когда сбили и меня на Магнушевском. Тут же, где он упал вместе с самолетом, его прошили автоматной очередью. Но не суждено было умереть гвардейцу 95-го штурмового авиацион- ного полка. Его, чуть живого, подобрала похоронная команда, состоявшая из стариков и юнцов тотальной мобилизации. Так, с развороченной челюстью и газовой гангреной руки Майоров оказался в Кюстринском лагере "ЗЦ". Георгий Федорович Синяков, наш русский доктор, из "кусочков" собрал челюсть, спас руку, а главное - жизнь. Русскому доктору Синякову помагал в исцелении летчика Майорова Павле Трпинац. Прочтя указ, Майоров говорил мне по телефону и плакал... Он не знал, что Синяков и Трпинац остались живы: - Анна Александровна! Я думал, что их нет в живых. Какая ра- дость! Какое счастье! Дайте, пожалуйста, мне их адреса. Я сейчас же полечу к ним. - В Челябинск вы можете лететь хоть сегодня, - сказала я тогда Майорову.- А вот в Югославию, в Белград, где живет профес- сор Трпинац, достать визу, нам, бывшим пленным, вряд ли удаст- ся... На встрече был и бывший летчик-истребитель Александр Каши- рин, приехавший из города Ступино Московской области. Обращаясь к доктору Синякову, он сказал: - Вы лечили не только раны, но и души людей. Вы не думали о своей жизни, ежедневно, ежечасно подвергая себя смертельной опасности со стороны гестапо. Вы каждый день сообщали нам, ра- неным и больным, положение на фронтах. Вы вели пропаганду против власовцев, вселяли в людей веру в победу над фашизмом, организо- вывали побеги, доставали ножницы для перерезания колючей прово- локи, хлеб беглецам, компасы. Вы были для нас, пленных, всем: и врачем, и командиром, и комиссаром, и отцом... Я был летчиком-истребителем. С первого дня войны на фронте. Многое повидал, многое пережил. В последний свой воздушный бой я со своим ведомым дрался с шестеркой истребителей. Мы сбили од- ного мессершмитта, затем второго, а третий вышел из боя с пов- реждениями. Но и мне здорово досталось. Боли от полученных ран не было, а вот кровь откуда-то лилась. Я чувствовал ее запах и у меня от этого кружилась голова, дурманило. Тогда я повернул на восток, хотел - во что бы то ни стало - долететь до своих. Когда мотор заглох, я был уверен, что сажаю свой "ястребок", уже пере- летев линию фронта - на своей территории. Но я не дотянул до своих... Сознание ко мне вернулось не скоро. А может оно и совсем бы не вернулось, не окажись я в Кюстринском лагере у русского док- тора. Вы, Георгий Федорович, ампутировали мои гангренозные ступ- ни ног, очистили многочисленные раны и я ожил... Нас было шест- надцать летчиков. Вы нас лечили, берегли, как сыновей, прятали среди раненых пленных, ведь для летчиков у фашистов был уготован специальный лагерь с особым режимом. Трудно перечислить все, что вы сделали для спасения советских людей, да и просто для людей в многонациональном лагере "ЗЦ". И мы, спасенные вами, низко кла- няемся вам и говорим большое русское спасибо, дорогой наш док- тор! Стихотворение, которое вы нам читали в лагере, я запомнил: Сквозь фронт, сквозь тысячу смертей, Сквозь дантов ад концлагерей, Сквозь море крови, жгучих слез Я образ Родины пронес. Как путеводная звезда, Сиял он предо мной всегда... Образ Родины придавал нам силы, вселял веру в нашу победу. И мы выстояли - всем смертям назло! СМЕРШ Память. Ох уж эта память... Ни с того, ни с сего заработала и вытащила такое... Не приведи Господь! Столкнула такие отдален- ные времена, обстоятельства людей живых, сегодняшних, и тех, что были когда-то и погибли... Я осторожна со своей памятью. Вообще стараюсь не увлекаться воспоминаниями. Память - памятью, а жизнь - жизнью. И все-таки я должна рассказать своим внукам и правнукам правду. Правду о том, как под Кюстрином, когда затихли бои и подоспели тылы, всем нам, оставшимся в живых, теперь уже бывшим узникам Кюстринского ла- геря, приказали идти в город Ландсберг - на проверку. Я идти не могла. И вот, помню, ехал по дороге солдат на повозке, и доктор Си- няков упросил его довезти меня до ближайшего городка, куда тот солдат и сам направлялся. Мне Георгий Федорович сказал, чтобы при въезде в город ждала их у первого дома. Недолго пришлось ждать. Только успела присесть на лавочку, как подошли ко мне офицер, два солдата с автоматами и приказали следовать с ними. Так, с двумя автоматчиками по бокам, во главе с красным команди- ром я и поковыляла по поверженному немецкому городку. На мне был жакет "по последней варшавской моде" - тот пода- рок от пленных англичан. На жакете два ордена Красного Знамени, медаль "За отвагу", а в нагрудном кармане лежал партийный билет. Опаленные огнем волосы еще только-только начинали вырастать, так что голову я прикрыла теплым шарфом. Подарил мне его югославский крестьянин из провинции Банат - Жива Лазин. Так вот я и шла по городу - в таком обмундировании, тапочках из шинельного сукна с красными звездочками на мысах, и в сопро- вождении "почетного экскорта". Привели меня в комендатуру, к са- мому коменданту. Тот не долго думая, без особых проволочек и допроса "подозрительной личности" - теперь уже с усиленным кон- воем - отвез меня прямо в отделение контрразведки "Смерш" 32-го стрелкового корпуса, 5-ой Ударной армии. Здесь меня "разместили" на топчане в караульном помещении. Внизу, в подвале, были плен- ные гитлеровцы, а я, слава Богу, не с ними вместе, а над ними. Как говорят летчики, имела преимущества в высоте. В первую же ночь, два солдата с автоматами повели меня на допрос. Надо было подняться на второй этаж соседнего с карауль- ным помещением здания. Плохо слушались ноги, при движении лопа- лась тоненькая кожица, едва образовавшаяся на ожогах, саднили и кровоточили руки на сгибах и ноги. Остановлюсь - солдат толкает автоматом в спину. Ввели в ярко освещенную комнату с картинами на стенах и большим ковром на полу. За столом сидит майор. На вид доброжела- тельный. Но для начала отобрал у меня награды, партбилет, внима- тельно и долго рассматривал их в лупу, долго не разрешая мне са- диться. Вот-вот, думаю, упаду, но напряжением каких-то сил дер- жалась и все просила разрешить мне сесть. Наконец разрешил. Ду- мала, что никакая сила меня не оторвет теперь от стула, ан нет. "Доброжелательный" майор как гаркнет: - Встать! - я и вскочила с того стула. А дальше посыпалось: - Где взяла ордена и партбилет? - Почему сдалась в плен? - Какое было задание? - Кто давал задание? - Где родилась? - С кем должна выйти на связь?.. Эти и другие вопросы майор задавал мне по очереди или в пе- ремешку почти до самого утра. Что бы я не говорила, он кричал: - "Лжешь, немецкая овчарка!.." Много ночей было одно и тоже. В туалет водили под конвоем. Есть приносили раз в сутки сюда же, в караулку - на топчан. Ос- корбляли всякими нецензурными словами... Мое имя было забыто. Я была "фашистская овчарка". Вспоминаю, как после войны я впервые рассказывала о моем пребывании в "Смерш" нашему бывшему командиру полка Петру Каре- ву. Я говорила тогда и плакала почти до истерики, а он как за- кричит: - А что ты? Что же ты не напомнила ему хотя бы тот случай, когда тебя в сорок первом посылали на беззащитном У-2 на развед- ку? Когда ты, Аня Егорова, в сорок втором на том же У-2 была сбита и подожжена фашистскими истребителями, обгорела, но приказ войскам доставила. То ли было! Через то ли прошла! Брали Новоси- бирск, Ковель, Луцк, Варшаву... Почему же ты, летчик-штурмовик, ему, подлецу, тыловику, ничего не бросила в морду?!...- Карев гневно рубанул по воздуху рукой и предложил: - Давай выпьем, Аня Егорова, по сто граммов наших, фронтовых!.. Да... Так вот продолжу свои "хождения по мукам", на десятые сутки пребывания в СМЕРШе мое терпение лопнуло. Я встала с топ- чана и молча направилась к выходу, а там по широкой лестнице прямо на второй этаж к тому майору. - Стой б...! Стрелять буду! - тонко так намекнул мне охран- ник и бросился в мою сторону. Но я продолжала подниматься по лестнице почти бегом. Откуда только силы-то взялись?.. Кажется, в восемнадцатом веке англичанин Джон Брамден заметил: "Бойтесь гнева терпеливого человека". Верно заметил... Я быстро открыла дверь и с порога закричала - или мне это только показалось, что я кричала: - Когда прекратите издеваться?.. Убейте меня, но издеваться не позволю!.. Очнулась. Лежу на полу на ковре. Рядом стоит стакан с водой. В комнате никого нет. Я тихонько поднялась, выпила водички и се- ла на диван, стоявший у дальней стены. Потом дверь открылась - вошел майор Федоров. Я уже знала его фамилию. - Успокоились? - спросил меня вежливо. Я промолчала. - Вот дней девять тому назад вас разыскивали бывшие пленные Кюстринского лагеря "ЗЦ" - врачи. Они написали все, что о вас знают. Как вы попали в плен, как вели себя и как они лечили вас. Просили вас отпустить с ними вместе на проверку в лагерь в Ланд- сберг, но мы тогда не могли этого сделать. Уж очень подозритель- но - в таком аду сохранить ордена и - больше того- партийный би- лет!.. Короче, мы вас отпускаем. Проверили. Если хотите, оста- вайтесь у нас работать... - Нет, нет, - поторопилась сказать я. - Хочу в свой полк. Он где-то здесь воюет на этом направлении... - Можете идти, куда хотите, - отрезал майор. - А как же я пойду без справки? Меня тут же заберут и обрат- но куда-нибудь - упрячут... - Справок мы не даем! Если хотите в свой полк, то советую выйти к контрольному пункту на дорогу и попросить, чтобы вас под- везли, куда следует. - Вы издевались надо мной, майор, а теперь смеетесь! Вы види- те: идти я почти не могу и кто меня посадит на машину без доку- ментов? Дайте мне справку и довезите до КП - Христом Богом прошу! Майор смилостивился, дал мне справку, мол, такая-то прошла проверку. Потом он приказал довезти меня на повозке до контоль- ного пункта. Там подсказали, где находится штаб 16-й воздушной армии и посадили на попутную машину. В отделе кадров армии меня сразу же определили в армейский "Смерш". - Будем делать запрос в 34-й стрелковый корпус 5-ой ударной армии, где вы проходили проверку, - сказали и отвели жилье - ком- нату со всеми удобствами и питанием в офицерской столовой. Жена начальника "Смерш" принесла мне журналы, книги - читай себе, по- читывай... Приходили какие-то женщины, офицеры штаба армии, летчики... Поздравляли меня с возвращением с того света, что-то дарили. У меня уже скопилась целая куча каких-то вещей, и кто-то, помню, пошутил: - Вот вы, товарищ Егорова, в аду побывали, теперь вам рай уготован... А однажды пожаловал капитан Цехоня. К сожалению, я не помню ни имени его, ни отчества. А вот доброту его во век не забуду! До штабной работы в 16-й воздушной армии он служил в на- шем 8О5-ом штурмовом авиаполку адъютантом 3-ей эскадрильи. Была такая должность, теперь - начальник штаба эскадрильи. Будучи замкомэска 3-ей эскадрильи, я его часто ругала за всякие "мело- чи", хотя говорят, что в авиации мелочей нет. Цехоня не сердился на меня, или делал вид, что не сердится, но ошибок не повторял. И вот теперь пришел навестить меня, узнав, что я нашлась, живая. Он принес мне в дар какие-то красивые платья и сказал: - Собрал посылку жене, а вот узнал, что ты жива, принес те- бе... - Зачем мне платья? - настороженно спросила я. - Наверное, мне дадут вещевики гимнастерку с юбкой?.. - Тебе лечиться надо, Анночка, - ласково сказал Цехоня, - и начал искать по карманам носовой платок... В полку мое письмо получили. Сообщили в дивизию, мол, жива и находится на нашем участке фронта. Командир дивизии полковник В.А.Тимофеев приказал тогда замполиту нашего полка Д.П.Швидкому срочно снарядить "экспедицию" на поиски меня. И вот наша встреча в отделе кадров 16-й воздушной армии. ...Я сидела на скамеечке, ожидая вызова. Рядом со мной лежал костыль, помогающий передвигаться, соломенная сумочка с эмблемой ВВС и моими инициалами - "А.Е". Эту сумочку мне сплели летчики - узники Кюстринского лагеря (сейчас она хранится в Центральном музее Вооруженных Сил РФ). Швидкий увидел меня первым. Выскочив из машины, с раскинутыми в стороны руками он бросился ко мне. А я что-то не сразу узнала его: небольшого роста, в меховом комби- незоне и унтах, на голове шапка-ушанка - ну, как медвежонок. Фамилия Швидкий очень соответствовала характеру Дмитрия Поликарповича. Он быстро поцеловал меня, всхлипнул носом и побе- жал оформлять мои документы - с тем, чтобы сразу же увезти меня в полк. Подошла и группа автоматчиков, сопровождавших замполита. Они шумно здоровались со мной, наперебой рассказывали новости полка, и только один стоял в стороне и, не скрывая своего горя, плакал, повторяя: "А Дуся погибла..." Я внимательно посмотрела на плачу- щего и узнала в нем воздушного стрелка Сережу, о котором так пе- чалилась Дуся. Она и бомбы противотанковые укладывала в свою ка- бину - в последнем вылете -, чтобы мстить за Сережу... ВЕРНАЯ ГАДАЛКА Письмо от меня в те дни получила и моя мама - его отослали из лагеря танкисты, освободившие нас. Получила, прочитала нес- колько раз, перекрестилась и решила, что сходит с ума. Ведь была похоронка, была назначена пенсия вместо аттестата, была верная гадалка и, наконец, были отпевание в церкви и запись в поминаль- нике за упокой души воина Анны... Схожу с ума, окончательно ре- шила мама, еще раз перекрестилась и направилась к соседке. Там, протягивая письмо ее сыну, стала просить: - Толюшка, почитай! Что-то мне мерещится... Оказывается, когда маме принесли похоронную на меня, она от горя слегла, но в гибель мою верить не хотела. Кто-то из дере- венских ей доверительно сказал, что есть очень верная гадалка, которая дорого берет, но гадает только правду и только правду. Предупредили, что за гадание гадалка берет дорого. Мама собрала вещички, кое-какие деньги и написала записку старшей дочери в Кувшиново, где та работала и жила с семьей: "Манюшка! Ты мне очень нужна на сутки, отпросись на работе и приходи с ночевкой". Мария с трудом отпросилась на работе, пришла в Володово за- темно. - Сходи, дочушка, в Спас-Ясиновичи. Уж последняя надежда на гадалку. Что скажет она, тому и быть. И Мария утром чуть свет отправилась - тридцать километров туда, да столько же обратно- пешком. Надо успеть за день, завтра на работу в утреннюю смену. Дочь выполнила наказ матери. А гадал- ка нагадала, что меня нет в живых. Видимо, мало заплатили. Вооб- ще-то это редкий случай, чтобы гадалка плохо нагадала, не вселила человеку надежду. И сестра - вместо того, чтобы поддержать мать святой ложью - сказала гадалкину "правду". У нас в семье была та- кая заповедь - матери говорить только правду, какая бы она ни была. После такого сообщения мама опять тяжело заболела. А тут еще, как на грех, Калининский облвоенкомат вместо аттестата, по кото- рому мама получала деньги от меня, назначил пенсию. Вера в то, что я жива, была начисто разбита. Позже, лет пять спустя после войны, меня повесткой вызвали в Ногинский райвоенкомат - по месту жительства - и дали под рас- писку прочесть исполнительный лист Калининского облвоенкомата, в котором требовали с меня вернуть долг в сумме трех тысяч рублей за пенсию, якобы незаконно выплачиваемую моей матери в течение пяти месяцев. В случае неуплаты, грозились дело передать в суд... - Я не буду платить,- сказала я тогда майору - начальнику 1-го отдела военкомата. - Никто не просил назначать моей матери пенсию вместо аттестата. А впрочем, пусть Калининский областной военкомат взыщет с ВВС не выплаченное мне вознаграждение за ус- пешно совершенные мной боевые вылеты,- пришла мне в голову такая мысль:- из нее возьмите себе, сколько надо, а остальное вышлите по моему домашнему адресу. - Пишите докладную! - сказал майор. Я написала. Но до сих пор - полвека прошло!- ни ответа, ни привета... Проболев более месяца, мама с трудом дошла до церкви и до- говорилась с священником отпеть меня и отслужить по православно- му молебен за упокой души. Кстати, поминальник - книжечка такая с крестом на обложке, в которой записи о здравии и отдельно за упокой - хранится у меня в письменном столе до сих пор. В графе за упокой записано "Воин Анна, а потом - сердито так! - вычерк- нуто другими чернилами маминой рукой... После "похорон" были поминки. Собрались старушки, молодежи в деревне совсем не было. Об этих поминках мне потом расскажет те- тушка Анисья - мамина родная сестра. Удивительная личность. Если мама была строгая, правдивая во всем, то тетушка- озорная, весе- лая такая балагурка. Две родных сестры, но как два полюса. Тетя с двенадцати лет работала на Кувшиновской бумажной фабрике - сшивала тетради. Вышла замуж за балтийского моряка, своего зем- ляка. Он погиб в Кронштадском вооруженном восстании. В нынешнюю перестройку Указом президента восставших против большевиков кронштадцев реабилитировали. А у тетушки, Анисьи Васильевны Ше- робаевой, остался от него увеличенный портрет бравого моряка, да двое детишек - Коля и Паня, которых пришлось поднимать одной. С годами боль утраты стала проходить и Анисья вновь обрела свой веселый характер. После всех моих бед я, наконец, приехала к маме в деревню Володово. Мы сидели в обнимку с тетушкой за столом, покрытым праздничной домотканной белой скатертью с кистями. На столе кипел самовар, начищенный кирпичом до сверкания, близкого, как мне в детстве казалось, к золоту. Этот самовар был средний. Почему средний? Да у нас дома было три самовара, подаренных священником Гавриилом - маминым родным дядей, братом моей бабушки Анны. Пер- вый самовар был большой - ведро воды в него входило. Средний - полведра, а самый маленький - на пять стаканов. Его мама рано утром быстренько кипятила и, первым делом, пила из него чай. Большой самовар разжигался углями заранее - это когда вся семья была в сборе. Особенно хорошо было в доме по субботам. Топили баню, и вначале, в самый жар, мылись мужики, а потом -уже женщины. После бани пили чай до пота. На столе стояли блюда с брусникой моченой, клюквой, черникой... У нас в доме было много художественной литературы. Откуда в глухой деревеньке много книг? Да все тот же священник Гавриил приносил нам, детям, в дар, и книг скопилось порядочно. Он много нам рассказывал из истории, географии, знал много стихов. Помню, отец Гавриил всегда советовал, что надо прочитать. А теперь вот, в 1945 году, когда мы с тетушкой сидели за праздничным столом в честь моего воскрешения из мертвых, в очередной раз, когда мама переступила порог из кухни, неся тарелки со снедью, тетушка гром- ко, чтобы мама слышала, объявила: - А теперь, племяннушка, я тебе расскажу, как твоя матушка справляла по тебе поминки. Не буду врать- начинала тетя. На сто- ле было много еды, стояли рюмочки, и вот она достала из шкафчика графин, налила нам по рюмочке, а графмнчик-то опять в шкаф, да ключик-то в нем и повернула на "заперто". - Уж неправда твоя, неправда, Анисушка! - взмолилась мама. А тетя Анисья, подмигнув мне, продолжала: - Как неправда? - Правда, чистой воды правда. Мама сокрушалась, не поняв очередной тетиной шутки, а тетя продолжала балагурить, и так радостно, так тепло было у меня на душе после пережитого, что передать все - и слов-то не найду... Вот еще один эпизод из той давней поры. Значит, когда мама получила от меня весточку и у соседей убедилась, что она не сош- ла с ума - что ее младшая дочь Анютка жива! - на радостях надела она свою праздничную одежду и направилась в райвоенкомат. Позже военком вспоминал этот визит: - Заходит старушка, возбужденная такая - и прямо ко мне. "Сынок, - говорит, - сними ты с меня эту проклятую пенсию!" Я стал расспрашивать старушку - как ее фамилия, кто такая, за кого пенсию получает, а она твердит одно и тоже: сними пенсию, да и только. Наконец разобрался, что к чему, усадил, напоил чаем - и, успокоенная, она ушла... СВАТОВСТВО ПОЛКОВНИКА Майор Д.П.Швидкий, когда нашел меня в штабе 16-й воздушной армии, передал мне письмо. Оно начиналось несколько необычно: "Дорогая Аннушка! Я очень болен, пишу лежа, но я испытываю радость, когда пишу вам. Когда мы вас потеряли, я долгое время не мог прийти в себя от горя. Вам непонятно это чувство? Я сам его неясно понимаю, но твердо знаю, что вы мне очень дороги. Возможно, не время об этом писать, ведь вам сейчас не до этого. Я делаю для вас все, что я могу, и даже немного больше. Будьте хладнокровнее, но настойчи- вее. Я надеюсь, что майор Швидкий привезет вас в полк! Прошу, прежде всего, заехать ко мне, иначе вы меня обидите. Вас все ждут в полку. Если не отпустят- потерпите и помните, что я все время думаю о вас и буду надоедать начальству. Но очень хочу верить, что вы приедете... По-дружески обнимаю ваши худенькие плечики и желаю вам добра. Глубоко уважающий вас В. Тимофеев. 21.02.45 года". Письмо это было от командира нашей 197-й штурмовой авиацион- ной дивизии полковника В.А.Тимофеева. Удивили, обрадовали и заставили задуматься его строки. Почему он мне так пишет? Ведь я его мало знаю. Больше того, я всегда с каким-то отчуждением и недоверием относилась к начальству. В полку летчики даже шутили, что Егорова игнорирует начальство, а потому и ходит в лейтенантах, занимая должность подполковника. С командиром же дивизии у меня был даже "конфликт". Полк тогда перебазировался на аэродром Дысь под Люблином . Мне запланирова- ли перелет с последней группой. И вот стою с летчиками, разгова- риваю, вдруг, откуда ни возмись, идет командир дивизии. Подходит к нам . Я по всем правилам докладываю ему, говорю, что сейчас вот будет готов из ремонта Уил-2 и мы улетаем. - Возьмите и меня с собой,- вроде бы шуткой попросил полков- ник. - Что значит "возьмите и меня"? Пожалуйста, полетим вместе. Только вы, по старшинству, будете ведущим, - ответила я. - Да нет, ведущим я не хочу, лучше пристроюсь к вашей группе в хвосте,- опять, как мне показалось, несколько наигранно сказал полковник. - Не люблю, когда начальство в хвосте болтается!- отчеканила я, долго не думая. Полковник обиделся, повернулся и, ничего не сказав, ушел. Потом он старался меня не замечать, ну а я и рада была - подальше от глаз командования. И все же обрадовало меня это письмо. Приятно было сознавать, что на белом свете есть человек, который думает о тебе, заботит- ся, старается облегчить твою участь. Оказалось, комдив просил майор Швидкого заехать вместе со мной в штаб дивизии, который размещался в Замтере. Мы заехали. Командир дивизии встретил меня радостно, приветливо. Долго дер- жал мои руки в своих, разглядывал следы ожогов, а затем вдруг поцеловал их. Я быстро отдернула руки, покраснела, а он стал нас с Швидким приглашать пообедать с ним. Вызвал ординарца и прика- зал принести из летной столовой три обеда. Достал откуда - то бутылку вина. После обеда комдив сказал: - Теперь, Аннушка, вам нужно лечь в наш армейский госпиталь, подлечиться, а потом, когда врачи скажут свое слово, да и как вы себя будете чувствовать, будем решать о дальнейшей вашей служ- бе... В армейском госпитале меня продержали недолго и отправили в Москву, в распоряжение кадров ВВС (моя должность - штурман полка - была номенклатура отдела кадров ВВС). Начальник кадров генерал Шадский сказал мне тогда, что для прохождения дальнейшей службы меня направляют в распоряжение Серпухового военкомвта. С вами вместе поедет еще лейтенант. Завтра же выезжайте элек- тричкой, лейтенант заедет за вами домой с личными делами в паке- те, - объяснил кадровик. И, действительно, на утро зашел лейтенант с авиационными по- гонами, и мы поехали. Явились в военкомат, там дежурный вскрыл пакет, а внутри оказался еще один - с сургучной печатью. - Вам надо идти в школу. Это рядом с нашим зданием. Увидите, она за колючей проволокой. Проходная с другой стороны от нас, направил дальше дежурный. В проходной, когда лейтенант показал пакет, нас пропустили к какому - то начальнику. До меня, откро- венно говоря, все еще никак не доходило, куда меня вели?.. Вдруг лейтенант говорит: - Вы посидите в приемной, а я вначале один зайду в кабинет. И зашел. Мне было слышно, как кто-то там за дверью грубо матерился на лейтенанта и кричал: "Почему сопровождаете преступ- ницу без оружия?!" Лейтенант спокойно объяснил: "Она, товарищ генерал, раненая, в форме, с орденами. И вот, какая у нее на руках справка... К званию Героя Советского Союза была представ- лена посмертно... Но опять мат - и лейтенант пулей вылетел из кабинета. - Пошли скорее! Сволочи у вас в ВВС. Направляют на проверку проверенного человека... В поезде ехали молча. Я совсем расклеилась, и лейтенант еле довел меня до Арбата. Больше я своего сопровождающего никогда не встречала. Отлежавшись под всевидящим оком Екатерины Васильевны, я самостоятельно отправилась в Главное Управление ВВС, в отдел кадров, к генералу Шадскому с твердым намереньем плюнуть ему в лицо, а там будь, что будет... Но он меня не принял, словно раз- гадал мои намерения. В лечебном же отделе дали мне направление на ВТЭК. Сказали, что когда пройду ВТЭК, дадут путевку в санато- рий. Дальше все просто было. Врачи довольно быстро заключили: к военной и летной службе не годна - инвалид ВОВ 2-ой группы...Это было большим потрясением для меня. Но молодость и природный оп- тимизм победили. Я решила подлечиться и вернуться на свой родной Метрострой. А тут и война закончилась. Из Германии в отпуск приехал Вячеслав Арсеньевич Тимофеев, отыскал меня на Арбате, в семье брата Василия, и предложил, как говорили в старину, руку и серд- це. Меня удивило его предложение и испугало. Удивило тем, что вот он, старше меня более, чем на двадцать лет, просит моей руки. Испугало - что вот, почти не зная меня, и сейчас, мскалеченную войной, просит быть его женой, а у меня еще кровоточит рана пос- ле гибели Виктора Кутова... - Вы шутите? - спросила я тогда Тимофеева. - Нет, мне сейчас не до шуток. Я делаю серьезный шаг в своей жизни. - И сколько же таких вот шагов вы успели сделать за свою сознательную жизнь? - спросила я дерзко. - В полку летчики, ко- торые учились в училищах под вашим началом, сказывали, что у вас таких шагов было много. Полковник покраснел, затем сказал, что у него была жена и дочь, но когда его в 1938 году в Забайкалье по- садили в читинскую тюрьму, как врага народа, с должности коман- дира авиационной бригады сняли - жена вышла замуж... Женился еще раз, когда меня реабилитировали с возвратом звания, ордена Лени- на, которым меня наградили в 1936 году за отличную подготовку личного состава бригады. В 1942 году мы с ней разошлись. Семьи не получилось. Теперь я холост... Жена брата - Екатерина Васильевна, у которой я теперь жила, сказала мне, как отрубила: - Не будь глупой. Он тебя любит, жалеет, защищает, помогает. Человек он, видать, хороший. Выходи, Нюрочка, за него за муж и выброси из головы, вернее, постарайся выбросить все свои воспоми- нания... Надо жить! Свадьбы, как таковой, и как сейчас ее играют, у нас не было. Мы расписались в ЗАГСе Киевского района города Москвы, да по- ужинали вдвоем в ресторане гостиницы "Москва", где жил Тимофеев. Потом дали нам путевки в санаторий на Кавказское побережье, про- были мы там почти месяц, а по приезде в Москву решили съездить к моей маме, в деревню Володово. Мама была тогда такая радостная, такая счастливая, и не ведала я в те дни, что вижу ее в послед- ний раз... У мужа отпуск заканчивался, он должен был вернуться в Герма- нию, а я решила пожить у мамы. Он уехал, но через три дня вер- нулся на легковой машине и забрал меня с собой. Пропуска у меня не было, и мы летели на прекладных до Варшавы, а там генерал По- лынин дал нам двухместный самолет У-2. В первой кабине летчик, во вторую втиснулись мы - так и полетели. Около реки одер заглох мотор, кончилось горючие, молодой летчик растерялся и направил самолет на прибрежный лес. К счастью, была высота. Тимофеев через смотровой козырек второй кабины молниеносно наклонился к летчи- ку, вырвал у него ручку управления и успел отвернуть самолет от леса. Мы с "козлами" - самолет то подпрыгивал, то падал, поте- ряв скорость, - сели на поле, но у Тимофеева в воздухе слетела авиационная фуражка. Мы долго по полю и по кустам искали ее, к счастью, я увидела ее не на земле - она висела на дереве около реки. Это случилось неподалеку от Франкурта-на-Одере. Летчик остался у самолета, а мы пешком отправились в город. Там комен- дант дал нам машину, и к вечеру мы благополучно приехали в город Коттбус, к месту службы мужа. "ГДЕ ЖЕ ВЫ, ДРУЗЬЯ ОДНОПОЛЧАНЕ?" В Германии в городе Коттбус, вопреки всем запретам врачей, у меня родился сын! Назвали Петром. Я очень долго болела после ро- дов, не могла ходить, видимо, сказалось мое неудачное приземле- ние с парашютом не раскрывшимся полностью. Радовало одно-мальчик был здоровенький. Через год мужа отозвали в Москву и мы поездом отправились в Союз. В Москве в отделе кадров ВВС Тимофееву предложили генераль- скую должность - командира авиационного корпуса на... Камчатке. Он сказал, что не может туда поехать из-за болезни жены. "Друго- го ничего предложить вам не можем!" - отрезал начальник кадров, генерал Ш. Муж прошел медкомиссию, кстати, он был ранен еще в гражданскую войну. И так мы оба стали пенсионерами. Я - инвалид войны, а он - по приказу N100. Жить было негде и мы с горем пополам поселились в Подмосковье, в поселке Обухово, около Монино. Хотели хотя бы гул самолетов слышать... В Обухове родился у меня второй сын и опять "контра- бандой" - Игорь. Почему "контрабандой"? Да потому, что врачи строго-настрого запретили мне рожать. И я к ним больше не обраща- лась до родов. Роды Петра принимал профессор Молитор в Коттбусе. Он тогда меня тоже предупредил, что мне рожать нельзя из-за трав- мы позвоночника в области крестца. Перед родами Игоря я немножко струхнула и попросилась в роддом города Электростали. Там-то меня и дите спасли. Спасибо еще надо сказать директору 12-го завода Калистову. Он доставал какие-то лекарства в 4-ом Главном меди- цинском управлении, куда был прикреплен. С однополчанами связи никакой не было. Наш 8О5-ый ордена Суворова, Берлинский штурмовой авиаполк был расформирован. И вот однажды смотрю и глазам свои не верю - стоят передо мной два капитана в летной форме с орденами по всей груди и с кучей детских игрушек в руках. Это были Андрей Коняхин и Лева Кабищер. Боже мой, сколько было разговоров, сколько новостей!.. Оказывается, когда наш штурмовой авиаполк был расформирован, многие летчики остались в боевом строю. Коняхин, Кабищев, Мака- ренко, Тарновский, Мазетов попали в Московский военный округ. Их часть участвовала и в воздушных парадах, и в крупных учениях. - А как Макаренко поживает? - спросила я однополчан. - Хорошо. Женился на Кате - прибористке. Помнишь, у нас в третьей эскадрилье такая серьезная была? Макаренко, между про- чим, когда мы летали на плацдарм за Вислой, в тот твой последний боевой вылет будто бы видел что-то белое, похожее на парашют, уже у самой земли, в районе цели. Тогда ведь нашим сильно доста- лось. Карева подбили. И он с трудом сел на остров реки Вислы, южнее Варшавы. Вечером они с воздушным стрелком заявились прямо в Мелянув на наш праздник - день Воздушного флота. Только празд- ник был очень грустный. Помню, помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу все показывал твои кожаные перчатки, кото- рые ты бросила ему из кабины перед вылетом. Он тогда тебя еще приглашал вечером на первый танец в барском доме. Ты поблагода- рила, бросила ему перчатки и сказала: "Жарко сегодня будет..." В тот вечер я узнала от Андрея Коняхина и Левы Кабищева, что погиб Павел Евтеев, наш полковой баянист, песенник - осиротели мы тогда без него и его песен, задушевной игры. А Пашин баян ос- торожно и еще долго однополчане перевозили с аэродрома на аэрод- ром, берегли его. Молодости нужно свое - музыка, танцы, веселье, а баяниста в полку нет. И вот я, - это Андрей рассказывал, - как-то был коман- дирован в Канатово, недалеко от Ворошиловграда, в запасной полк - за летчиками и самолетами. Мне там приглянулся веселый, находчи- вый солдат - баянист Глеб. Кроме баяна он играл на пианино, гита- ре. До войны был студентом Ленинградской консерватории. Привез я Глеба в полк без сопроводительных документов - вернее сказать, что украл его, с его же согласия, конечно. Так полк получил бая- ниста, а я пять суток ареста. Но это ничего, пережил. Главное, молодежь полка духом воспрянула. Музыка ведь поднимает настрое- ние, зажигает, сближает. Летал Глеб у нас за воздушного стрелка. В предполагаемый тяжелый боевой вылет мы не брали его. - А Глеб берег Пашин баян. В душе мы были благодарны этому парню... - А как сложилась судьба Виктора Гуркина? - спросила я. - Погиб Виктор. Нелепая смерть... Прекрасный был летчик, командир, человек, - погрустнев ответил Андрей. И я узнала о гибели Гуркина. Уже после войны он ехал на велосипеде по авто- страде и на него наскочил "студебеккер". Похоронили Виктора на кладбище в Штраусберге, это в сорока километрах от Берлина... Ну а, как твои партийные дела? Мы слышали, что ты сумела сберечь партийный билет. - Да. Но его у меня отобрали в политотделе нашей дивизии, когда вернулась из лагеря. Я была в плену пять месяцев и, ес- тественно, за эти месяцы были не уплачены партийные взносы. В политотделе тогда какой-то инструктор отобрал у меня партбилет и вместо него выдал справку, мол, билет отправлен в главПУР непо- гашенным. - А что же начальник политотдела Дьяченко не присутствовал при этой "процедуре"? - Нет. Его не было тогда в политотделе. Ему некогда тогда было заниматься делом - медовый месяц справлял с машинисткой из политотдела, - вступил в разговор Коняхин. - Совсем обнаглел. Оставил на Украине жену, трое детей и вот - женихался... - Ну, а дальше, что и как было у тебя с партийными-то дела- ми? Расскажи. Слушайте, расскажу. По приезде в Москву я обратилась с той справкой в Главное политическое Управление Советской Армии. Там моего партийного билета не нашли и посоветовали поискать его по политуправлениям разных родов войск, в том числе и в ВВС. Я на- писала много писем и, наконец, нашла в политотделе складов и со- оружений Московского гарнизона, где-то около Манежа. Прихожу, показываю справку, выданную в политотделе 197-й штурмовой авиа- дивизии. Меня приняли любезно, доброжелательно. Я была в военной форме с погонами старшего лейтенанта, с орденами и...с палкой. - Да, ваш партийный билет у нас хранится. Вот я сейчас вам его выдам - и политотделец направился к сейфу. - Да, кстати, в каком вы госпитале лечились? - Я в плену была... Лицо политотдельца посуровело, он медленно открыл и тут же закрыл сейф: - Партбилет не выдам! Обращайтесь в парткомиссию. - Какую? Почему? - У нас нет пленных - есть предатели! Освободите помещение... Я вышла. Мне было так горько, так обидно... Пошла я вдоль Кремлевской стены, села в Александровском саду на скамейку. В голове шумит. Потом, кажется, успокоилась, а слезы льются и льются. Я никак не могу их остановить, меня трясет, как в лихо- радке, зубы стучат... Помню, подошел милиционер и спрашивает: - Что случилось? Вам плохо? Я сейчас вызову "скорую". - Нет, нет, - отвечаю. - Помогите мне добраться до дома... Так на милицейской машине я добралась до дома на Арбате, 35. Екатерина Васильевна встретила меня, запричитала, уложила в постель, дала выпить какие-то порошки и я уснула... - Ну, а дальше что? - нетерпеливо спрашивал Андрей Коняхин, сжимая кулаки. - Что дальше-то? - А дальше? Через два дня после моего посещения политотдела складов и сооружений Московского гарнизона меня телефонным звон- ком срочно вызвали в ВВС Московского военного округа, которым командовал Василий Сталин. Почему "срочно", да потому, что Васи- лий Иосифович собственноручно написал на моем письме в округ: "Мне кажется, Егорова права". - А дальше? Тут взмолился мой муж: - Ребята! Давайте сменим пластинку. Расскажите лучше, как сложилась ваша судьба после войны, а то ведь Анна, рассказывая, очень нервничает, да и сами кулаки о стол чешите. Нервы после войны у всех на пределе... - Вы правы, Вячеслав Арсеньевич,- заговорил Кабищер. - Тяжко сопереживать издевательство. Но нужно знать все "извилины" наше- го строя. - Причем тут строй, Левочка? - я решила досказать историю со своим партбилетом.- Значит после парткомиссии в Московском воен- ном округе решения нет. Разбирала парткомиссия сухопутных войск - разводили руками. - А дальше? КАК НЕСТЕРПИМОЕ СТЕРПЕТЬ? - А дальше была партколлегия в ЦК КПСС под председательством Шкирятова- председателя партконтроля. Это уже мы жили в Обухово. Комиссия состояла из человек тридцати, если не более. Председа- тель доложил при мне на комиссии, что я выбросилась из самолета к немцам ... с заданием! Я встала и выкрикнула: - Ложь! Все смотрели на меня, как на заклятого врага. А мне думалось: "А судьи кто?" - Словом, в ЦК заключили: "Решение получите в Но- гинском райкоме партии по месту жительства." - Какое же было решение? - в один голос спросили мои одно- полчане. - Понятно - отказать в восстановлении в членах КПСС. Я и этому постановлению радовалась. Ведь могли и в "кутузку" запе- реть! Они все могли... А у меня-то уже двое детей было. - И ты потом так и сидела тихой мышкой? - Да, нет. Через год еще раз написала письмо в ЦК партии, хотя все мои друзья и знакомые отговаривали. Зачем тебе все это надо? - говорил и муж, - Здоровье береги, чтобы сыновей поста- вить на ноги! И вот опять вызывают в ЦК КПСС. Партследователь уже другой - полковник КГБ Леонов. Встретил меня очень учтиво. Усадил на ди- ван, сам сел рядом, показал фотографии своих двух дочерей. Спро- сил о моих детях и муже. Потом начал расспрашивать, как я очути- лась у немцев? - Неужели это все правда? - удивился полковник. - Вот вчера так же, как и вы, сидел летчик и рассказывал, что он чист, как стеклышко, а у меня в это время в письменном столе лежали поро- чащие его документы. Я уверена, товарищ полковник, что в вашем столе нет докумен- тов, порочащих мое имя! - резко сказала я. - Ну, что же, можете идти. Теперь ждите вызова на парткол- легию в ЦК КПСС. - Партколлегия опять была очень внушительная - человек двад- цать пять. Спасибо полковнику Леонову, он там доложил все правдиво. Решение было такое:" Учитывая заслуги перед Родиной, может вновь вступить на общих основаниях ". - Узнав о таком решении по моему делу партколегии ЦК КПСС, мне стали присылать и привозить рекомендации: Дьяченко - бывший начальник политотдела 197-й дивизии, начальник штаба нашего 8О5-го штурмового авиаполка полковник Яшкин. В Обухово мне дал рекомендацию главный врач больницы Семенов и коммунист с 1917 го- да, отбывший десять лет лагерей, как "враг народа" ,а потом реа- билитированный в хрущевскую оттепель, Леонов и другие... Но я опять заартачилась. Не захотела вступать вновь. А тут еще поляки прислали мне "Серебрянный крест заслуги", которым я была награж- дена в мае 1945 года. Наградной отдел Министерства Обороны нашел меня и вручил должок - орден "Отечественной войны" 1 степени... Дети росли здоровенькими, но я тогда очень много болела, так что мои "мужички" по хозяйству научились все делать сами. Игорь ходил за покупками в магазин, Петя убирал дома, обед готовил. Вячеслав Арсеньевич написал уже две книжки - "Штурмовики" и "То- варищи летчики". - Мы читали! - в один голос ответили однополчане . - Вот бы с автографом получить... Муж принес две книжки и вручил Андрею Коняхину и Леве Каби- ще-ру. Оба сердечно поблагодарили автора. - Но, пожалуйста, - не унимался Андрей, - уж расскажи, что было дальше? - Я опять написала письмо в ЦК КПСС - уже после ХХ съезда с просьбой восстановить справедливость. Мне очень быстро ответили телефонным звонком. - Ваше письмо получили. Когда сможете приехать? Я ответила, что у меня простудился сын и я пока приехать не могу. - Запишите наш телефон. Когда сможете приехать - позвоните, мы закажем вам пропуск. На второй день я не выдержала и позвонила. - Приезжайте в Москву - ответили, - на Старую площадь, дом четыре и дали номер подъезда , указали этаж, комнату ... Я поехала. Встретили меня опять очень любезно, но я насторо- жилась. Первым делом расспросили о доме , о семье , как меня лечат, многим другим поинтересовались. Потом вопрос: - Обидели? - Не то слово... - Ну что же, товарищ Егорова Анна Александровна , будем восстанавливать вас в партии... Вам придется приехать еще раз к нам на партколлегию. - Нет, не приеду! Уже было два суда правых и неправых - и я рассказала, как была на судилище у Шкирятова. - Это формальность, - сказали мне ласково. - Всего будет че- тыре-пять человек. Нужно решение в вашем присутствии - и все. - Хорошо, приеду. Когда приехала и увидела в приемной Ивана Мироновича Дьяченко, бывшего начальника политотдела 197-й штурмовой авиации, по указанию которого у меня и отобрал партийный билет его замес- титель - не по себе стало. Но гляжу, у Дьяченко почему-то руки и ноги трясутся. Я стала его успокаивать, как могла, и тут нас попросили на коллегию. Было всего пять человек, как мне и сказали, да нас двое. Председатель коллегии Шверник попросил Дьяченко рассказать, как получилось, что Егорова сумела сохранить в гитлеровском аду партбилет, а он его отобрал у меня. Иван Миронович встал, путаясь, начал говорить, что была пос- тавлена задача, что Егорова повела в бой 15 штурмовиков под прикрытием 1О истребителей... Председатель остановил его и ска- зал: - Короче, ответьте на мой вопрос. Дьяченко опять начал что-то рассказывать о моих вылетах, но тут Шверник громко остановил его: - Хватит! Можете идти. Иван Миронович вышел, а Шверник, обращаясь к членам комис- сии, сказал, что он разговаривал с маршалом С.И. Руденко, в ар- мии которого воевала Егорова последнее время, и тот хорошо отоз- вался обо мне: "Егорова воевала честно!" И дальше продолжил: - Товарищ Егорова, мы вас восстанавливаем в партии. Сохраня- ется ваш стаж. Партвзносы будете платить только с того дня, когда Ногинский райком партии вручит вам новый партийный билет. К сожалению, к Октябрьскому празднику не успеем - осталось всего пять дней. НЕ ИМЕЙ СТО РУБЛЕЙ, А ИМЕЙ СТО ДРУЗЕЙ После этой встречи с боевыми друзьями я стала часто получать письма от однополчан. Прислал письмо и наш комиссар Дмитрий По- ликарпович Швидкий. Он рассказывал, что живет в Харькове, рабо- тает на тракторном заводе, что вместе с бывшим начальником полит- отдела корпуса полковником Турпановым разыскивает мой наградной лист, в котором ходатайствовали о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Написали уже во многие инстанции, даже в Пре- зидиум Верховного Совета СССР. В конце письма Швидкий спрашивал меня - смотрела ли я фильм "Чистое небо" Г.Чухрая, советовал обязательно посмотреть, так как этот фильм о моей судьбе и о судьбе таких, как я. Я много тогда получила писем от однополчан, и все советовали посмотреть "Чистое небо". "Что за фильм ?"- думала я и, наконец, пошла в кинотеатр. Помню, смотрела и плакала, а сидящие рядом сыновья шепотом, чтобы не беспокоить соседей, уговариваи меня: - Мамочка, перестань плакать. Это же кино, это артисты игра- ют... В те дни меня отыскали метростроевцы. Я вернулась с войны не "на коне", а потому считала ненужным идти - все, наверное, думала я, меня позабыли. Ан, нет. "Литературная газета" напечатала очерк Л.Кашина "Егорушка". Метростроевцы прочли его, а затем позвонили в "Литературку" и кричали в трубку, как рассказывал мне Л.Кашин: "Она же наша, наша первостроитель! Дайте нам ее адрес. Мы думали, что ее нет в живых..." Леонид Кашин дал им мой адрес и вот при- ехала целая кавалькада метростроевцев во главе с редактором мно- готиражки "Метростроевец" Татьяной Неволиной и фоторепортером. Затем нагрянули Таня Федорова с Ираидой Волковой. Они пригласили меня на встречу с шахтерами метро. После встречи со мной беседо- вал В.Ф.Полежаев, "Вася - комсомолец", а теперь начальник Управ- ления Метростоя, Герой социалистического труда. (После кончины Василия Филипповича, в Москве одну станцию метро назвали его име- нем - "Полежаевская"). Беседовали со мной главный инженер Сметан- кин, Федорова. Они расспрашивали о моем житье-бытье и сказали, что будут хлопотать перед Моссоветом о выделении мне квартиры из фондов Метростроя. Я была бесконечно рада и благодарна "командованию" Мосметро- строя, особенно Татьяне Викторовне Федоровой - инициатору этого хлопотного дела. А письма, телефонные звонки не прекращались. Редактор журнала "Старшина, солдат" сказал мне по телефону, что в Москву приехал польский писатель Януш Пшимоновский и при- вез мне письмо из Варшавы. Писатель очень хотел встретиться со мной, и вот, на следующий же день, у нас в квартире за столом сидели подполковник Суворов из журнала "Старшина, солдат" и Януш Пшимоновский. Пшимоновский прекрасно говорил по-русски. Я поинтересовалась, откуда у него такой чистый говор, без акцента. И Януш рассказал: - В 1939 году мы бежали от гитлеровцев, оккупировавших Польшу. Наша семья жила в колхозе. Я, мальчишка еще, но уже работал трактористом. К концу войны подрос и добровольцем записался в польскую армию, которая формировалась в Рязани - освобождать от гитлеровцев свою родную Польшу. Вот так и научился русскому языку. Януш подробно расспрашивал меня о войне, удивлялся тому, что я воевала на штурмовике. - Это ведь далеко не дамский самолет! Да еще водить в бой мужчин ? Непостижимо... А письмо мне Пшимоновский привез от польского писателя Игоря Неверли вместе с фотокопиями с западногерманского журнала "Дой- че фальширмегер". Неверли обращался ко мне: "Дорогой друг! Спешу отослать Вам документ, который должен Вас заинтересо- вать. Полковник Януш Пшимоновский, работая над литературной монографией битвы под Студзянками, прочел в западногерманском жуурнале "Дойче фальширмегер", N5 за 1961 год, воспоминание быв- ших офицеров и солдат гитлеровской армии. Один из корреспонден- тов этого журнала рассказывает о своих переживаниях в районе Варка-Магнушевом в августе 1944 года и о подвиге русской летчицы. Место и время говорят за то, что это были Вы, Анна Александровна. Рассказ свидетеля-врага и фотокопии посылаю Вам. Шлю самый сердечный привет! Игорь Неверли Варшава 5.О4.1963 г." Писателя Игоря Неверли у нас в Советском Союзе знают по кни- ге о русском докторе Дегтяреве - "Парень из Сальских степей". Его книги - "Лесное море", "Под Фригийской звездой", "Архипелаг возвращенных к жизни" пользовались заслуженной любовью читателей и в Польше, и у нас в СССР. Игорь Неверли прошел большой и суровый жизненный путь, пе- репробовал много профессий. Он много лет работал воспитателем в детском доме, который основал известный польский педагог и писа- тель Януш Корчик. В годы фашистской оккупации Польши Неверли был арестован гестапо по обвинению в коммунистической деятельности и до конца войны томился в фашистских концлагерях: Майданеке, Ос- венциме, Бельзене и Ораниебурге. Его не раз избивали - пробили голову, поломали кости, но он выжил и после войны под впечатле- нием событий тех лет написал повесть "Парень из Сальских сте- пей", посвященную героической борьбе советских и польских патри- отов против фашизма. Это был рассказ о людях, которые в страшных условиях фашистского плена сумели проявить высокий героизм и му- жество. Достоверность фактов и их высокохудожественное воплоще- ние сделали книгу Неверли волнующим произведением. Свою повесть Неверли начинает так: "Не верьте в ад: бог слишком милосерден. Ад был на земле. Майданек, Освенцим, Бельзен..." Я, помню, читала эту книгу и плакала о замученных, и радова- лась живым... Повесть меня настолько взволновала, что мне захоте- лось поблагодарить автора книги и попросить у него автограф. И в это время я узнала из газет, что польский писатель Игорь Николае- вич Неверли приехал в Москву по приглашению Союза писателей СССР. Я тут же написала ему короткое благодарственное письмо за его по- весть и пригласила, если найдет свободое время, приехать в гости в нашу семью. Неверли откликнулся на мое предложение и приехал да не один, а с двумя польскими поэтами и с доктором В.И.Дегтяревым - парнем из Сальских степей. Доктор прилетел из станицы Цимлянской, где он работал ветеринарным врачом, на встречу с другом. Владимир Ильич Дегтярев рассказал, что книга, написанная Игорем Неверли, полностью восстановила его доброе имя. До этого у него не было никаких доказательств - как и при каких обстоятельствах он ока- зался в плену, не было свидетелей и того, как он вел себя в гит- леровских лагерях. - Выходит, иногда стоит писать документальные книги? - сме- ясь, спрашивал польский писатель доктора Дегтярева. Стоит, Игорь Николаевич, тысячу раз стоит! И спасибо тебе, дорогой друг, за этот труд... Книга Неверли "Парень из Сальских степей" в Польше стала хрестоматийной. Переиздавалась более де- сяти раз. Неверли часто стал приезжать к нам по творческим делам - то на Мосфильм, то Александр Корнейчук пригласит в гости в Киев. Там у Игоря Николаевича на одном из кладбищ покоится мать. При- езжая в СССР, Неверли обязательно звонил нам с мужем и обяза- тельно заезжал "подискутировать", как он называл наши многочасо- вые беседы. Часто раздавался звонок и из Варшавы. - Пироги будут? - шутливо спрашивал Игорь Николаевич в ответ на приглашение посетить нас еще раз, а то мы забыли совсем русс- кую кухню. - Будут, обязательно будут пироги с картошкой и луком! Будет и любимая вами селедочка под горчичным соусом... Польский друг смеялся и обещал: - Обязательно приеду, Анна Александровна. Даю честное слово старого корчековца. - Неверли никогда не забывал, что он ученик Корчека. Он и сам был чудесным педагогом, любил детей и они це- нили этот редкий дар. Однажды Игорь и его жена Зося приехали и привезли с собой малюсенькую собачку. Зося не расставалась с ней даже за столом. Кормила ее со своей тарелки. Откусит кусочек сама и тут же даст откусить собаке. Игорь Николаевич заметил, что мне это не нра- вится. - Не обижайтесь, Анна Александровна, на Зосю и на нашу бес- церемонную собаку. Она ведь спасла ее от неминуемой смерти... - и Неверли рассказал как это было: - Я работал поздно вечером в своем кабинете, а Зося на кухне переводила с русского на поль- ский книги Коптяевой "Товарищ Анна", "Иван Иванович". Дверь была приоткрыта. И вот, чувствую, собаченка жалобно ворчит и тянет меня за штанину на кухню. Я ее легонько оттолкнул ногой, чтобы не мешала писать. Она убежала на кухню и тут же вернулась назад и опять скулит и тянет за штанину. Я опять досадливо отмахнулся от нее. И вот в третий раз она меня уже с лаем тянет из кабинета на кухню. Я встал, потянулся, поругался на собаку, чтобы Зося слышала и вышел в кухню. Зося лежала бездыханно на полу... Я бросился к ней, затем к телефону - вызывать "Скорую помощь". Стал делать Зосе искусственное дыхание, применил и нитроглице- рин, и нашатырный спирт. Но она не дышала... К счастью, "Скорая" оказалась скорой, приехала быстро. Сделали Зосе укол, другой и она пришла в себя. Врачи сказали, что еще бы минут пять и ... Вот Зося и не расстается со своей спасительницей. Я молча положила на тарелку Зоси самый вкусный кусочек мяса для спасительницы... А в западногерманском журнале "Дойче фальширмегер" (немецкий парашютист), бывший офицер гитлеровской армии, писал: "Наша па- рашютно-десантная дивизия была переброшена из солнечной Италии в кромешный ад Восточного фронта. Под ударами авиации русских мы пережили в то день очень тягостное состояние. Мне не раз что-то нужно было на перевязочном пункте, и там я был свидетелем такого случая. С передовой на санитарной повозке привезли русского лет- чика. Парень выглядел довольно-таки сильно искалеченным в своем обгоревшем, разорванном в лохмотья комбинезоне. Лицо было покры- то маслом и кровью. Солдаты, которые его доставили, рассказывали, что летчик выбросился из горящего самолета и опустился около их позиций. Когда в санитарной палатке сняли с него шлем и комбинезон, все были ошеломлены: летчик оказался девушкой! Еще больше пора- зило всех присутствующих поведение русской летчицы, которая не произнесла ни единого звука, когда во время обработки с нее сни- мали куски кожи... Как это возможно, чтобы в женщине была воспи- тана такая нечеловеческая выдержка?!" Вот так, много лет спустя после войны, я узнала кое-что еще о трагическом дне в моей жизни - взгляд со стороны противника... Януш Пшимоновский показал мне и отзывы немцев о наших "иль- юшах". Вот что они писали: "Впервые я попал под удары русских штурмовиков 15.8.44 г. - вспоминает унтер-офицер 476-го батальона, 55-го полка, 17-й пе- хотной дивизии: - Штурмовке подвергся наш батальон, отступавший по лесной дороге. Нас застигли врасплох, потери были очень вели- ки. Я насчитал более 25 трупов. Раненых было еще больше. Остав- шиеся в живых лишились речи, они были оглушены..."Другой немец, командир взвода, вспоминает все пережитое мною ранее. После та- кой работы своей авиации русская пехота может продвигаться сво- бодно. Небольшие зажигательные бомбы, применяемые штурмовиками, губительны по своему действию. Если они попадают в танк или бро- немашину, последние горят как свечи. Я сам видел, как полыхали три танка, подожженные этими маленькими бомбами. Я не первый день на франте. Мне пришлось пережить не одну бомбежку. Боль- шинство потерь приносит штурмовая авиация. Она устраивает сплош- ной ад..." Через год Януш Пшимоновский прислал мне свою замечательную книгу "Битва под Студзянками" с трогательным автографом автора. "Студзянки" это "Магнушевский плацдарм", куда я водила в послед- ний свой бой группу штурмовиков из 15 экипажей. Мы били тогда по танкам врага, которые хотели сбросить наш десант в Вислу. Это был тот плацдарм, где погибла на огненных высотах бесстрашная русская девушка Евдокия Назаркина... Позже Януш Пшимоновский написал повесть, а по повести сцена- рий - "Четыре танкиста и собака. Фильм Я.Пшимоновского "Четыре танкиста и собака" в Польше стал многосерийным. Тринадцать филь- мов. После выхода очередной серии - шквал писем и звонков - Ждем продолжения фильма. Собаку в сериале "играл" один и тот-же пес "Шарик". Это была очень умная овчарка. Дети писали ей письма... Когда у Шарика от- нялись лапы и он ослеп ветеринары предложили усыпить пса. Хозяин Шарика воспротивился. Он кормил его, выносил на руках гулять. Шарик прожил свои шестнадцать собачьих лет и умер естественной смертью. Фильм этот у нас был очень популярен. Большую поисковую работу провели Пшимоновский и наш писатель О.А.Горчаков по Сещен- скому подполью - о разведчице Ане Морозовой и польских патрио- тах. Овидий Александрович Горчаков тоже был разведчиком. Вместе с Пшимоновским он написал документальную повесть "Вызываю огонь на себя" и одноименный сценарий. По сценарию тоже получился фильм - "Вызываю огонь на себя". За него О.Горчаков и Я.Пшимо- новский были удостоены премии Ленинского комсомола. Впервые иностранный гражданин получил такую премию. Много лет Януш Пши- моновский занимался поиском советских воинов, погибших на поль- ской земле. Он восстановил более 5ОО тысяч имен! И вот вышла книга "Память". Советское правительство наградило поляка Пшимо- новского орденом "Дружбы народов". Игоря Николаевича Неверли уже нет с нами... Остались его книги... МАРТА В 1987 году перед Днем Победы меня пригласили на телевидение и сказали, что 9 мая будет телемост Москва-Варшава. Просили по- участвовать в передаче. Вас будет трое. Ведущий - писатель Горчаков, поэт Николаев и вы. Если хотите, возьмите с собой внучат. С польской стороны бу- дут четыре мужчины и одна женщина, - сообщили из телестудии. - Пшимоновский будет? - спросила я. Нет, не будет. Он где-то за границей. Горчакова я знала давно, его передачи шли еще с Шаболовки. Тогда это называли перекличкой и вели ее Овидий Александрович и Януш Пшимоновский. С поэтом Александром Николаевым была знакома по его стихам и изумительной песне "Я славлю женщину!" Там это название еще как-то уточнялось - мать, жену, пани... Тогда, в Останкино я спросила поэта: - А почему "пани"? И услышала такую историю: - К концу войны лейтенантом я командовал батареей. Батарея моя и много других базировались на берегу Балтийского моря за Гданьском. Немцы разбили всю батарею и обслугу. Когда бой кон- чился, то стали хоронить убитых. Тут мой дружек еще по артилле- рийскому училищу прибежал, осмотрел меня, бездыханного, и закри- чал: "Не дам хоронить Сашку! Унего ноги лежат не как у покойни- ка". Меня обступили. Подошел польский врач, местный житель, пос- лушал и сказал, что лейтенант жив, только крови потерял много - рука у него оторвана... "Ему срочно нужно переливание крови. Ка- кая группа у вашего товарища?" - спросил доктор. - "Не знаю." - ответил Паша. - "Какой же ты друг, если на войне не знаешь груп- пы крови своего товарища?..." Все как-то растерялись, притихли. А тут подходит девушка-полька и говорит: "У меня в концлагере фашисты брали кровь и я слышала, что она у меня нулевая"... - Очнулся я, - продолжал Саша, - и увидел, что лежу на сто- ле, а за стеклом, рядом со мной, ну просто "небесное создание"! Белокурые волосы, голубые глаза, чудный цвет лица и ... Больше я ничего не помню. Дальше пошли дороги, госпиталя. Кто была она, моя спасительница?.. Вот уже и война давно закончилась, я женился, а белокурая полька не выходит у меня из ума. Писатель Наум Мар как-то напи- сал обо мне очерк "Бессмертный лейтенант". Поляки перепечатали его, радио передало: "Кто спас лейтенанта Николаева?" И вот од- нажды в моей квартире раздался телефонный звонок: "Саша! Это я, Марта. Я в отеле "Белград". Жду тебя..." Я сразу догадался, кто эта Марта. Выскочил из дома, а живу я в районе Киевского вокзала, и понесся к гостинице. Летел, не чувствуя под собой ног. Бородинский мост, отель "Белград"... Она меня ждала. Мы обнялись и заплакали. Потом я повез Марту к нам в дом. А там тоже уже ждали - жена, дети, друзья. Мы чествовали МАрту. Моя жена сняла свой перстень с красным камнем, и сказала: "Саша, подари от себя Марте. Пусть он напоминает ей, как она спасла тебя, отдав свою кровь..." Я подошел к Марте, надеваю ей перстень на палец, а она не берет. "Почему?" - спрашиваю. - "Ме- ня на границе ваши таможенники не пропустят." - "Пропустят, - говорю - обязательно пропустят! Я вот тебе подарю свою книгу стихов, на ней напишу, кто ты есть для меня, пограничники проч- тут и пропустят." С тем Марта и уехала, пообещав писать. НО что-то долго от нее писем я не получал... Наконец, через полгода пришло и, о ужас! Марта писала, что на границе перстень у нее отобрали. За- тем отвели в отдельную комнату, раздели донага и женщина-тамо- женница все приговаривала: "Какие вы, поляки, странные! Все на- ровите что-то неположенное увезти..." После этого я долго боле- ла..." Прочитав письмо Марты, я не знал даже, что и предпринять. Позвонил Мару в "Литературку". Тот взбесился. Наум Мар человек эмоциональный, тут же позвонил начальнику Управления таможенных перевозок и начал с обещания что скоро перестанет платить партий- ные взносы... Мару ответили: "Выясним"... Через два дня "выяснили". Позвонили мне домой и спросили: "Когда и куда можно привезти вам ваш перстень?" - "Это не мой перстень! - закричал я в бешенстве. - Это перстень полячки. Со- извольте ей вручить с извинениями!.." И опять время тянется, а от Марты нет известий, и Управление таможенных перевозок молчит. Наума Мара уже не стало, о нем я сильно горевал. Письмо из Польши пришло как-то незаметно, обычно, вместе с газетами и журналами, затерявшись в них. Марта писала, что ее вежливо попросили пожаловать с определенным поездом, к опреде- ленному часу в пограничный городок. Ее будут ждать и встречать пограничники. "Я, Саша, - рассказывала Марта, - решила не ехать, но меня уговорили домашние. Приезжаю и вижу в окно группу погра- ничников с цветами - кого-то встречают. Оказалось, меня. Погра- ничники были польские и советские, а в чинах, Саша, я не разби- раюсь. Советские извинились передо мной и вручили мне, как орден, перстень с красным камнем - твой, Саша, подарок. Предложили от- обедать, но я наотрез отказалась, сказала, что очень спешу домой..." Такая вот история. И вот теперь, когда шел телемост "Москва- Варшава", Марта сидела в варшавской студии телевидения среди своих соотечественников и не сводила своего взгляда с Саши и его внучки Ксенечки и, не переставая, крутила на своем пальчике перстенек с красным камнем. В конце передачи ведущий спросил Марту : - А сколько же вам было лет тогда, когда вы отдавали свою кровь русскому? - Двадцать, - ответила Марта и почему-то смутилась. ЖИВЫМ НЕ ВЕРИТЬСЯ, ЧТО ЖИВЫ. А письма ко мне все шли и шли. Теперь уже по другому пово- ду. Многие из них я сохранила. Вот письмо из Ташкента. Василий Петрович Рябов, преподаватель политехнического института, писал: "Прочитал два очерка о вас, дорогая Анна. В "Литературной газете" - "Егорушка" и в "Огоньке" - "Штурман полка". Горжусь вами, как русский человек. Вот уже вторую неделю хожу под впе- чатлением прочитанного о вас, расстроенный и встревоженный воспоминаниями о минувшей войне. Спасибо вам, русские женщины! Тяжело было нам на вислинском плацдарме в составе 8-й гвар- дейской армии. В тот день, когда вас сбили зенитки врага, нам, наземным войскам, было особенно тяжело. Я там, на плацдарме, смотрел на штурмовиков, как на героев. Появление Ил-2 заставляло молчать фрицев, и захлебывались их атаки. Всегда хотелось расце- ловать летчиков-штурмовиков, мне казалось, что они необыкновен- ные герои. Но, оказывается, своим героизмом нас выручали не толь- ко мужчины, но и наши милые русские девушки. Я прошел в боях всю войну, имею много орденов, но приклоняюсь перед вами и горжусь вами..." Полковник в отставке Константик Ахеллесович Паппа из Белой Церкви рассказывал о себе, о том, что он, артиллерист, участво- вал во многих войнах, многое повидал, еще больше перижил. "Я ви- дел ваш последние бой на Магмушеском плацтарме за рекой Вислой, южнее Воршавы, - припомнил артиллерист. - Я тогда не знал, что горящий штурмовик вела женщина. Это был ведущий самолет второй группы. В первой группе тоже подбили ведущего штурмовика, но он сумел посадить его на остров посредине реки Вислы. Ваш же само- лет вспыхнул на высоте факелом пошел к земле, к фашистским тан- кам, и взорвался... Прочитав о вас очерк в газете "Правда" - "Жить и побеждать" - я живо вспомнил и представил всю картину боя за плацдарм. На нас с трех сторон шли фашистские танки, хотели сбросить десант. Мы отбивались, но силы были явно не равны. И тут большими груп- пами прилетели наши грозные штурмовики. Атаки немцев были отбиты, и мы удержали плацдарм. Я до сих пор не могу представить женщину на таком грозном самолете, как Ил-2. Как хорошо, что вы чудом остались живы!.." Нашему 8О5-му штурмовому авиаполку за время войны довелось сменить три воздушные армии. На Кубани и Тамани мы воевали в составе 4-ой воздушной армии. Командующий ее Герой Советского Союза генерал К.А.Вершинин. Под Ковелем и Луцком - в 6-ой воз- душной армии, ею командовал Герой Советского Союза, генерал Ф.И.Полынин, а под Берлином полк был в 16-ой воздушной, команду- ющий армией был Герой Советского Союза генерал С.И.Руденко. На встречи ветеранов нас обычно приглашали в разное время - во все армии! - и тогда мои однополчане слетались со всех концов Советского Союза. Каждый раз на перекличке многих не досчитыва- лись . У Симонова есть по этому поводу: Тот самый длинный день в году С его безоблачной погодой Нам выдал общую беду, На всех, на все четыре года. Она такой вдавила след И стольких наземь положила, Что двадцать лет и тридцать лет Живым не верится, Что живы. А к мертвым - выправив билет - Все едет кто-нибудь из близких, И время добавляет в списки Еще кого-то, кого нет ... И ставит , ставит обелиски... Одно время мы жили недалеко от монинского авиагородка. Если армейская встреча была там, то многие мои однополчане приезжали вначале к нам домой, а потом уже все вместе мы отправлялись в Монино. Как-то приехал Петр Тимофеевич Карев. Он ввалился - шум- ный, веселый, как всегда, наш настоящий "воздушный рабочий вой- ны". Казалось, что он приехал к нам не впервые после войны, а будто никогда с нами не расставался. - Летал на Севере, а теперь вот вышел в "расход", - помню, помню, невесело, несвойственно его характеру, пошутил Карев. - Думал, что здоровье вечно, а оказывается - нет. Да и война, крнечно, помогла, будь она трижды проклята... И опять летели: - Ты помнишь?.. Ты помнишь?.. - Да, я все помнила!.. Через год Карева не стало. Мы жили уже в Москве, и я поехала проводить его в последний путь. На похороны приехали многие од- нополчане, в том числе Валентин Всеволодович Вахрамов, наш "фа- кир". Он жил в Киеве, заведовал военной кафедрой одного из инс- титутов. Вместе с женой Катей Валентин воспитал троих детей. - Думал, вот вырастут дети - отдохнем, Катя ведь тоже фрон- товичка. Ан нет, то и дело внуков подбрасывают наши детки - житья от них нет, - Валентин говорит серьезно, а глаза его сме- ются... Приехал моторист самолета Карева - Борис Дмитриевич Мурнин. Он работал директором школы в селе Даниловка, Саратовской облас- ти. У него были свои заботы - школьные: как бы школу отремонти- ровать? где бы достать старенький автомобиль для той школы? - Колхоз нам трактор выделил. А тут, - говорит Борис Дмитри- евич, - личные заботы: сын Костя в военное училище поступил, дочка замуж выскочила, не окончив института... Прилетел из Даугавпилса Герой Советского Союза полковник Иван Александрович Сухоруков, тот самый, который брал мою шинель в поездке к невесте Тамаре. Мечту он свою осуществил - после войны. Сухоруковы воспитали своих детей, да полковник дал еще путевку в небо почти сотне юношей, работая в летном училище. В первый раз после войны навстречу 6-ой воздушной армии при- ехал Михаил Филимонович Бердашкевич, приехал с двумя дочерь- ми-студентками. Рубцы от ожогов на лице и руках Миши разглади- лись после многочисленных операций по пересадке кожи. Голубые глаза, схожие с озерами его родной Белоруссии, смотрели намного веселее, чем в войну. Дочки, похожие на отца, как две капли во- ды, оберегали его и с нежностью ухаживали, предупреждая каждое его желание. Они рассказали, что отец недавно перенес инфаркт миокарда. Врачи не разрешили ему ехать на встречу, но он не пос- лушался. - Мама, вот, срочно и "мобилизовала" нас - сопровождать па- пу... Хорошая семья у Миши, подумалось мне тогда, а на фронте Бер- дашкевич был в таких страшных ситуациях, что, казалось и вы- жить-то невозможно. Но выжил и вышел победителем! ...Мне вспомнился рассказ о том, как он посадил свой подби- тый штурмовик на клочке земли Керченского полуострова, занятого нашими десантниками. На клочке земли в гористой местности, изры- той окопами, изрешеченной артиллерийскими снарядами и в сплошных воронках от бомб. Придя в себя, Михаил увидел тогда,что сидит со своим воздуш- ным стрелком в бронированной коробке с мотором, а крыльев и фю- зеляжа с хвостовым оперением самолета нет. Потряс воздушного стрелка - жив курилка. Вместе стали удивляться чуду, что живы. Потом только увидели: плоскости и фюзеляж с хвостовым оперением висят на горе, метрах в тридцати от них... - Слышим нам кричат: "Летчики! Ползите в нашу сторону и - как пароль - мать, перемать...- рассказывал Бердашкевич, припо- миная всякие подробности - как они сидели в окопе до ночи, как их на шаланде переправили на Тамань. Потом Миша достал какое-то письмо и сказал: - В том бою сбили моего ведомого Бориса Цветкова. Много лет о нем ничего не знали, а вот недавно он прислал письмо. Живет в Брянске. После демобилизации продолжал летать в ДОСААФ. Обучил летному делу 18О курсантов. С 1964 года летал в Аэрофлоте - по- могал выращивать урожай, а теперь по возрасту да и фронтовые ра- нения сказались - вышел на пенсию... Вот что писал Цветков: "После войны многие годы меня совер- шенно не беспокоило, что я - боевой летчик-штурмовик - и не имею наград. Но теперь подросли внуки и в праздники спрашивают: "Де- дуля! А ты воевал? Где тогда твои ордена?" Мне делается не по себе, я не знаю, что им ответить... На фронт я попал после Оренбургского авиационного училища в июне 1944 года. За отличное выполнение боевого задания командо- вания и за совершенные 14 успешных боевых вылетов был представ- лен к правительственной награде - ордену "Красного Знамени". Но награду так и не получил. Был сбит над Берлином фашистским "фок- кером" 19 апреля 1945-го в известном вам, Михаил Филимонович, бою. А победа была совсем рядом! Из горящего штурмовика я и воздушный стрелок Виктор Корочкин выпрыгнули на парашютах. Корочкина отнесло на нейтральную поло- су, а я, раненый, упал в самое скопление немцев. Семь дней отступая, фашисты держали меня, как заложника, а затем в пригороде Берлина сдали в Моабитскую тюрьму. Освободили наши части, и 1 мая 1945 года я прибыл в свой родной 8О5-й штур- мовой, ордена Суворова, теперь уже Берлинский полк. А 9 мая меня и Мишу Зубова, который тоже был в плену пять дней, отправили на госпроверку в Алкино - за Урал. Четыре месяца нас "проверяли", а затем и демобилизовали... В моем личном деле осталась копия наградного листа, которую военкомат, по моей просьбе, выдал мне на руки. На мой запрос в Центральный Архив Советской Армии в город Подольск пришло сооб- щение, что, действительно, я был представлен к награде орденом "Красного Знамени" и в списках числюсь под номером 37. Вот и все. В списках числюсь, а ордена нет... Раньше награды меня не волновали . Я был горд тем, что хотя и в конце войны, но воевал, защищал свою Родину. Конечно, пострадал, но это не в счет. Мно- гие летчики вели бои над территорией врага, и никто не был га- рантирован, что не будет сбит... - А как тогда у вас закончился бой над Берлином, когда сбили Цветкова? - спросил кто-то из однополчан Бердашкевича, и Михаил Филимонович досказал письмо Цветкова: - Мы встали в оборонительный круг и, отбиваясь, свалили че- тырех фашистов. Затем спокойненько отштурмовали цель и вернулись домой. Техники эскадрильи преподнесли мне подарок - бутылку на- ливки. Я удивился, но подарок взял. За ужином разлил наливку по стаканам, но только поднесли напиток ко рту, как в нос ударил запах бензина! Все поняли, что это - "ликер шасси", разбавленный каким-то сиропом. Спирт, вы знаете, со склада выдавался для тех- нических нужд только в смеси с глицерином, и вот технические "рационализаторы" придумали, как его извлечь из-под глицерина. Брали технический шприц, погружали его конец на дно ведра и вы- сасывали в бутылочку. Но тогда ошиблись малость - шприц оказался в бензине. Пришлось отдать подарок на перегонку... На встречу 16-й воздушной армии приехали и два закадычных дружка, летчики-штурмовики Жора Ладыгин - из Норильска, где он уже много лет работал строителем, и Тарас Ивницкий - из Харькова. Тарас после увольнения из армии окончил институт, аспирантуру, защитил диссертацию. И вот уже много лет, как преподает в Харь- ковском инженерно-экономическом институте на кафедре высшей ма- тематики. Кандидат физико-математических наук. Друзья не виде- лись много лет после войны и теперь, обнявшись, уселись в уголок и только было слышно их: "А помнишь?.." Миша Зубов рассказал Жене Агееву, как трудно и сложно было после проверки в Алкино устроиться куда-либо работать. Как пос- мотрят в документы - сразу отказ: был в плену. Чтобы поступить в финансово-экономический институт, пришлось обмануть. Плен остался как клеймо, которое не отмоешь ничем. А то, что воевал "от звонка до звонка" - чиновникам было до лампочки! Главное, что попал в плен - значит, враг. Слава Богу почти всех реабилитировали. Хотя, нет-нет, кто-то из бдительных политиков и уколет, напомнит, что ты "меченый" и не особенно-то "выступай". ВКЛЮЧИ, АННУШКА, РАДИО! 7 мая 1965 года рано утром у нас в квартире раздался теле- фонный звонок. Я сняла трубку и тихо, чтобы не разбудить спящих сыновей, сказала обычное: "Слушаю..." - Ура! Ура! Ура! - летел по проводам взволнованный голос по- эта Гильярди. Смеясь, я спросила: - Что же это вы, Никодим Федорович, спозаранку-то торжеству- ете? В ответ услышала: - Включите, Аннушка, радио! Указ передают о присвоении вам звания Героя... Тут же раздался второй звонок. Это звонил писатель Марягин. Георгий Александрович всю войну прошел артиллеристом, затем был корреспондентом газеты "Красная звезда". В памяти надолго сохра- нилось его доброе участие в моей литературной работе. Затем был третий звонок! Звонил и поздравлял писатель Иван Григорьевич Па- дерин. Полк, в котором он был в годы войны, сражался за Магну- шевский плацдарм - памятный для меня плацдарм!.. Словом, весь май 1965-го меня поздравляли боевые друзья, об- щественные организации, школы, редакции газет и журналов, в ко- торых в разное время были напечатаны очерки обо мне и о моих бо- евых товарищах. Прислали поздравления главный маршал авиации К.А.Вершинин, бывший командующий 16-ой воздушной армией маршал авиации С.И.Руденко, командующий 6-ой воздушной армией генерал Ф.Полынин. Навсегда запомнились и строки Указа Президиума Верховного Совета СССР о присвоении мне звания Героя Советского Союза: "За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронтах борьбы с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны и проявленные при этом отвагу и геройство..." - читала я торжественные, сдержанные слова этого документа, а перед глазами поднимались навсегда ушедшие на огненные высоты однополчане, ревущие строи штурмовиков - тревожное небо моей мо- лодости. "И зачем это девчонок на фронт берут?.." - слышался будто голос Бори Страхова, и казалось, вот стоит он передо мной на аэ- родроме с полевыми ромашками в руках и улыбается по-юношески застенчиво, так светло и радостно. А за ним встали в памяти штурмовики: Пашков, Андрианов, Усов, Степочкин, Зиновьев, Тасец, Подыненогин, Покровский, Ржевский, Мкртумов, Грудняк, Балябин... Давно миновали страшные годы войны. Вот уже возмужали наши дети и выросли внуки. Как быстротечно время... Вспоминая прошлые бои и фронтовых друзей, с восхищением думаю об их мужестве и благородстве, высоком понимании долга, презрении к смерти и воз- вышенном чувстве фронтового товарищества, а еще - о любви к Рос- сии. Нет краше ее на целом свете!.. Посвящаю свою книгу тем, кто погиб, кто остался жив и кого уже нет с нами после войны - моим дорогим однополчанам 8О5-го ордена Суворова Берлинского штурмового авиаполка. И простите, друзья, что не все увидела, не все вспомнила, не обо всех написала... 1984-1991гг А.Тимофеева Москва